ривать – восемь раз отразишься чище, чем в глядельце, и даже чем в озерной глади спокойным днем…
Атын вспомнил о самоцвете из песни кузнеца орхо. Так вот что лежало в гнезде орлов!
– У каждой грани своя волшебная сила, – продолжала Эмчита. – Соединяясь, силы приводят Сата в равновесие и сообща чувствуют грядущие события. К неприятностям камень становится тусклым, чуя зло – трещит, к горю – тяжелеет, а заплачет – миры содрогаются. Да, он умеет плакать, смеяться и петь, представьте себе – он поет! Если легчает – жди радости, а к большой удаче в нем загораются звезды. Его и камнем-то сложно назвать, ведь это живое, мыслящее существо, с собственной памятью и разумом. Воля такого Сата выше, чем власть над дождем и ветрами. Есть у него особые свойства: отражать не только внешнее, но и внутреннее. Отражая души и Сюры людей, он усиливает стихии чувств. Преломляясь в отражении, чувство обретает плоть. В руках хорошего хозяина камень делает мир добрее.
– А если попадет к плохому?
– Подумать страшно! Тогда он оборачивается к людям сущим злом.
– Значит, Сата – оборотень, – поежился Чиргэл.
– Почему оборотень? – удивилась Эмчита.
– Раз он оборачивается-то!
– Оборотень – не камень. Это человек-зверь.
– Какой он?
– С виду обычный, но изнутри его кожа покрыта шерстью, либо чешуей. В полную луну оборотень вывертывается наизнанку и превращается в зверя или рыбу.
– Кто из них настоящий – зверь или человек?
– В том-то и печаль, что оба – настоящие…
Эмчита потянула носом воздух, пахнущий печеным мясом:
– Ну, что там у нас с едой?
Люди уплетали гуся, а Берё лежал, положив морду на лапы, и глотал слюнки. Чэбдик кинул поводырю кость. Тот возмущенно поглядел на мальчишку и отсел в другое место.
– Правильный пес, – засмеялся Чиргэл.
– Наша невестка, жена страшего брата, тоже пернатых не ест, – заявил Чэбдик.
– Ей нельзя есть гусей, а то ребенок, сидящий у нее в животе, родится глупым, – объяснил Чиргэл шепотом. Рот ладонью прикрыл, чтобы дух гуся не обиделся, ненароком услышав свое имя.
– Еще она не ест налимов и щук, – добавил Чэбдик. – Боится, что малыш будет сопливым.
– И яйца утиные мы ей нынче не приносили, – от яиц детки, говорят, глохнут…
Двинувшись к дому, за излучиной озера мальчишки увидели в воде Олджуну – приемную дочь багалыка Хорсуна. Тихие волны нежно покачивали смутное тело, из них выступали белые холмики груди.
Ребята стыдливо отвернулись. Заметив людей, девушка опрокинулась на живот и презрительно выставила бугорки крепких ягодиц.
Атын оглянулся на плеск, и вместо волн вокруг Олджуны ему почудились черные щучьи хребты. А еще показалось, будто в зарослях боярышника мелькнули желтые волчьи глаза.
Такого жаркого лета, чтобы кони под седоками падали от зноя, не помнил даже старец Кытанах. Работать народ выходил к ночи, на радость комарам. А днем неистовствовали оводы. Они падали на коров, жужжащие, полосатые, как крохотные лютые бабры, и доводили бедняг до буйного помешательства. Коровы срывались с места и мчались кто куда. Спасение находили только в воде. Стада заполонили обмелевшие озера и утопали в них по горло, поедая кувшинки и молодую осоку.
Отойдя от коров подальше, Атын с Илинэ забрались в кусты черной смородины на берегу Травянистого. Рано поспевшие гроздья манили глаза в путаницу смородинно-тальниковых лоз. Объевшись ягоды, поплескались в перегретой, заросшей ряской озерной водице. Сюда бы Бегунью, чей поток прыгает с гор по ступеням и кипит студеной пеной в выбитых водопадами нишах! Но дорожка к заливу Большой Реки, где сохраняется дремучий холод глубин, ближе тропы к горной речке. Дьоллоха еще нет, некому за младшими следить-запрещать… Они сбежали к заливу.
Из прибрежного леса вздымались вершины трех острых утесов. Издали казалось, что из-под земли высунулись зубья гигантских каменных вил с поддетой на средний зубец травинкой – на макушке утеса одиноко маячила старая раскидистая сосна. Неведомо, как занесло сюда золотистое семя, и упрямое создание Творца сумело закрепиться в трещине на юру. А может, когда-то тут высилась горная гряда с сосновым бором. Потом время разъяло ее на три осколка, верховой лес сгинул и вершины утесов обточили ветра.
Глазастая Илинэ первой поняла, что сосна умирает. Видно, сухая гроза, что прогрохотала в начале лета, расщепила ее молнией надвое. Две подпаленные кроны тянулись к небу там, где раньше ершилась одна. Снизу пласт каменистого дерна приподнялся и зиял теперь открытой расщелиной, увитой паутиной корней… А чуть ниже под новой прорехой в глубокой скальной впадине топорщился сучьями бок гигантского гнезда. Орлиная колыбель превышала человеческий рост!
Хозяева-орлы, бронзовые в лучах солнца, парили над заливом. Могуч был сородич Эксэкю, но крылья подруги едва ли не в треть превосходили его размах. Беркуты учили летать птенца.
Оседлать бы таких птиц, вцепиться в шейные перья, и пусть попробуют сбросить, рассекая со свистом воздух в стремительных поворотах-бросках! А после медленно плыть по небу, как на усмиренных крылатых конях, оглядывая долину, пока в сумеречном лесу не утихнут певчие птицы…
Крупный слеток, с темной спиной и светло-бурым подбрюшьем, перепархивал с утеса на утес. Неровно кружился в вышине, пробуя силу крыльев. Движения воздушных потоков легко читались по узорам его полета. Нелегким было испытание. Отдыхая на выбитых ветрами уступах, птенец неуверенно перебирал лапами карнизы, беспокойно чесал клювом у себя под крылом и снова летел. Долго взрослеют орлята. До полной зрелости малому расти и мужать несколько весен. Не осилить ему осенью дороги в чужедальний Кытат. Должно быть, нынче Бык Мороза не так взлютует, коль орлы решили передюжить зиму в долине.
Отдавая все внимание слетку, птицы не заметили ребят в кустах. Но тут неподалеку послышался шум-треск. Кто-то наступил на сучок и, не таясь, затопал дальше. Орлица сделала тревожный круг над птенцом, и величественная троица полетела в горы к Каменному Пальцу.
Над кустами показался спугнувший птиц двуногий зверь – человек. Голова его, похожая на ворох хвостов белок-огневок, могла принадлежать только одному человеку в Элен – мальчишке Болоту из заставы. На весну старше Атына, Болот был выше его, отнюдь не приземистого, ровно на свою рыжую голову. За плечом паренька хвастливо торчал рог нового лука. Оружие больше напоминало боевое, чем охотничье.
– Новости есть? – поинтересовался Болот, расплываясь в широкой улыбке.
– Есть, – свирепо откликнулся Атын. – Мы за горбоносами наблюдали, а ты расшумелся, как лесной старик в малиннике, и они улетели!
Болот виновато почесал лоб:
– Откуда ж я знал?
– Он не нарочно, – вступилась Илинэ.
– Справный лук у тебя, – помедлив, сказал Атын. – На кого охотишься?
– На всякий случай взял, – пояснил Болот. – Вдруг ветвисторогих встречу. А так, я по мишеням стреляю. Тренируюсь для Посвящения. Может, через год примут в дружину.
– Правда? – завистливо усомнился Атын.
– Зачем мне врать? – удивился Болот. – Пора уже. Ведь и матушка моя – посвященный воин!
– А говорят, переступит женщина через боевую снасть и все испортит…
– Завистники много чего говорят! Матушка лучше всех стреляет из лука. Все, что нужно уметь воину, умеет лучше многих мужчин и всегда готова к войне с врагами!
– С кем это?
– С гилэтами, например. – Болот повернулся к Илинэ: – Есть у тебя лук?
– У братьев есть, – ответила девочка уклончиво.
– Хочешь, подарю тебе свой прежний? Он легкий совсем, а бьет хорошо. Я подучу.
– Да! – обрадовалась Илинэ.
– Пока попробуй этим стрельнуть. – Болот протянул свой лук, но Илинэ не смогла удержать.
– Девочкам нельзя прикасаться к мужскому луку, – угрюмо напомнил Атын.
– А разве бывают женские? – насмешливо спросил Болот.
Атыну не нравилось, как чужой мальчишка смотрел на сестру – искоса, будто изучая. Но тоже попробовал – вдруг так интереснее?
Нет, Илинэ была все та же. По спине лохматились тугие косицы, глаза блестели, как две ягоды черной смородины с лучистыми звездочками в глубине. Что-то раньше не замечал этих звезд. Красиво… Вот еще! Атын устыдился. Грешно рассуждать о красоте сестры. Но внезапно подумалось: а ведь она ему не совсем сестра. Даже совсем не сестра…
Что корчит из себя этот рыжий? Хвастает, разговаривает снисходительно, вещи с ходу раздаривает. Ишь, какой щедрый! И Илинэ хороша – сразу согласилась взять старый лук. Он, поди, уже никуда не годен… А попроси Атына, и он бы дал свой пострелять.
Болот разглядывал утес с орлиным гнездом.
– Смотрите, сосна сломалась.
– Только что заметил?
– Спорим, заберусь туда? – прищурился рыжий.
– Как будто я не смогу! – усмехнулся Атын задиристо.
– А если орлы вернутся? – испугалась Илинэ. Но разве мальчишек удержишь! Поскакали к подножию ретиво, будто не скала вздымалась перед ними, а песчаная горушка.
– Чур, я с правой стороны полезу, ты – с левой! – крикнул Болот.
– Мне все равно, – отозвался Атын.
Обгорелые рога сосновой кроны упирались в небо в каких-то трех двадцатках шагов вверх. Но легкий подъем по покатому подножию кончился, и обнаружилась огромная разница между шагами по ровной земле и по отвесной горе. Атын медленно пополз на крутую грудь скалы с выступа на выступ. Подтягиваясь, цеплялся за щербатые пластины дрожащими в натуге пальцами. Проверял следующую ступень босой ногой на крепость, становился на нее и, передохнув, карабкался дальше. Гулкий сердечный ток подступал к горлу, учащенное дыхание превратилось в прерывистые толчки. В гудящей от напряжения голове прокручивались обрывки мыслей. Болот, должно, уже забрался на вершину, смеется теперь над ним… А Илинэ? Досадует на брата, жалеет? Или собралась уйти? Не взойдешь – назовут трусом…
Безжалостное солнце опаляло затылок и спину, залитую струйками пота. Выпячивая нижнюю губу, Атын безуспешно пытался сдуть с бровей едкие капли. Они затекали в глаза, щекотались в носу. Повеял бы хоть малый ветерок, высушил мокрый лоб! Ведь не то что рукой, но и плечом не вытереть лицо. Покачнешься и канешь вниз, куда и одним глазком глянуть страшно… А вдруг впрямь орлы прилетят? Тогда вовсе несдобровать. Сбросят со скалы и еще в воздухе начнут рвать тело острыми клювами. Говорят, орлы кормят птенцов самым мягким мясом. Слеток полакомится свежей печенью. Внутренности Атына превратятся в силу крыльев орленка, в его верный полет…