Весь вечер просидела Модун с мальчишками у костра, рассказывая военные истории. Теперь ребята приходили вроде бы к Болоту, а на самом деле надеялись послушать старинные были.
Называя славные имена героев прошлого, воительница однажды сказала:
– Может, и ваши имена когда-нибудь вспомнят те, кто придет за вами после многих кругов жизни, чтобы поднять боевой дух народа саха. Это ль не радость?
– В Элен мирно, – заметил кто-то. – Зачем нам боевой дух?
– Мирно? – усмехнулась Модун. – Откуда знаешь? Отличишь ли шорох мыши в углу от потаенных шагов у ворот? Всегда ли сумеешь распознать ложь в лице, как будто правдивом снаружи? Боевой дух учит четко отличать одно от другого, поэтому пестовать его нужно всегда.
Она не стала рассказывать, как в год Осени Бури сама обманулась спокойствием в Элен и как жестоко за это поплатилась.
Модун понемногу объясняла ребятам основы воинской науки. Мальчишки узнали, что ратное искусство включает не только совершенное владение верховой ездой и оружием, как они думали, но и многое другое. Любая малость имела значение в этом мастерстве, и все было слито звеньями одной цепи. Модун говорила и о секретных знаниях, что удваивают силу и внимание человека. Открыв рты, огольцы впервые слушали о военном волшебстве, особых знаках, словах и молитвах. С жаром обсуждали древние приемы управления внутренним огнем, некогда влитым в воинов-предков мастером Кудаем, как плавленое железо в формы.
– Все это, – говорила Модун, – должен знать и уметь посвященный ботур. Вплоть до последней песни – подарка богине битвы Элбисе.
Для зимних вечеров воительница приготовила рассказы о правилах сражения и детальное рассмотрение оружия дальнего и близкого боя. Мальчишки горели желанием вызнать больше. Она чувствовала, что закинутое ею семя боевого духа пустило цепкие корни. Мысленным взором видела ребят возмужалыми, рослыми и красивыми в строю, складном, как щитки в броне… А покуда единственным учеником воительницы был сын.
Раз в три дня, если Модун не дежурила в дозоре, а Болот не добывал дичь по просьбе дружинного мясовара, они пешком уходили на поляну за Полем Скорби. Стражники пропускали без лишних слов, открывая тяжеленные ворота крепости утром и закрывая ночью, когда мать с сыном возвращались в заставу.
Оба они – Модун, едва вошедшая в зрелые весны, и Болот, подступивший к тринадцатой весне, были стройны и высоки. Смотрелись возле могучих кедров-братьев, единственных в долине, как две подрастающие сосны. Сдвоенная кедровая вершина маячила издалека. Деревья пели несмолкаемую колыбельную песнь могильному холму, в котором спали тела Кугаса и Дуолана. Их неупокоенные местью души прозрачной дымкой витали над головами стрелков.
Модун долго не хотела менять преданного лука. Он напоминал ей об уроке стойкого муравья. Она рассказала о храбром насекомом Болоту. Позже увидела, что все ближние муравейники обнесены жердевым частоколом. Чуткий мальчик позаботился оградить полную неустанного труда муравьиную жизнь от вторжения коров и телят.
А две весны назад, в девятый день Месяца, ломающего льды, Модун срубила на одном из кедров-братьев изогнутый сук в полторы руки для нового оружия. Второй такой же для лука сына нашелся на другом кедре. Кривули сохли на верхней полке у матицы, пока сок в них полностью не испарился. Минувшей зимой Модун заказала луки умельцу из аймака Горячий Ручей. Прочные, как ремни, кибити мастер выточил в Месяце рождения. В середине каждого рога уложил березовые клинья, снаружи оклеил полосками бересты желтым исподом кверху с узорами-оберегами. Надставные концы из черемухового дерева с зарубками для съемной тетивы обмотал коровьими сухожилиями без единой зазорины.
Тетивы воительница изготовила сама. Девять дней шнур, вырезанный из промятой конской шкуры, вымачивался в кровяной кашице. Затем Модун продела сырой ремень в отверстия палки, оттянутой книзу тяжеленным чурбаном. Скрученный шнур превратился в нить не толще жилки. Упругие тетивы Модун привязала к выемкам узлами-туомтуу. Добротный лук не узнает пустых выстрелов, рука с ним не дрогнет, и глаз не моргнет.
Стрелы мать и сын мастерили загодя, без спешки. Болот выстругивал древки можжевеловые, круглые, длиною в половину локтя. Насаживал костяные наконечники, схожие с язычками пламени. Для небольшой оттяжки лука длины таких стрел хватало. Подобными же Болот стрелял из своего первого охотничьего лука. А Модун вбивала в свои березовые, в локоть, древки широкие железные жала и стягивала расщепы клееными жильными нитками.
Комли оснащались тугими орлиными перьями. Они были более устойчивыми в полете, чем перья коршуна или гуся, а тем более дятла, и не подводили прицела. В открытом ровдужном колчане стрелы стояли комлями вверх. Там же мостился и носатый напилок для изощрения наконечников. В этот раз большой ворох орлиных маховых перьев Модун выменяла на торжищах у шаялов. В местах, где живут верзилы шаялы, водится много орлов.
Мишенью на стрельбище был столбец высотой в рост человека-мужчины с драной шапкой на макушке, и палкой, забитой крестом наподобие плеч. Столбец можно было двигать ближе и дальше. Вздев большие пальцы левых рук в роговые пластинки, защищающие кисти от ударов, лучники становились рядом.
– Черной крови черный пес! – грозно рычала Модун.
Этот возглас был сигналом. Стрелы летели, взвизгивая и жужжа, одна за другой. В полете они превращались в сверкающую нить, звонкую, как туго натянутая тетива, распростертая от стрелков до мишени.
Поначалу стрелы Болота поражали не «смертельные» места на древесной плоти, а то и вовсе ныряли в кусты. Однако весна за весной костяные жальца начали соперничать с железными за право вонзиться в сердце, нарисованное на столбце углем. Черное сердце, истерзанное, изрытое отточенными гранями тяжелых срезней Модун. Хотя женщина полагала, что у черного человека нет никакого сердца.
Воительница была уверена: странник придет на базар в Эрги-Эн. Она ждала его с таким нетерпением и пылом, с каким, кажется, никогда не ждала Кугаса с лесных боев. Чутье говорило, что белоглазый не пропустит торжищ. Но он не появился…
Вот и славно – есть время подготовиться к следующим торгам. Сын пройдет Посвящение и станет ботуром. Она успеет нацелить боевой отряд и сама еще будет в силе. Недаром же Модун полностью отдала себя искусству битвы – единственная среди женщин Элен, а может, и всего Великого леса.
Хорошо было на поляне с кедрами! В густых спутанных ветвях прятались смолистые шишки, каждая с кулак Модун. Братья-кедры угощали родных… Утомленные к вечеру, лучники еще долго сидели и толковали о разном под гудящими деревами. Щелкая чуть недозревшие орехи, разглядывали темное осеннее небо.
Модун давно пересказала сыну все воспоминания Кугаса о детстве, веснах муштры в Двенадцатистолбовой и стычках с барлорами. Рассказы постепенно обрастали новыми подробностями. Воительница уже сама нетвердо помнила, где здесь правда, а где выдумка. Сыну не надоедало слушать.
– Твой отец обладал мощью лесного деда и увертливостью змеи. Сражаясь с крылатыми демонами Ёлю, он крутил над головою сразу два меча. Поднимал ими сверкающий вихрь, ловил его гриву и связывал ветряную веревку. Потом несся по ней над огненной бездной… Однажды, когда веревка загорелась, Кугас превратился в копье и три дня летал над смертными аласами, где вместо цветов на ветру качаются сухие кости.
– Зачем он туда полетел?
– Чтобы подразнить Ёлю – обежать вокруг ее костяной ноги. Это одно из испытаний Илбиса, – пояснила Модун. – Кугас был одним из лучших воинов! Трехликий Кудай бил твоего отца молотом размером с теленка, когда закаливал его плоть в девятикратном жару священного горна. Тело Кугаса сделалось сильным, гибким и не знало усталости. А когда Посвящение кончилось, из всех углов и щелей пещеры Камня Предков раздался клич: «Уруй!» В честь нового ботура кричали души воинов, от которых он унаследовал храбрость и вкус к сражению.
– Почему же тогда отец погиб? – спросил Болот тихо.
– Потому что не ведал вероломства, – вздохнула Модун. – Чистый, открытый человек – таким я знала его, таким он остался в моем сердце. Твой дед Бэргэн был счастлив отдать меня замуж за молниеносного ботура Элен. Но прежде чем Кугасу дали согласие, он прошел положенное испытание сватовства к дочери воина. Дедушка честно пытался убить его по нашему обычаю. До этого он сильно зацепил мечом жениха одной из моих старших сестер, поэтому парни возле нас не шибко крутились. Подобное нередко случается. Значит, жених маломощен и родичи его не должны мстить за слабого человека. А Кугас оказался молодцом. С честью прошел проверку. Потом он бежал за мной – подошвы дымились! Ох, как же мы славно и долго дрались с твоим отцом!
– И чей был верх?
Болоту сложно было поверить, что кто-то, пусть даже легендарный отец, которого он помнил очень смутно, мог одолеть непобедимую матушку.
– Его верх. – Модун засмеялась, но устремленные к небу глаза оставались печальными. – Там, где Кугас и Дуолан живут сейчас, время не имеет конца. Там у времени и вещей не привычные нам, не земные формы, законы и смыслы.
На языке мальчика заплясали другие вопросы, но Модун перестала отвечать. Загляделась на звезды.
– Матушка?..
Болот всегда тонко чувствовал настроение матери и ощутил невероятное – страх. Она чего-то испугалась. Испугалась так сильно, что побледневшее лицо ее белым пятном всплыло в тени. В ошеломленных глазах плеснулся крапчатый звездный свет.
Что-то необычное творилось в верхних ярусах. Казалось, звезды сместились и начали вокруг Круга Воителя необычный хоровод. Хвост созвездия Крылатой Иллэ рассеялся, почти исчез. Смотрящий Эксэкю мерцал слабо, словно лишился крови.
Модун показалось, что холодные лучи звезд, проникнув внутрь, коснулись сердца. Их бесплотные пальцы были гибельными, как ветер подола Ёлю.
– Матушка, – повторил Болот, дрожа голосом, – почему тебе страшно?
Женщина поежилась и плотнее запахнула ворот дохи: