ьями с Джорджем Уилардом и позволяла себя целовать. Она чувствовала, что сможет удержать младшего поклонника в потребных границах. Относительно Эда Хэндби она была не совсем уверена.
Бармен Хэндби, высокий, плечистый тридцатилетний мужчина, жил в комнате над салуном Грифита. Кулаки у него были большие, а глаза необыкновенно маленькие; голос же, тихий и мягкий, как будто нарочно скрывал силу, стоящую за этими кулаками.
Двадцати пяти лет от роду он получил в наследство от дяди большую ферму в Индиане. Продажа ее дала восемь тысяч долларов, каковые Эд употребил за полгода. Он отправился в Сандаски на озере Эри и приступил к оргии развлечений, повесть о которых потом повергала его родимый городок в благоговейный трепет. Он ездил с места на место, швырялся деньгами, гонял на пролетках по улицам, поил ораву мужчин и женщин, играл по большой в карты, содержал любовниц, чьи туалеты обходились ему в сотни долларов. Однажды ночью в курортном местечке Кедровый Мыс он затеял драку, после чего зверски разбушевался. Он разбил кулаком большое зеркало в отхожем месте, а затем принялся высаживать окна и крушить стулья в танцевальном зале, забавляясь звоном стекла и ужасом в глазах конторщиков, приехавших на вечерок из Сандаски со своими подругами.
Внешне роман у Эда Хэндби с Беллой Карпентер не клеился. Ему удалось провести с ней всего один вечер. В этот вечер он нанял в конюшне Уэсли Мойра коляску и повез Беллу кататься. Укрепившись в мысли, что Белла именно та женщина, какая ему надобна, и что он заставит ее остановить свой выбор на нем, Эд сообщил ей о своих желаниях. Бармен готов был жениться и попробовать содержать жену, но по простоте душевной затруднялся изъяснить свои намерения. Тело его ныло от физического влечения, и телом он изъяснился. Обхватив модистку руками, он крепко держал ее, невзирая на сопротивление, и целовал, покуда она не обмякла. Тогда он отвез ее обратно в город и выпустил из коляски.
— В другой раз доберусь до тебя — не отпущу. Со мной не побалуешься, объявил он, повернув прочь. Потом выскочил из коляски и сильными руками схватил ее за плечи. — Тогда сгребу насовсем, — сказал он. — Так что давай решайся. Ты со мной — и никаких, а пока моя не будешь, не успокоюсь.
Однажды январской ночью, когда светил молодой месяц, Джордж Уилард, представлявшийся Эду Хэндби единственным препятствием в овладении Беллой Карпентер, вышел погулять. Перед этим, ранним вечером, Джордж с Сетом Ричмондом и сыном городского мясника Артом Уилсоном побывали в биллиардной Ренсома Сёрбека. Сет Ричмонд стоял у стены и молчал, а Джордж Уилард разговаривал. Биллиардная полна была городских парней, и разговаривали они о женщинах. Молодой репортер подхватил эту тему. Он заявил, что женщины должны сами беречься, что, если парень с девушкой встречается, он за последствия не отвечает. Толкуя так, он озирался, жаждал внимания. Он занимал слушателей минут пять, а потом вступил Арт Уилсон. Арт ходил в подмастерьях у парикмахера Кела Праузе и уже считал себя знатоком в таких вопросах, как бейсбол, бега, выпивка и обхождение с женским полом. Он стал рассказывать о том, как однажды ночью с двумя уайнсбуржцами посетил публичный дом в окружном центре. Мясницкий сын держал сигару в углу рта и, разговаривая, плевал на пол.
— Уж как старались девочки меня огорошить — да не вышло, — хвастался он. — Одна там стала было нахальничать, но я ей утер нос. Только она начала говорить, я раз — и сел ей на колени. Кто в комнате был, все засмеялись, когда я ее поцеловал. Будет знать, как приставать ко мне.
Джордж Уилард вышел из биллиардной на Главную улицу. Уже несколько дней держался крепкий мороз, и с озера Эри, лежавшего в восемнадцати милях к северу от города, дул резкий ветер, но сегодня ночью ветер стих, светил молодой месяц, и ночь была необыкновенная. Не думая, куда он идет и что будет делать, Джордж свернул с Главной улицы и зашагал по темным улочкам, застроенным деревянными каркасными домами.
На воздухе, под черным небом, усыпанным звездами, он забыл приятелей по биллиардной. Джордж был один, вокруг — темнота, и он заговорил вслух. Забавы ради он стал мотаться по улице, подражая пьяному, потом вообразил себя военным в начищенных сапогах до колен, с гремящей саблей на боку. Он вообразил себя военным инспектором и двинулся вдоль длинного строя солдат. Он осматривал их амуницию. Он остановился перед деревом и начал ему выговаривать.
— Почему ранец не в порядке? — рявкнул он. — Сколько раз об этом говорить? Порядок должен быть во всем. Перед нами стоит трудная задача, а без порядка трудную задачу не выполнишь.
Загипнотизированный собственными словами, молодой человек брел по деревянному тротуару и произносил речь.
— Есть законы для армий, и они распространяются на людей, — бормотал он в глубокой задумчивости. — Закон начинается с малого и распространяется так, что охватывает все на свете. В каждой малости должен быть порядок — на рабочем месте человека, в его одежде, в его мыслях. Я сам должен соблюдать порядок. Я должен усвоить этот закон. Я должен приобщиться к чему-то большому и упорядоченному, несущемуся сквозь ночь подобно звезде. В маленькой моей области я тоже должен учиться чему-то, и отдавать, и нестись, и работать в согласии с жизнью, с законом.
Джордж Уилард остановился у забора под фонарем и задрожал. Такие мысли, как сейчас, никогда прежде не приходили ему в голову, и он удивился, откуда они взялись. Ему даже показалось, что во время прогулки с ним говорил какой-то голос извне. Он был в изумлении и восторге от собственного ума и, двинувшись дальше, заговорил об этом с энтузиазмом.
— Выйти из биллиардной Ренсома Сёрбека и задуматься о таких предметах, — прошептал он. — Одному быть лучше. Если бы я стал говорить, как Арт Уилсон, ребята меня бы поняли, но о чем я сейчас думал — этого им не понять.
Двадцать лет назад в Уайнсбурге, как и в других городах Огайо, были кварталы, населенные поденщиками. Поскольку заводской век еще не наступил, работали они на полях и на железной дороге. Работали двенадцать часов в день и за долгий день труда получали один доллар. Они обитали в дешевых деревянных домишках с садиком позади. Те, что позажиточнее, держали корову, иногда — свинью, помещавшуюся в сарайчике за садиком.
Вот на такую улочку и вышел ясной январской ночью Джордж Уилард, переполненный звонкими мыслями. Улица едва освещалась, а тротуар местами отсутствовал. Что-то в этом пейзаже еще больше подогрело его разыгравшуюся фантазию. Последний год он проводил весь свой досуг за чтением книжек, и сейчас ему вспомнилась одна история из жизни средневековых городов Европы вспомнилась с такой отчетливостью, что он стал спотыкаться, испытывая странное чувство возвращения в те места, с которыми было связано что-то в его прежней жизни.
Возбужденный молодой человек, не выдержав груза собственных мыслей, осторожно двинулся по проулку. На него кинулась собака; пришлось отгонять ее камнями; из двери появился мужчина и обругал собаку. Джордж зашел на пустырь и, закинув голову, поглядел в небо. Он ощущал себя несказанно большим и обновленным благодаря этим впечатлениям и в порыве чувств поднял руки, протянул их во тьму над головой и забормотал. На него нахлынуло желание произносить слова, и он произносил слова без смысла, перекатывая во рту и произнося их, потому что это были сильные слова, полные смысла. «Смерть, — бормотал он, — ночь, море, страх, прелесть».
Джордж Уилард ушел с пустыря и опять встал на тротуаре, лицом к домам. Он ощущал, что все люди на этой улочке — ему братья и сестры, и жалел, что у него недостанет смелости вызвать их из домов и пожать им руки. «Эх, если бы тут была женщина, я бы схватил ее за руку и мы бежали бы, пока не выбились из сил, — подумал он. — Тогда мне стало бы легче». С мыслью о женщине он покинул улочку и пошел к дому Беллы Карпентер. Он думал, что она поймет его настроение и что теперь он сумеет поставить себя так, как ему давно хотелось. Прежде, когда Джордж встречался с ней и целовал ее в губы, он после свиданий сердился на себя. У него было чувство, что его используют в каких-то непонятных целях, — и чувство это не было приятным. Теперь же ему казалось, что он стал чересчур взрослым, чтобы им пользовались.
К тому времени, как он добрался до дома Беллы Карпентер, у нее уже успел побывать один посетитель. Эд Хэндби подошел к двери, вызвал Беллу на улицу и хотел с ней поговорить. Он собирался предложить ей, чтобы она ушла с ним и стала его женой, но, когда она появилась в дверях, Эд потерял уверенность и набычился.
— Ты с этим пацаном не крути, — прорычал он, имея в виду Джорджа Уиларда, а затем, не зная, что еще сказать, повернул прочь. — Поймаю вас вместе — обоим кости переломаю, — заключил он. Бармен пришел с намерением свататься, а не угрожать и был зол на себя за неудачу.
Когда поклонник удалился, Белла вошла в дом и взбежала наверх. Из верхнего окна она увидела, как Эд Хэндби перешел улицу и сел на колоду перед соседним домом. Он неподвижно сидел в полутьме, опустив голову на руки. Ей было приятно это видеть, и, когда к дверям явился Джордж Уилард, она горячо приветствовала его и быстро надела шляпу. Она решила, что Эд Хэндби пойдет следом, когда они с Джорджем отправятся гулять, — а ей хотелось, чтобы он страдал.
В эту ясную ночь Белла и молодой репортер с час гуляли под деревьями. Джорджа Уиларда переполняли громкие слова. Ощущение собственной силы, возникшее за тот час, что он пробыл в темном проулке, сохранилось, и он разговаривал самонадеянно, вышагивал важно, размахивал руками. Ему хотелось внушить Белле, что он сознает свою прежнюю слабость, что теперь он другой.
— Увидишь, я уже не тот, — объявил он, сунув руки в карманы и дерзко глядя ей в глаза. — Почему — не знаю, но это факт. Либо относись ко мне как к мужчине, либо прощай. Вот так вот.
Взад и вперед по безлюдным улицам, под молодым месяцем ходили женщина и юноша. Когда Джордж перестал говорить, они свернули в переулок и по мосту вышли на тропинку, поднимавшуюся на холм. Холм начинался у Водозаборного пруда, а на верху его была Ярмарочная площадь Уайнсбурга. Склон порос густым кустарником и деревцами, а маленькие прогалины в кустарнике высокой травой, жесткой сейчас от мороза.