Потом люди стали делать Дела. Вещи отошли на второй план, главным стало Дело. В рамках Дела можно было делать хорошие Вещи, так-себе-Вещи или даже совсем не Вещи, лишь бы Дело росло и процветало. И самые огромные, матерые, мощные Дела выросли именно в ту пору. Люди уже чувствовали себя не столько Творцами, сколько Управляющими Делом, но это было их Дело, и они им гордились. Вещи в эту пору стали уже не так хороши – они стали придатками к Делам, все еще качественными, но одинаковыми и скучными.
А потом люди стали делать Деньги. Дело отошло на второй план, а Вещи в суете и вовсе забылись. Ведь для того, чтобы делать Деньги, Вещи совершенно не нужны – Деньги делают из денег. Гордые и важные Дела превратились в скучные механизмы делания Денег из денег через деньги, и стало уже неважно, кто создал это Дело, зачем и с какой целью. Деньги сами себе цель, средство и результат, и делать их легче, чем Дело, не говоря уже о Вещах. Поэтому постепенно в мире становилось все меньше Вещей и все больше пластикового одноразового говна, не годного ни на что, кроме как быть выброшенным в помойку. Поэтому вскоре в мире стало очень-очень много помоек, очень-очень мало Дел, а Вещей почти совсем не осталось. Зато стало очень-очень много Денег, и те, кто их делает, очень этому радовались, но, правда, уже не чувствовали себя ни Творцами, ни Управляющими, да и не гордились особо – чем тут гордиться, это ведь всего лишь Деньги.
Правда, вскоре оказалось, что без вещей жить не очень удобно. Одноразовое пластиковое говно может заменить некоторые Вещи, но ненадолго и не все. Но люди продолжали лихорадочно делать Деньги – им казалось, что за деньги можно купить Вещи. Однако вдруг выяснилось, что за Деньги можно купить только одноразовое пластиковое говно, потому что делать Вещи некому – все делают Деньги. Те, кто умел делать Вещи, уже умерли от старости. Их дети, умевшие делать Дело, уже на пенсии. А их внуки умеют делать только Деньги.
Вот так и скатился мир в сраное говно, превратившись в большую помойку, по которому бегают никому не нужные люди с охапками никому ненужных денег. Но даже за все Деньги мира нельзя купить и одной Вещи.
Вот такая сказочка. Тут те, кто постарше, подозрительно спросят, трижды сплюнув и перекрестившись: «А не слишком ли это все отдает этаким, простихосспади, коммунизмом?»
Признаю — некоторое сходство есть, но оно поверхностное. УАЗдао отличается от «учения, которое бессмертно, потому что оно верно» тем, что оно есть «кредо мизантропа». А значит, я не разделяю убежденность адептов в том, что человечество можно «железной рукой привести к счастию». Даже если вы станете Властелином Всего, имея суперспособности восьми Бэтменов и магию пяти Гендальфов.
Допустим, вы, сказав «крекс-пекс-фекс», установите вокруг Царство Добра и Справедливости. Но стоит вам отвернуться, все моментально просрут, проебут и спиздят.
Дело в том, что людям не нужно Царство Справедливости. В нем они будут получать то, что заслужили, а не то, что им хочется. И люди не хотят Царство Добра. Они хотят нагибать, унижать и доминировать — и чтобы им за это ничего не было. Поэтому все будет как всегда, потом еще хуже, потом пизданется — и начнется новый цикл. Так уже не раз бывало и так будет снова, и не повезет тому, кто застанет смену эпох.
УАЗдао имеет одно, но важное преимущество — оно реализуемо. Прежде всего, как способ остаться собой в нарастающем безумии окружающего мира. Дело в том, что мы можем обманывать себя только до определенного предела. Где-то в глубине души мы понимаем, что заняты херней, и нам от этого очень обидно. Люди тысячелетиями формировались добытчиками и воинами, пахарями и строителями — преобразователями мира. Участвуя в неловких имитациях трудового процесса без смысла и цели, мы испытываем подавленную социумом фрустрацию. Потому что в глубине души знаем — наша единственная короткая жизнь тратится на говно. Тоненький голосок говорит с нами в ночной тишине, когда замолкает забивающий уши социальный шум (состоящий преимущественно из призывов что-нибудь купить — обычно ненужное и в кредит). Он напоминает, что жизнь проходит, а ты только стул жопой греешь. И скоро ты станешь старый, а потом сдохнешь, так и не сделав в жизни ничего толкового. Именно благодаря этому голоску мы все еще имеем хороших врачей, грамотных механиков и даже приличных учителей иногда. А также геологов, спасателей, пожарных и других людей реальных дел.
Отсюда столько социально приемлемых сублимаций — трудовых хобби. Люди делают мебель, вяжут свитера, плетут из лозы и варят сыр, получая несуразные по себестоимости, но зато сделанные своими руками вещи. Замещают то чувство, которое не могут обрести на работе — непосредственную связь между трудом и результатом. В современных видах занятости между человеком и результатом его труда расположена толстая прокладка из файлов, бумажек, людей и ведомств. А часто никакого результата и вовсе нет — просто несколько циферок в базе данных изменились, когда деньги с одного счета перешли на другой. Приятно, но — не то.
Человеку необходим способ взаимодействия с миром, помогающий регулярно выходить за пределы утилитарности бытия. УАЗдао — способ делать ненужное. Вообще, умение делать ненужное – неочевидный, но важный системообразующий навык.
Большую часть своей жизни мы производим исключительно себя. Перерабатываем ресурсы окружающего мира в свое существование. Это утилитарность, от которой никуда не деться, и всякая живая тварь занята этим. Делание нужного во всех его формах. А вот делание ненужного – это то, что обозначает нас людьми, а не установками по переработке удобрения в корм и обратно.
БЕЗДЕЛЬНИК – человек, занятый не тем, чем вам бы хотелось.#СловарьМизантропа
Делание ненужного – это не прихоть. Это самодекларация. Это меняет мир вокруг нас, превращая его в творение наших рук, а самое главное — меняет нас.
Охота на мамонта – делание нужного, рисование этой охоты на стене пещеры – делание ненужного. Вроде бы ерунда – охрой по стене повозить – а поди ж ты, череп пошел вверх, челюсть вперед, надбровные дуги втянулись, а лобные доли выросли. Не успели оглянуться – а вокруг вместо мамонтов уже асфальт, Интернет и хипстеры. Иной раз даже подумаешь, что зря тому, с охрой, дубиной-то не прилетело вовремя.
Теперь такой шум вокруг!
____________________________________
— Мастер, что нужно постигающему УАЗдао?
— Тишины для подумать.
— Но как этого добиться?
— В первую голову — не пиздеть!
Глава 8. Пиздеть команды не было!
УАЗдао – как гайка с левой резьбой.
Показывает, что привычные действия не всегда правильные.
Дневник наблюдений за природой
Детсадовские дети орут гораздо громче домашних. Во все моменты жизни: в играх, общении, радости и горе — они «берут на голос». Когда ежедневно делишь пространство взаимодействий с тремя десятками таких же сгустков эмоций, то преимущественное внимание получает самый громкий. Хочешь, чтобы тебя услышали, — вопи! Громче! Еще громче! Если бы не физиологические ограничения, они бы выносили окна звуковой волной, потому что каждый издает звук той громкости, на какую способен. По максимуму. У воспитателей к пенсии, наверное, слух садится как у артиллеристов. А способность игнорировать громкие звуки вырабатывается в первую же неделю. Они могут, пожалуй, на аэродроме спать.
С родителями та же фигня.
— Ты меня не слушаешь!!! — орет ребенок. — Я хочу мороженого!!! Мааааамааааа!!! Хаааачуууу!!!!
— А? Дорогой, ты что-то сказал? — рассеяно оборачивается мать, когда дитя от акустического воздействия переходит к мануальному, дергая ее за руку.
Ребенок не «сказал». Он вопил так, что в магазине все непроизвольно присели, ожидая то ли ракетного удара, то ли падения метеорита размером с пиздец. Видимо, мозоль на акустическом нерве мамы отсекает детский ор. Эти вопли не нарушили ее внутренней тишины.
— Ты сегодня уже ел мороженое, зайчик. Хватит. А то опять диатез будет.
Ребенок моментально прекращает орать. Он вовсе не настроен на скандал, как можно было подумать. Он пытался донести информацию. Донес, получил реакцию, принял к сведению, замолк. До следующего раза.
Он понесет эту модель поведения по жизни, уверенный, что на людей надо орать, чтобы тебя хотя бы услышали. И орать еще громче, чтобы приняли услышанное к сведению. И сам не будет воспринимать сказанное нормальным голосом как значимое. Ведь если человеку действительно что-то надо — то он орет!
— Тупая толстая дура!
— Инфантильный мудак! И кто еще толстый? Ты свой хуй когда в последний раз без зеркала видел?
— А твоя жопа уже и зеркале не отражается! Не входит! Корова ты кривоногая!
— А ты козел тупорылый! И руки из жопы, и зарплата — сказать стыдно!
— Пизда с ушами!
— Гондон штопаный!
— Пошла нахуй!
— Сам пошел!
Кажется, что люди, публично бросающиеся такими оскорблениями, должны либо перейти к рукоприкладству уровня «в живых останется только один», либо немедля расстаться навеки. Но эти продолжают идти по магазину рука об руку, дежурно складывая в общую тележку продукты. Они настолько привыкли оскорблять друг друга, что даже самые черные слова выражают на самом деле «мы устали и слегка раздражены». Не более того. Послав друг друга нахуй, они не разведутся. Они даже не поссорятся. То, что вынужден выслушивать весь магазин, — это не ссора. Они так живут. На повышенном уровне эмоциональной громкости. Страшно подумать, как им придется выражать друг другу действительно сильное недовольство. И совсем не хочется думать о том, какую норму поведения усвоят их дети. Видимо они и сами росли в атмосфере постоянной эмоциональной зашумленности, и, чтобы выразить на ее фоне какую-то эмоцию, ее приходилось оформлять действительно энергично.