Сэм спал, лежа на боку и свернувшись калачиком, подтянув колени к груди. Его сын всегда спал в этой позе. Будить его Саймону не хотелось. Он прошел на кухню и открыл ящик с пластиковыми пакетами с застежкой зиплок. Вытащил несколько пакетов и тихонько прошел в помещение, которое они прозвали «девичий туалет», им пользовались Пейдж и ее сестра Аня.
Предметом дежурной шутки в семье стала привычка детей не менять своих зубных щеток до тех пор, пока щетинки не только обтреплются, но и вообще почти все повыпадают, поэтому еще много лет назад Саймон взял на себя труд каждые два месяца покупать пачку новых, а старые выбрасывать. Вот и сегодня он собирался это сделать, но так, чтобы никто не заметил, хотя, с другой стороны, кто сейчас будет обращать на это внимание?
Зубная щетка Пейдж так и осталась лежать здесь после ее последнего визита… надо же, как давно это было.
Он осторожно взял ее зубную щетку и уложил в пластиковый пакет. Надеялся, что на ней осталось достаточно ДНК для анализа. Собрался было уже выходить, как вдруг застыл на месте.
Нет, он верит Ингрид. Искренне верит.
Но Саймон всегда действовал по принципу «береженого Бог бережет», поэтому во второй пакет уложил и Анину щетку. Потом прошел в другую ванную и то же самое сделал со щеткой Сэма.
Все, что он сейчас делал, казалось ему грязным, чудовищным предательством.
Закончив, Саймон направился в свою комнату и уложил пакеты со щетками в свой рюкзак. Проверил телефон. Ничего. Было еще совсем рано, но он все-таки послал Сьюзи Фиске сообщение.
Привет, я заскочил на минутку домой. Если не спишь, разбуди, пожалуйста, Аню и отправь домой завтракать.
Долго ли ждать ответа, он не знал, но почти сразу увидел бегущие точки, показывающие, что Сьюзи набирает сообщение:
Сейчас разбужу. Что нового у Ингрид?
Он написал Сьюзи, что нового ничего нет, и горячо поблагодарил ее за то, что она присматривает за Аней. Она ответила, что Аня просто прелесть, что, когда она рядом, все становится проще, а поскольку Саймон знал, что Аня действительно хорошая девочка, можно было догадаться, что Сьюзи не лукавит. У Сьюзи самой было две дочери, и, как большинство сестер этого возраста, они частенько ссорились. Если в эту гремучую смесь добавить третий элемент, химический состав меняется как раз так, что жизнь становится несколько веселей.
Саймон послал ей в ответ текст:
Все равно я тебе очень благодарен.
Потом он вернулся на кухню. Все его нью-йоркские друзья-мужчины неожиданно увлеклись кулинарным искусством. Во всяком случае, они так утверждали. Убедительно разглагольствовали о том, что недавно приготовили какое-нибудь невероятно сложное ризотто, или обсуждали рецепты, вычитанные в «Нью-Йорк таймс», и прочее в том же духе. Интересно, думал он, когда это приготовление пищи стало пунктом самоутверждения этих позеров, прежде мнивших себя знатоками изысканных вин? Разве готовка еды по большей части не рутина? Когда читаешь книги по истории или, черт побери, смотришь старые фильмы, разве не понятно становится, что хуже нет работы, чем служить поваром у кого-нибудь в доме? И какой следующий рутинный труд станут превращать в высокое искусство? Может, умение управлять пылесосом? Не станут ли тогда его друзья рассуждать о преимуществах пылесосов фирмы «Дайсон» над изделиями фирмы Гувера?
Когда человек в состоянии стресса, разум его пребывает в рассеянности.
Дело в том, что Саймон умел стряпать только одно блюдо, фирменное, если хотите, которое он с величайшим апломбом готовил утром по выходным дням, когда вся семья в сборе и он, отец семейства, пребывал в настроении: это оладьи с шоколадной крошкой.
Каков был секрет этого утреннего блюда, который Саймон таил от любимого семейства?
Чем больше шоколадной крошки, тем лучше.
– Это у тебя, скорее, шоколад с блинной крошкой, – шутила, бывало, Ингрид.
Шоколадная крошка хранилась на антресоли. Ингрид всегда следила за тем, чтобы ее там было достаточно, на всякий случай, хотя Саймон давно уже не готовил свое знаменитое блюдо. И это очень его огорчало. Ему не хватало детей в доме. Забывая на время о прискорбном падении Пейдж (будто можно вообще хоть на минуту забыть об этом), отсутствие старшей дочери, уехавшей учиться в колледж, Саймон неожиданно для себя переживал очень болезненно, гораздо сильнее, чем мог представить прежде. А когда уехал и Сэм, тревога его усилилась вдвойне. Разлетаются дети из родного гнезда. Все, это уже не дети, выросли. И покидают его. Да, это естественно и правильно, было бы намного хуже, если бы этого не случилось. Но все равно он не мог избавиться от беспокойства. В доме стало как-то слишком тихо. И ему это очень не нравилось.
Когда Сэм закончил школу, президент его класса из самых благих побуждений поместил на сайте школы фотографию. Классическая картинка: красивый закат на берегу моря с непременными, ласково накатывающими на берег волнами, и надпись:
Они с Ингрид читали этот мем вдвоем вот на этой самой кухне, а потом Ингрид сказала:
– Давай распечатаем это, свернем в трубочку и засунем в его претенциозную задницу.
«Боже, как же я тебя люблю», – подумал он.
Когда читали мем, он сидел, а Ингрид стояла, опершись ему на плечо. Она обняла его за шею и наклонилась так близко, что он чувствовал, как ее дыхание обдувает ему ухо.
– Когда дети покинут нас, можно будет путешествовать больше, – прошептала она.
– И бегать голышом по дому, – добавил он.
– Гм, пожалуй.
– И почаще заниматься сексом.
– Надежда умирает последней.
Он притворно надул губы.
– Думаешь, если чаще будешь заниматься сексом, станешь счастливее? – спросила она.
– Я? Нет. Я думал о тебе.
– Какое самопожертвование.
Саймон еще улыбался при этом воспоминании, когда услышал голос Сэма:
– Вот это да, папины оладьи!
– Ага.
Лицо сына просияло.
– Это значит, маме стало лучше?
– Вообще-то, еще нет.
Черт! Надо было сразу об этом подумать: сын увидит, как он готовит оладьи, и сделает такой вывод.
– Но это значит, – продолжил Саймон, – что мама хочет, чтобы мы не хныкали, а занимались нормальными делами.
Слушая собственный, «папин», голос, он понял, что попал мимо цели.
– Но это не нормально – когда ты делаешь оладьи, – сказал Сэм. – Это ведь что-то особенное.
Он был прав. Впрочем, не совсем. Сам завтрак для них перестал быть нормальным явлением, да и особенным тоже. Тут от соседей явилась Аня и вцепилась в отца обеими руками, как в спасательный круг. Саймон обнял ее и стоял так, закрыв глаза и покачиваясь, пока дочь сама не отошла от него.
Все трое уселись за круглым столом – это Ингрид настояла, чтобы стол на кухне был обязательно круглый: прямоугольный лучше вписывался, но за круглым столом «разговоры идут легче». И пусть два стула сейчас вызывающе пустуют, все равно было ощущение, что завтрак проходит… нормально и вместе с тем по-особенному. Скоро у Ани все лицо было измазано в шоколаде, и Сэм дразнил ее, а потом Аня вспомнила, как мать называла его стряпню «шоколадом с блинной крошкой».
В какой-то момент Сэм не выдержал и расплакался, но и это казалось нормальным и одновременно чем-то особенным. Аня вскочила со стула, обвила старшего брата руками, и Сэм не противился, это движение сестренки утешило его и успокоило, а у Саймона сжалось сердце, ему было жаль, что Ингрид не видит этой сцены. Но он ее обязательно запомнит. И когда Ингрид придет в себя, Саймон расскажет о том, как ее сыну потребовалось, чтобы его кто-то утешил, и на помощь пришла младшая сестренка – его младшая сестренка, подумать только! – и она смогла утешить его, и когда-нибудь, когда они с Ингрид будут уже совсем старые или даже когда умрут, их дети всегда будут приходить друг другу на помощь.
И, зная об этом, Ингрид будет счастлива.
Пока Сэм с Аней мыли тарелки – это было у них семейное правило: тот, кто готовит еду, от уборки со стола и мытья посуды освобождается, – Саймон отправился в свою спальню. Закрыл за собой дверь. На двери была задвижка, совсем хлипкая, ее поставили, чтобы ненароком в неудобную минуту не зашли дети. Он щелкнул задвижкой и открыл шкаф Ингрид. В задней части висели ее платья в чехлах. Саймон расстегнул четвертый чехол, где висело скромное синее платьице, и провел рукой изнутри в самый низ чехла.
Здесь они прятали наличные деньги.
Саймон достал пачку купюр в десять тысяч долларов и сунул в рюкзак, где уже лежали зубные щетки. Потом проверил мобильник, убедился, что важных сообщений нет, и вернулся на кухню. Аня уже переоделась к школе. Она снова на прощание обняла отца и ушла в сопровождении Сьюзи Фиске. Саймон закрыл за ними дверь, прокрутил в голове очередной разговор с Ингрид – на этот раз он хотел спросить, что стоило бы купить Сьюзи в подарок, когда все это кончится: подарочный сертификат в знаменитую пельменную, билет в оздоровительный центр «Мандарин Ориентал» с лечебными водами или что-нибудь более личное, например ювелирное украшение?
Ингрид в таких вещах разбирается лучше.
Он вдруг понял, что давно уже ведет воображаемые разговоры с Ингрид, рассказывает все, о чем он узнал, наблюдает ее реакцию, вплотную подходя к прямому вопросу, который он так хотел ей задать, который не давал им с Еленой покоя и терзал его с тех пор, как всплыла эта отвратительная генеалогическая подоплека происходящего с ними.
Он закинул рюкзак на плечо.
– Сэм! Ты собрался?
Они спустились на лифте и остановили проезжающее мимо такси. Водитель, как и почти все таксисты в Нью-Йорке, тихо разговаривал по телефону на незнакомом Саймону языке. Впрочем, это давно уже не новость и все привыкли, но Саймон всегда удивлялся этим до смешного крепким семейным узам таких людей. Уж насколько он любил Ингрид (и даже вел с ней воображаемые разговоры), но не мог представить себе, чтобы он часами с ней разговаривал (да и с другими тоже). А с кем с утра и до вечера, а может, и по ночам разговаривают эти водители, что это за люди? Насколько же сильно нужно любить его (или ее), чтобы делиться с ними таким огромным объемом новостей?