И мы идем на капище. Придем и будем брать. Зачем им, истуканам, золото? Тем более что Хрт сам часто говорит: "Зачем мне это все? Его ж не съесть, не выпить. Так сожгите!" И так они и делают: жрецы бросают золото в огонь, народ ликует и поет, а после, как народ уйдет, жрецы украдкой роются в золе и подбирают слитки золота, уносят в храм и прячут.
А мы придем, найдем, пересчитаем - и ровно столько, сколько нам положено, возьмем.
Если, конечно, Хрт позволит. А Хрт бывает крут! Он может и...
Ха! Сможет лишь тогда, когда на то будет воля Всевышнего! Х-ха!
А вот мы и дошли до капища. Само капище ничего интересного из себя не представляет - это просто пустырь, посреди которого они разводят костры и сжигают на них пленных или своих именитых покойников - ярлов или их ближайших родственников. А возле капища - кумирня. Кумирня обнесена высоким каменным частоколом. В кумирню есть только один узкий проход, который к тому же еще и почти весь загорожен двумя весьма внушительными каменными изваяниями так называемых Благих Прародителей - Хрт и Макьи. А перед этими изваяниями денно и нощно горит Бессмертный, как они его называют, Огонь. Варвары убеждены, что пройти через Бессмертный Огонь возможно далеко не всякому. И потому мы на нашем утреннем совещании решили так...
Точнее, я на этом настоял: если и действительно здешняя колдовская сила не позволит нам проникнуть в кумирню через естественные ворота, то мы тогда применим стенобитные орудия, разрушим частокол... Ну, и так далее. А пока что обе наши когорты расположились развернутым строем на капище, квардилионы произвели перекличку и доложили трибунам, трибуны доложили мне, я принял рапорты и приказал быть наготове, а сам...
Сам - в одиночку - двинулся к воротам. Огня я, скажу честно, не боялся. А смерти же... О ней я вдруг подумал так: "Обидно! Тонкорукий будет очень доволен! Будет смеяться и рассказывать, как обманул меня, как заманил в поход. А может, его нет уже в живых? Тогда зачем я здесь, тогда..."
И я остановился - перед истуканами. Хрт грозен был. А Макья безразлична. А у их ног горел огонь. Этот огонь - бессмертный; горел, горит, будет гореть, он видел прошлое, он видит настоящее...
Вдруг я услышал чей-то голос:
- Ты кто такой?
И этот голос был... Это как будто проскрипели камни! Я поднял голову...
Они - Благие Прародители - смотрели на меня! Да! Каменные идолы представьте! - скосили на меня свои каменные глаза. На вас когда-нибудь смотрели камни? Нет? Тогда вам не понять, что я тогда почувствовал. А чувство было очень сильное! И оттого-то я... Да это был уже не я, а... Х-ха! И он-то, этот новый я, весь дрожа, и прошептал:
- Я - Барраслав, ваш раб. Хрт, Макья, не оставьте!
И, мало этого, снял шлем, покорно склонил голову и ждал. Ждал. Ждал... И, наконец:
- Входи! - сказали... нет, велели мне они.
И я, как в мороке, шагнул вперед. Огонь меня объял...
Но вовсе не обжег! И я прошел через него и оказался во дворе кумирни. Прямо напротив себя я увидел хижину - весьма невзрачную, замшелую, осевшую от времени. А у крыльца той хижины лежал огромный черный пес. Это, я знал, Хвакир. Хвакир не может встать, ибо он каменный, как и его хозяева, но всякий, кто проходит мимо пса, бросает ему "кость" - так это называется. Я бросил ему пригоршню номисм. Пес, как мне показалось, заурчал. Я вошел в хижину.
Что было там? Да почти ничего: лежанка, стол, скамьи, очаг да колыбель. На лежанке сидел и как будто дремал бородатый старик. А во главе стола были расположены, точнее, посажены, две те же самые фигуры, Благие Прародители. На этот раз они были сработаны из золота, а вместо глаз у них были огромные изумруды, а губы выложены рубинами. Я оробел и замер на пороге. Старик, сидевший на лежанке, встрепенулся, посмотрел на меня и спросил:
- Ты почему назвался Барраславом?
- Меня так назвала приснившаяся мне женщина, - подумав, сказал я. Она была красивая, одета, как и все в этой стране. И я был как все: одет по-вашему, и говорил по-вашему, думал по-вашему. И, видимо, поэтому та женщина и назвала меня по-вашему - сказала: "Барраслав".
- Барра! - сказал старик. - Вчера вы все кричали "Барра!" Что означает этот крик?
- Так, - сказал я, - кричит самый могучий зверь на свете. Он вдвое... Нет, скорее даже впятеро выше и крепче любого из ваших быков. И ноги у него как бревна. А зубы у него, особенно клыки, длинны и остры как мечи. На каждый из своих клыков он может насадить по четыре тяжеловооруженных воина. Но самое страшное его оружие - это нос, который свисает до самой земли. И этот нос подвижен, как змея. Он может этим носом обвить тебя и задушить, может поймать, подбросить и убить, а может... Может все! А когда он бежит на врага, то кричит: "Барра! Барра!"
- Да, это грозный зверь! - согласился старик. - А имя "Барраслав"...
И он задумался. Потом сказал:
- Садись. К столу.
И я прошел и сел - не с самого краю, но и не рядом с Хрт и Макьей, а так, посередине. Сел, посмотрел на старика. Старик сказал:
- Вчера ты славно бился. Если бы не ты, они бы побежали. Так?
Я пожал плечами. Что, мне семнадцать лет, чтобы бахвалиться? Тогда старик спросил:
- А если бы вчера твоя дружина все же побежала, ты что бы делал бы?
- Не знаю, - сказал я. - Моя дружина никогда еще не бегала.
- А много ли раз ты водил ее в походы?
- Двенадцать.
- Ого! - заулыбался старик. - Ты славный ярл! Вот разве что... Меч покажи!
Я показал.
- На стол его!
Я положил. Старик сказал:
- Меч у тебя плохой.
- Зато рука крепка!
- Ой ли?
Я схватил меч, рванул его... Но меч даже не стронулся с места! Я поднатужился...
Нет, не поднять! Прилип к столу. Я посмотрел на старика. Старик сидел, поглядывал в окно, на дверь... А после резко встал и подошел к столу, легко взял с него меч - мой меч! - сказал недобрым голосом:
- Я ж говорил, он плох! А коли так... Жди. И готовься. Я еще приду!
И вышел, и унес мой меч. А я сидел! Я встать не мог - а то бы кинулся за ним. Да что там встать - я словно весь окаменел, не мог рукою шевельнуть, повести головой... И без меча я был! Вот, приходи, руби!
Никто не приходил. И я сидел и ждал. Ждал. Ждал... Вдруг начало темнеть. Да неужели это уже вечер? Да и не вечер, а совсем уже темно! Ночь, тьма, только огонь пылает в очаге, горят зеленые глаза... И вновь светло! День... Нет - опять темно... Светло! Темно. Светло. Темно...
Я ничего не понимал! Светло-темно, светло-темно. Да что это? Я принялся считать и досчитал до сорока, потом еще, еще...
И, наконец, все это кончилось. Был день. Жарко пылал очаг...
Но все равно мне было холодно. А старик все не шел и не шел. И я подумал: если бы я мог встать, то прошел бы и погрелся у огня, а там, глядишь...
Вдруг в дверь вошел старик. В руках он держал меч. Я этот меч сразу узнал - я же сам лично вынимал его из раны, стирал с него кровь, пытался прочитать, что же написано на лезвии... Да, это был меч Любослава. И Любослав мне, помню, говорил: "Когда меня убьют, возьми мой меч". Но я не взял. А вот теперь этим мечом меня будут рубить. А мне не встать, не увернуться, не... Что ж, такова судьба! И я приму ее, глядя врагу в глаза!
Но старик не рубил. А, улыбнувшись, сказал так:
- Тот, прежний меч, был плох. И я принес тебе другой. Бери! Надеюсь, он будет получше.
И я - Всевышний пособил! - я непривычно легко поднял руку, взял меч и стал его рассматривать. Вот какова она, моя судьба, подумал я. А вслух спросил:
- А чем он так хорош?
- Тем, что в нем скрыта сила.
- Которая вчера сожгла все мои корабли?
- Их корабли, - сказал старик. - Их, не твои. И не вчера, ибо они давно ушли.
Давно! Вот как! И я задумался. Вот, значит, что это такое было, когда то свет, то тьма, то день, то ночь. Я насчитал таких ночей за пятьдесят. Тогда не удивительно, что я так мерзну, что...
Я повернул меч так и сяк, провел пальцем по лезвию, порезался, но рана тотчас зажила... И снова посмотрел на старика, сказал:
- Ты говоришь, они ушли. А как же я, их господин? Они что, меня бросили? Такого быть не может! Лжешь!
- Я никогда не лгу, - нисколько не обидевшись, ответил старик, - но иногда я говорю не все, что знаю. Однако здесь скрывать мне нечего. Да, все, кто приходил с тобой, ушли. Правда, не сразу.
- Как это было? Расскажи!
- И расскажу. Сперва они стояли молча и ждали тебя. Потом подняли шум. Потом наиболее храбрые из них попытались вслед за тобой пройти между Макьей и Хрт, но все они сгорели. И так же полной неудачей закончились все их попытки перебраться по приставным лестницам через частокол - лестницы сами собою ломались, воины падали и разбивались. Тогда они послали за подмогой. Подмога подтащила к частоколу стенобитные орудия и попыталась проломить его, но от сильного сотрясения частокол раскалился докрасна, и все они поспешно отступили, боясь за свою жизнь. А после опять приступили - и вновь отступили. А когда они начали стрелять из огнеметных орудий, то огненные снаряды или не долетали до кумирни или же значительно перелетали через нее и попадали в самые неподходящие - по их понятиям - места. Тогда они прекратили стрельбу и стали совещаться.
И старик замолчал. Я сказал:
- Я бы велел начать подкоп.
- Возможно, ты и прав, - сказал старик. - А они совещались. И спорили! И обвиняли один другого! И проклинали... сам знаешь, кого. А потом взяли с собой толмача, пришли к Бессмертному Огню и стали вызывать меня. Я выходить не стал, а подошел к воротам, стоял, скрытый огнем, и говорил. Они грозили мне. Я им тоже грозил. Мы говорили очень долго. Потом я сказал так: "Великий Хрт в великом гневе, он жаждет мщения и месть его будет ужасна. Но Макья, слышу, жаждет примирения. И потому, пока Хрт спит, она готова дать вам на дорогу немного гостинцев - пятьсот тысяч диргемов. Берите и идите прочь"...