По Книге Книг, по Библии, правым оказался Моисей, а еврейский народ — в выигрыше, хотя его дальнейшая история изобиловала множеством бед и пагуб. И всё же — в выигрыше, так считается. Тем более что Исход в итоге привёл к непосредственному общению с Богом, к получению от Него Закона, к явлению Мессии, наконец, чьим именем ныне живёт полмира…
Но кто знает: что было бы, останься евреи в Египте? Может, всё пошло бы не так уж скверно, а?..
И тут мировые классики прямо-таки вопят из Истории: рабская психология! лишены прозорливости не те люди, которые не достигают цели, а те, которые проходят мимо неё! рождённый ползать летать не может! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Но образованный Чернов к месту вспомнил где-то читанную цитатку: «Ценности абстрактны, а цены конкретны». Вспомнил и не стал осуждать своих невольных спутников, потому что цена за право идти Путём Бегуна становилась для них всё выше и выше день ото дня. Но в конце концов, моральный дух нации — это проблемы Хранителя, пусть воспитывает, вдохновляет, цитирует Книгу Пути. А Бегуну — бежать… Но одновременно Чернов понимал, что сегодняшний — робкий и быстро подавленный! — бунт был первым, а следующие — не заставят себя ждать, потому что в который раз вспоминаемая соседская девочка ах как права со своим «кручее и кручее». И если, по официальной версии, библейский Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне, чтобы подросло поколение, не помнящее рабства, то, по мысли Чернова, любящего перечитывать Библию, Моисей просто-напросто ждал, когда привыкшие к равновесию и покою люди помрут своей смертью, а останутся лишь те, кто рос и мужал в экстремальных условиях Исхода, кто не ведал сладкого состояния покорности. Ведь финал Исхода — обретение народом земли предков — потребует не просто умения, но мужества и терпения. Так и вышло.
Так всё идёт и в нынешнем Пути. Чернов только очень надеялся, что Путь не растянется на сорок лет…
Впрочем, покойный дракон только успел намекнуть, что финал близок, как уже появился мальчик, который — по Книге! — определит, когда придёт конец Пути. Мальчик — как раз из тех, кто не успел прикипеть к мирному и тихому быту в земле басков.
— С чего ты взял, Берел, — спросил Чернов мальчишку, стоящего рядом и с обожанием смотрящего на него, — что именно ты — тот мальчик, о котором сказано в Книге? И откуда ты вообще узнал, что в ней сказано? — И обратился к Кармелю:
— Ты читал людям об этом? Берел мог слышать?
— Не мог! — Кармель прижал руки к груди. — Я многое из Книги читал людям, но про мальчика — нет. Зачем бы я стал вызывать у родителей вздорное желание подумать и возгордиться: а вдруг да мой сын окажется маленьким пророком? Я им читал многое, верно, но очень часто повторял такие слова из Книги — оттуда, где говорится об опасностях в Пути: «Глупая гордость может легко привести к гибели, а надменность, гордостью вызываемая, ведёт к падению в пропасть, дна у которой нет».
Чернов отметил не в первый раз, что Книга Пути и Книга Книг, такие разные по сути своей, частенько совпадают в мелочах. Про гордость и надменность, как причины гибели, Чернов, помнится, читал в Книге притчей Соломоновых, то есть именно в Книге Книг, в библейском Ветхом Завете. Однако что тут удивительного: Сущий — един, и хотя истин у него — множество и все они адаптированы по-разному для разных ПВ, но ведь могут же случаться точные повторения! Кто кинет камень в Сущего, когда придёт время разбрасывать камни? Только не Чернов! В последние дни его и без того некрепкий атеизм разрушился до основания, и на обломках потихоньку строилось то, что во всех ПВ должно именоваться Верой. Правда, странноватой она выходила у Чернова, какой-то вольной, кощунственной даже — с точки зрения канонов, но иначе чувство, растущее где-то на уровне подсознания и забирающееся уже в сознание, не назовёшь. Сказать, что Чернову это не нравилось, — так нет.
— Значит, ты, Берел, — вернулся к мальчишке Чернов, — вдруг почувствовал, что сможешь понять, когда ваш Путь, Путь Вефиля, завершится, так?
— Так, Бегун!
Взгляд буквально — влюблённый. Папа и мама Берела должны либо возревновать сына к Бегуну, либо преисполниться к нему такой же любовью. Ещё бы: их сын — избран Сущим!..
— Как ты почувствовал это?
— Не ведаю, Бегун. Просто когда ты стал отдаляться от нас, что-то взорвалось у меня в голове, и я понял: нельзя тебя отпускать. Я, только я могу сказать эти слова: «Ты свободен, Бегун. Мы — дома». Но этих слов у меня пока ещё нет, они не пришли, слишком рано для них, поэтому я и закричал… — Смутился, опустил лицо. — Прости, Бегун.
— За что прощать? — Чернов сделал вид, что удивился. — Ты поступил так, как решил Сущий. Верно, Хранитель?
— Верно!
Хранитель тоже любил Чернова. Но теперь он делил свою любовь пополам, и вторая половина перепала Берелу — Избранному. Любопытно, каким словом определено место мальчика в сложной Сети Сущего? Бегун, Хранитель, Зрячие… Кто теперь?
— Теперь среди нас есть Избранный, — восторженно закричал Кармель, отвечая на незаданный вопрос Чернова. — Радуйтесь, люди!
Как же переменчиво настроение толпы!
Люди орали, подпрыгивали, обнимались, словно не жили в них только что неверие, нежелание куда-либо идти, отторжение Бегуна, даже злость. Но Великий Политтехнолог опять сотворил очередную точечную PR-акцию в самый нужный момент, и избирательная кампания по выбору Пути для народа Гананского легко покатилась по накатанной — до следующей заминки. В том, что она случится, Чернов не сомневался. Он верил в Сущего. Он верил в его безграничную фантазию, но — одновременно! — знал, что повторение и для Сущего — мать учения. Исход уже имел место на одной земле. Может, он был репетицией нынешнего — на сонме земель? Тогда следует признать, что в каком-то дальнем земном воплощении Чернов жил Моисеем. Вот вам и антинаучная ложная память, которая, правда, стала на сей раз результатом трёх объективных составляющих: романтической любви к фантастике — раз, унылого умения логически мыслить — два, странной Веры — три.
Но и подленькая мыслишка не покидала новообращённого верующего: а не появись мальчик, долженствующий крикнуть нечто местное «про короля», неужто здравые вефильцы отпустили бы Бегуна? Неужто предпочли бы остаться в явно бесплодной пустыне? Неужто избрали бы медленную смерть, но — на месте, а не возможное счастливое бытие — в Пути? Уж на один Сдвиг наверняка уломали бы Чернова! Вдруг да привёл бы он их пусть опять в очередную резервацию к очередным страстям человеческим, но — в умеренном климате и с плодородной почвой.
Слаб человек, и шкурность его велика есть. После примирения, ставшего результатом обретения Избранного, люди успокоились, утихли и разошлись по домам. Случилось это в середине ночи, сам Сдвиг, события, ему предшествующие и за ним последовавшие, утомили вефильцев безмерно, поэтому Чернов гулял сейчас по городу в одиночестве, хотя положение светила, как уже отмечалось, указывало на полдень. Но права была, считал Чернов, старая военная песня, призывавшая соловьёв не будить солдат: «Пусть солдаты немного поспят». Так выходило, что жители города — от стариков до детей — поголовно стали солдатами: кому — Исход, а кому — поход…
Бегун, логично считавший себя полководцем в этом походе (или Моисеем — в новом Исходе), бродил по жаре грустный, мучительно раздумывая: имеет смысл рулить за ворота и пускаться в очередной забег или опять поискать Путь в невозможном? В конце концов, разве невозможное на Пути должно обязательно сопровождаться физическими муками? Логика подсказывала: не обязательно. Но она же настаивала: до Сдвига должна быть встреча со Зрячим, а на неё, хочешь не хочешь, а придётся бежать. По песку. По огнедышащей жаре. Не просто потея, но — худея от пота!
— С добрым утром! — услышал Чернов сзади. Обернулся: Кармель. Улыбающийся щербатым ртом, выспавшийся, отдохнувший.
— И тебя — с добрым. Только с чего ты решил, что оно — доброе? Оно недоброе, Кармель, потому что волею Сущего мы попали в мёртвый мир пустыни и мне некуда бежать.
— Ты не прав, — не согласился Кармель. — Бежать есть куда. — Он обвёл рукой песчаные просторы за стенами города. — И если бежать долго, то и в песке можно отыскать живой оазис или выйти на караванную тропу. И там и там могут найтись люди, вода, пища…
— Ты часто бегал по пустыням?
Кармель не принял иронии или не понял её.
— Я знаю Книгу. А в ней сказано: «Бегун долго бежал по безжизненной земле, где не было ни травинки, ни капли воды, ни мельчайшей живой твари, он устал и почти изнемог, но он бежал и верил, что не может Сущий, поставивший его на Путь, не подарить ему надежды, которая обернётся то ли травинкой, то ли каплей воды, то ли живой тварью».
— Это из прошлого Пути, да?
— Из прошлого, ты верно понял.
— Понять было нетрудно. И что мне в итоге подарил Сущий? Травинку? Живую тварь?
— Он подарил тебе целую реку.
— На безжизненной земле?!
— Это же Сущий, Бегун. Сущий может всё, что представимо разумом и не представимо им.
— Там была такая же пустыня? — Чернов спросил, втайне надеясь, что Сущему временно надоело сочинять не игранные доселе ситуации, и он решил разок повториться в деталях, тем более что Бегун сам всё равно ни хрена не помнит — по замыслу. Так что впереди его ждёт полноводная река. Скажем — Нил.
Но — не обломилось.
— Ничего общего! — возмутился Кармель. — Там было совсем не жарко и много камня. А здесь — песок.
Не жарко и много камня? Что ж, река в таких условиях не представляется чем-то нереальным, скорее — напротив: очень удобные условия для существования рек. Горных, к примеру. И зря он обличал Сущего в лени: никаких повторений пройденного, всё — по-новому. Но верь Кармелю или не верь, а бежать придётся. Тем более что Книга пока ни в чём не слукавила, и раз в ней говорится о непременности надежды, даримой Бегуну Сущим, то скорее всего так оно и случится. Будет оазис с автоматом по продаже ледяной кока-колы или караван верблюдов, гружённых пластмассовыми канистрами с нею же. И Сущий — впереди на лихом верблюде.