она заметила присутствие в палате двух мужчин.
Но Дамьен знал, что безумие нередко прячется за маской нормальности.
Он вспомнил, что колдуньи Берри не всегда были старухами с крючковатым носом, встречались среди них и прекрасные незнакомки с обманчивым шармом.
И что в стихотворении Гете, которое его дочь выучила в шестом классе перед самым исчезновением, Лесной царь заманивал к себе детей сладкими обещаниями.
– Мадемуазель Водрье, вы меня слышите?
Кивок головой.
– Я – инспектор Бушар, это мой коллега. Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов?
Второй кивок головой.
– Вы можете рассказать, что с вами произошло?
Сандрина пристально посмотрела на инспектора.
Ее глаза, еще несколько секунд назад наполненные спокойствием, которое Дамьен отнес на счет седативных препаратов, внезапно помрачнели. Зрачки расширились, как при сильном волнении, а руки, до сих пор неподвижно лежащие вдоль тела, сомкнулись, словно сжимая невидимый предмет. Лицо исказилось тревогой, а взгляд, словно корабль, раскачиваемый волнами, принялся блуждать между двумя полицейскими.
– Вы только не волнуйтесь, – поспешно сказал Дамьен, обеспокоенный такой метаморфозой, – мы здесь для того, чтобы вам помочь, вам ничто не угрожает…
Инспектор заметил повязку на ее левом запястье. В отчете о поступлении пациентки говорилось о неровных и глубоких порезах в этом месте. Он увидел красные пятна крови, выступившие на бинтах, свидетельствующие о том, что раны недавно открылись, словно плохо зарубцевавшиеся стигматы от распятия на кресте.
– Не волнуйтесь…
Но было слишком поздно.
Сандрина начала свой рассказ под ошеломленными взглядами Дамьена и Антуана, и они, увлекаемые лихорадочным шквалом слов, завороженные этим лицом, измученным страхом, не осмеливались ее прервать.
5
«Займи себя чем-нибудь…
Почитай, к примеру, свой стих…
Так будет легче…
Вот увидишь, завтра, когда учительница тебя вызовет к доске, ты мне скажешь спасибо…
Иди сюда…
Поближе…
Так будет легче…»
6
На следующее утро Дамьен встал до того, как прозвонил будильник.
Он провел большую часть ночи, снова и снова слушая кассету и записывая все, что казалось ему важным. Фразы, звучавшие на кассете, были полностью идентичны произнесенным в палате, словно заученный рассказ. И ни разу Сандрина не упомянула о том, кому принадлежит кровь на ее одежде.
Затем Дамьен обзвонил районные больницы, чтобы выяснить, не поступал ли к ним человек с тяжелыми травмами, потерявший много крови. Всякий раз ответ был отрицательным.
К трем часам ночи он наконец решил лечь спать, с голосом Сандрины, еще звучащим в его голове, словно нескончаемый ветер, от которого невозможно было укрыться.
Ему снился остров, погруженный в туман; он брел по влажной траве, пропитавшись запахом хлорофилла, касался камней, покрытых липким лишайником, и слышал рычание невидимого зверя сквозь шум прибоя. Широкая полоса леса возникла перед ним, затем исчезла, словно неприятная мысль. И там, одинокая и неподвижная в окружении скал и диких трав, как Ниоба[4], превратившаяся в камень, женщина, покрытая кровью, не шевелясь, смотрела на него. Ее пурпурное платье развевалось под порывами ветра, словно парус корабля-призрака. Сандрина подождала, пока он окажется напротив нее, чтобы прошептать ему свое заклинание потухшим голосом: «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?»
Дамьен проснулся весь в поту, первая фраза стихотворения Гете еще витала в тишине его спальни. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он находится у себя дома, а не на сырой равнине несуществующего острова. Он выругался, рассердившись на этот кошмар и оставив всякую надежду снова уснуть. Полчаса спустя, когда первые рассветные лучи медленно вырисовывались на горизонте, он уже ехал в сторону полицейского участка.
Инспектор заперся в своем кабинете с чашкой горячего кофе в руке и в течение всего утра делал телефонные звонки, многие из которых остались без ответа.
Однако он выяснил, что никакой нотариальной конторы в районе порта Вилле-сюр-Мер никогда не было, и никакой Бегено не значился в официальном справочнике нотариусов.
Также не нашлось никаких следов Сюзанны Водрье, живой или мертвой.
Он пообщался с разными туристическими агентствами района, в течение часа разговаривал с морским информационным центром Кана, но не нашел никакого острова, похожего на тот, который описывала Сандрина.
Многочисленные порты побережья заверили его, что катер под названием «Лазарус» у них не зарегистрирован.
По мере того, как инспектор проверял возможные зацепки, упомянутые Сандриной, он один за другим раздраженно вычеркивал пункты своего списка, составленного накануне. Вскоре их осталось всего два, и Дамьен выругался, понимая, что невозможно найти человека при помощи одной только довоенной песенки или немецкого стихотворения.
«Этого недостаточно, чтобы просить морскую жандармерию прочесать близлежащие острова в надежде отыскать бывший детский лагерь и гипотетические трупы горстки жителей», – с горечью подумал он.
Ему казалось очевидным, что вся эта история, даже рассказанная с убежденностью, от которой пробирал озноб, была чистой выдумкой.
«Но откуда взялась кровь, черт побери?»
Результаты анализов подтвердили, что речь идет о человеческой крови.
От одного до двух литров, по словам экспертов.
Группа крови не совпадала с группой крови Сандрины.
«Что же на самом деле произошло?»
Дамьен скрепя сердце признал, что дело, с которым он рассчитывал быстро разобраться, на данный момент оказалось тупиком.
Песня и стихотворение.
Он машинально пробормотал слова Люсьен Буайе:
«Говори со мной о любви, ну скажи мне ласковое слово…»
Все знали эту песню. Для целого поколения она была символом возрождения и беспечности страны, вышедшей из одной войны, не подозревая, что совсем скоро начнется другая. Эта песня была частью культурного наследия Франции, коллективного подсознания, запечатленного на грампластинке со скоростью 78 оборотов в минуту. Ее распевали как влюбленные, так и родители, укачивающие своих детей.
Но почему тогда Дамьена не покидало ощущение, что эта деталь не вписывается в общее повествование? Почему этот пережиток прошлого беспокоил его до такой степени, что ему становилось не по себе, как вчера, когда он сидел напротив психиатра?
К 13 часам он окончательно созрел для того, чтобы снова нанести ей визит. «Надо сменить обстановку», – решил он, надевая пиджак. Замкнутое пространство его кабинета не принесло никаких новых ответов, а телефон вряд ли будет звонить в обеденный перерыв. И потом, может ей еще раз удалось поговорить с пострадавшей.
– Инспектор! Какой сюрприз! А я решила, что вы уже раскрыли это дело!
Вероника Бюрель сидела за своим столом, склонившись над документами, и выглядела не очень удивленной его приходу.
– Ладно, оставьте уже ваши сарказмы… – проворчал Дамьен. – Интересно, а с какими психотическими нарушениями связаны сарказмы? Вы проходили терапию, чтобы их выявить?
– Да, это связано с острой аллергической реакцией на людей, убежденных в своей правоте… Вам это знакомо? – улыбнулась она, отрываясь от чтения.
– Немного… Ладно, я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать наши с вами недостатки… Мне нужна ваша консультация.
– Из этого я делаю вывод, что ваш допрос не принес вам полного удовлетворения, – ответила она.
– Нет, только ощущение, что я слушаю магнитофонную запись…
– Я вас предупреждала.
– Мадам Бюрель…
– Вероника, – поправила она в знак примирения.
– Хорошо. Вероника, скажите, эта женщина – сумасшедшая?
– В некотором роде. Безумие – понятие относительное. Человек может быть сумасшедшим для вас, а для меня – нет.
– Значит, она не сумасшедшая?
– Лесной царь, убитые дети, жители острова, доведенные до отчаяния и наложившие на себя руки один за другим… Все это имеет какой-то смысл, верите вы в это или нет. Истинное безумие бессмысленно, оно не имеет структуры… Это не тот случай. Моя роль состоит в том, чтобы дать всему этому объяснение, иными словами, используя ваш язык, понять это безумие. Кстати, вы обедали? – спросила она, поднимаясь со стула.
Дамьен осознал, что не только не обедал, но даже не ужинал накануне. Со вчерашнего дня его организм держался только на кофеине. Психиатр расстегнула свой белый халат и повесила его на вешалку возле окна, затем взяла в руки сумку.
– Еще нет.
– Замечательно, я тоже. Я знаю хорошее местечко, где мы можем спокойно поговорить о нашей общей знакомой.
Пять минут спустя они сидели на скамейке больничного парка и ели бутерброды, купленные в кафетерии. Темные тучи заволакивали небо, предвещая неминуемый ливень.
– Мы пришли к согласию по одному пункту, – признала Вероника, откусывая от бутерброда, – история, рассказанная Сандриной, – чистой воды выдумка.
– В моей профессии обычно лгут виновные, – уточнил Дамьен, наблюдая за гуляющими по парку семействами.
У кого-то из них была загипсована рука или нога, у других были какие-то другие патологии без видимых признаков. Один мужчина с усилием толкал инвалидную коляску с сидящей в ней старой женщиной. Другой с грустью склонился над плечом ребенка. Дамьену было сложно понять, кто из них двоих был пациентом, настолько их лица выражали одинаковую боль.
– А в моей – как правило, жертвы. Что вы заметили, когда разговаривали с ней?
Вдалеке завыла сирена «Скорой помощи». Дамьен почтительно подождал, пока машина подъедет, припаркуется возле приемного отделения и ее завывание прекратится. Весь парк, казалось, замер, оповещенный о новой трагедии.
– Она… боялась, очень боялась, – продолжил он. – Ее взгляд, руки, сжатые губы… Она рассказывала свою историю, как твердят заклинание, складывалось впечатление, что она хочет изгнать дьявола.