– Облегчение.
– Вы помните месье Вернста?
– Да, я приезжала к нему на ферму, чтобы написать статью о коровах.
– Которых разрисовали?
– Да.
– Что вы ощутили в тот момент, когда покидали эту ферму?
– Страх. Как будто на самом деле я не могла покинуть это место. Словно меня удерживала невидимая нить…
– Но вам удалось уехать?
– Да, и я… отправилась на остров, – произнесла Сандрина после короткого замешательства.
– Вы хотите продолжать этот разговор? – спросила психиатр, заметив легкое изменение в тембре ее голоса.
– Да, я хочу спать спокойно по ночам.
– Инспектор Бушар считает, что нашел Лесного царя. Вы позволите ему показать вам фото?
– Да.
Вероника немного помолчала, пытаясь оценить реальное состояние жертвы. В некоторых случаях пострадавшие больше не желали слышать о своем мучителе и отказывались от любой информации о нем, чтобы им было легче восстанавливаться. Никто не имел права идти против их желания все забыть. Психологическое восстановление пациента всегда стояло на первом месте.
– Замечательно. Сейчас вы посмотрите на этот снимок. Затем, если вы не захотите об этом говорить, я просто попрошу вас ответить на последний вопрос. Беседа на этом закончится, если таково будет ваше желание. Мы сможем поговорить об этом в другой день, вы не обязаны это делать сегодня, вы понимаете?
– Да.
Дамьен с опаской приблизился. Сандрина смотрела на него, не мигая, с легким любопытством в глубине глаз. На данный момент слова психиатра были дозированы и доброжелательны, помогая установить атмосферу доверия. Короткими вопросами она постепенно внушала Сандрине идею, что Лесной царь мог быть пойман. Целью этой техники было подготовить жертву к тому, что она может испытать, увидев снимок.
Вероника предупредила Дамьена, что этот момент будет самым опасным. Что, увидев труп Вернста на фотографии, эмоциональная анестезия, созданная при помощи убежища, может разлететься вдребезги, и в этом случае вся дремлющая боль рискует внезапно пробудиться. Именно по этой причине медсестра терпеливо ждала за дверью со шприцом сильного седативного средства в кармане, готовая вмешаться в любой момент. Но это также означало бы конец беседы и начало долгой и сложной терапии, которую нельзя будет прерывать.
Поэтому инспектор прекрасно понимал, насколько важны следующие минуты. Сандрина неподвижно лежала на своей кровати, и ему вдруг захотелось дать задний ход, выйти из этой палаты и позволить молодой женщине спокойно оправиться от боли, о которой он мог только догадываться. В глубине души он ощущал стыд человека, отправляющего на эшафот не преступника, а жертву. Предстоящее закрытие комиссариата и приказы его начальника показались ему ничтожными по сравнению с этим кротким взглядом и навсегда искалеченной невинностью. Он осторожно достал из конверта снимок и протянул его Веронике. Она положила его на одеяло, прямо перед Сандриной, затем спросила ровным, лишенным эмоций голосом:
– Это Лесной царь, который принес вам столько страданий?
12
Сандрина долго смотрела на фотографию. Она осознала, что плачет, только когда на снимок тяжело упала слеза.
В памяти всплыли смутные воспоминания, такие же мимолетные и едва уловимые, как молнии, пронзающие небо. Ей хотелось закричать, завыть, разорвать в клочья этот листок бумаги, но огромная усталость усыпляла ее гнев. И тогда она просто заплакала, изгоняя из себя возникающие образы при помощи слез, выталкивая их из своего тела, заставляя стекать по щекам. Откуда-то послышались голоса, умоляя их оставить, утверждая, что теперь дети исчезнут в бездне забвения. Поль, Виктор, Морис, Франсуаза, Симон, Клод, Сюзанна…
«Все в порядке, Сандрина. Это единственное решение…
Это уединение – не твое убежище, оно – твое страдание. Беги скорее… Забудь нас…»
На смену им пришли другие слова, тяжелые и угрожающие, прежде чем нехотя исчезнуть:
«Займи себя чем-нибудь…
Почитай, к примеру, свой стих…
Так будет легче…
Вот увидишь, завтра, когда учительница тебя вызовет к доске, ты мне скажешь спасибо…
Иди сюда…
Поближе…
Так будет легче…»
И тогда Сандрина поняла, что пора открыть дверь и покинуть остров.
Она решила рассказать правду, потоком хлынувшую в ее память…
13
Вероника и Дамьен с тревогой наблюдали за ее первой реакцией. Психиатр опасалась, как бы страдание, вызванное воспоминаниями, не спровоцировало бурную реакцию, как по отношению к ним, так и по отношению к самой жертве.
Но, к ее великому удивлению, ничего такого не произошло.
Молодая женщина расплакалась. Она плакала несколько долгих минут. Ее всхлипывания сопровождались очевидной усталостью и болезненным отчаянием. Она приняла руку, протянутую психиатром, затем привлекла Веронику к себе и прижалась к ней. Дамьен сглотнул и с трудом сдержал слезы. Он вспомнил о цепи в стене. О старом, изношенном матрасе. Об отвратительно сером цементе погреба. О запахах плесени и сырости. О тяжелом теле Вернста. И о бескрайних полях, расстилающихся вокруг этого проклятого места.
Он подумал о дьяволе, принявшем облик Лесного царя.
И о многих других его воплощениях.
О древних легендах.
О старых стихотворениях.
О пустых лесах и реках, не принесших ответа.
О комнатах, где больше никто не мечтает.
О букете цветов в знак соболезнования на воротах коллежа.
Список был длинным. Очень длинным.
Женщины молча отстранились друг от друга. Всхлипывания Сандрины затихли, как пламя свечи, лишенное кислорода. Она снова легла в кровать и в последний раз взглянула на снимок.
– Да, это он. Der Erlkpnig.
Вероника тут же отреагировала на это признание. Она уже не была начинающим специалистом, но жизнеспособность человеческого мозга продолжала ее удивлять даже после стольких лет практики. Множество вопросов пока оставались без ответа, но она решила, что нужно дать Сандрине отдохнуть. Несмотря на то, что она перестала плакать, психиатр ни на секунду не сомневалась, что внутри у нее продолжаются глубокие потрясения. Лекарственные препараты не могут действовать бесконечно. Когда женщина придет в себя, осознание смерти ее мучителя наводнит мозг подавленными воспоминаниями. И тогда ей срочно потребуется помощь, чтобы она окончательно не лишилась рассудка…
– Сандрина?
– Да, – тихо прошелестела она.
– Мы вас оставим, вам нужно отдохнуть, – сообщила Вероника. – Сейчас придет медсестра и даст вам лекарство, чтобы вы могли спокойно поспать. Вы проявили огромную храбрость.
– Нет… – прошептала молодая женщина. – Не уходите.
– Я вернусь, как только вы проснетесь, и мы продолжим разговор.
– Нет, останьтесь… Я хочу с этим покончить. Позвольте мне рассказать вам правду, – настаивала Сандрина.
– Вы уверены? Вы очень устали, это может подождать несколько дней…
«Нет, это не может ждать… Теперь я понимаю последние слова жителей острова… «Ты должна нас оставить, забыть нас…»
Именно это я должна сделать – забыть их, оставив на острове. Рассказать свою историю, настоящую, ту, которая скрывается за дверью моего убежища.
Поверит ли мне полицейский, услышав продолжение? Ведь он с самого начала сомневался в правдивости моих слов? Покажется ли ему погреб более реальным, чем бывший нацистский лагерь или тела детей, унесенные течением?
Я покидаю вас, мои друзья. Вы были моей защитой, вы, океан, Сюзанна… Вы все защищали меня от Лесного царя.
Но сейчас пришло время, и я больше не могу прятаться. Я должна рассказать правду.
Даже если это принесет страдания.
Даже если я навсегда вас забуду».
Прошло несколько минут, пока Сандрина снова заговорила. Казалось, в ней происходит внутренняя борьба, которую Вероника и Дамьен не осмеливались прервать. Ее взгляд блуждал по комнате, а губы шептали слова, предназначенные воображаемым персонажам.
Или призракам.
Или лохмотьям себя самой.
Затем внезапно все это прекратилось, и молодая женщина поочередно взглянула на своих собеседников, с замкнутым лицом, хрупким взглядом, блуждая между «здесь» и «там», подбирая нужные фразы.
– Я возвращалась домой, было холодно и темно. Мне было шестнадцать лет…
14
Мне было шестнадцать лет.
Я вышла из лицея. Завтра утром нас ждал опрос на уроке немецкого языка. Моя лучшая подруга Мари поинтересовалась, выучила ли я стихотворение наизусть. Потом она махнула мне рукой и нырнула в школьный автобус, который должен был отвезти ее домой.
В этот день я видела ее в последний раз.
Я продолжила шагать дальше. Я знала маршрут наизусть и могла бы пройти по нему с закрытыми глазами, если бы захотела. Каждый день я шла по одной и той же улице, встречала одних и тех же людей. Франсуазу, булочницу, из магазина которой на весь квартал разносился аромат свежеиспеченного хлеба. Виктора, мясника, в фартуке, усеянном каплями крови, которого я так боялась в детстве. Продавца книг Клода, всегда многословного и дружелюбного, который всегда улыбался мне с искрящимся эрудицией взглядом. Я знала каждого из этих людей. Их привычки. Их маленькие причуды. Их еще дымящиеся сигареты на пороге магазина, когда курение прерывал посетитель, их раздражение из-за плохой погоды, их приветственные фразы, одни и те же из года в год… «Ну что, Сандрина, вперед за знаниями?» «Тебе нужно есть больше мяса, малышка, ты такая бледная!» «Ты только понюхай этот шоколадный хлеб, Сандрина! А как поживает твой ухажер Поль?»
В тот вечер все были в своих магазинах, подбивали счета в конце дня, наводили порядок на полках, когда я прошла мимо мужчины, который стоял, прислонившись к стене. Я не обратила на него внимания, поскольку, памятуя о словах Мари, проверяла, насколько хорошо я знаю стихотворение, чтобы рассказать его без запинки.
Я продолжала шагать по направлению к дому и осознала, что он идет за мной, только тогда, когда свернула в переулок и услышала за спиной шаги. Я хотела обернуться, но не успела. Меня подхватила крепкая рука, и кто-то прижал к моему рту тряпку.