– Добрый день, я ищу инспектора Бушара, это срочно.
– Он внутри… но я не думаю, что сейчас подходящий момент…
– Комиссар разрешил мне приехать, я психиатр.
– В таком случае вы найдете их обоих в гостиной, – уточнил полицейский, жестом указывая на входную дверь.
– Вы что-то нашли? – осмелилась она спросить, глядя на расстроенное лицо мужчины, который, казалось, не замечал льющегося на него дождя.
– К несчастью, да, – бросил он, прежде чем направиться к задней части здания, не добавив больше ни слова.
Вероника вошла в дом, где ее тут же встретил серьезный Антуан, который жестом пригласил ее пройти за ним на кухню.
– Мы нашли доказательства, которые позволяют нам утверждать, что дети, объявленные пропавшими в нескольких комиссариатах Франции, находились здесь.
– Сколько их?
– Десять.
– О, боже… Сандрина не была единственной… десять… столько же было детей в лагере…
– Мы пока не знаем, зачем и сколько времени они здесь пробыли, ни даже когда все это началось. Но нам известно, что Вернст делал с Сандриной, поэтому…
– Вы думаете, что он также истязал детей?
– Да, это гипотеза, которой мы все боимся.
– Мне нужно поговорить с инспектором, – сообщила ему Сандрина, пытаясь взглядом найти Дамьена.
– Он больше не ведет это дело, – ответил Антуан, опустив голову.
– Почему?
– Он теперь заинтересованное лицо, – добавил он вместо объяснения.
– Господи, вы мне можете просто сказать, что здесь происходит!
– Мадемуазель Бюрель?
Вероника обернулась, когда ее окликнул комиссар. Он стоял в проеме двери и смотрел на нее с лицом, не выражающим никаких эмоций.
– Да, комиссар?
– Идемте со мной.
Она проследовала за ним в спальню, матрас и одеяла в которой были свалены в углу. Ящики лежали на полу, а огромный шкаф был полностью опустошен. Единственное окно в комнате было открыто, впуская прохладный свежий воздух, который, тем не менее, не заглушал запаха плесени, въевшегося в стены. Вероника заметила, как постепенно бледнеют краски, в то время как светлое небо исчезает под плотным слоем облаков. Она также отметила, что лицо Фурье тоже утратило свой нормальный цвет, и его кожа приобрела серый оттенок, равно как руки и волосы.
Ей невольно вспомнилось стихотворение Гете, особенно одна строка: «то серые ивы мерцают во тьме».
Комиссар тяжело опустился на сетку кровати. Вероника не знала этого человека, о нем Дамьен упоминал лишь вскользь, но она сразу же различила его огромную усталость, как физическую, так и моральную. До какой степени Сандрина захватила мысли этого полицейского? Сколько ночей он не спал из-за нее? И в какой круг ада она его втянула, чтобы сделать его таким обескровленным и измученным?
– Что происходит, комиссар?
– Мы… мы нашли прямые улики на чердаке хлева.
– Какие улики?
– Цепь, матрас, как в погребе. И десять пар обуви, спрятанной в чемодане, размеры от тридцать пятого до тридцать седьмого… – уточнил Фурье.
– Детская обувь…
– Криминалисты прибудут через несколько часов, они наверняка найдут доказательства, которые не оставят места для сомнений.
– А… Дамьен? Антуан сказал, что он больше не ведет это дело…. Что это значит?
– Это значит, что иногда дьявол развлекается, преследуя свою жертву через сотни километров. Вы в курсе, что у инспектора была дочь, Мелани? – устало спросил комиссар.
– Да, как и все в Вилле, я слышала эту историю.
«История, которую не рассказывают при детях, – подумала психиатр, – а шепчутся о ней в коридорах больницы, за стойкой кафе, в рыночных проходах. Передают друг другу на ушко этот всем известный секрет, как позорный приговор – недостойный отец. Уехал и предал память своей дочери. Недостойный отец».
– Вернст похищал детей, когда ездил на ярмарки домашнего скота, проходившие по всей Франции. Скорее всего, он привозил их в своем фургоне для перевозки скота, криминалисты это подтвердят, осмотрев машину. Дамьен вышел на этот след, и, разумеется, он проверил присутствие Вернста на дату исчезновения своей дочери. В тот день этот фермер был на ярмарке в тридцати километрах от Мелани…
– О, боже… Вы хотите сказать, что…
– Что мы нашли пару кроссовок, в которых была девочка в день своего похищения, – объяснил Фурье. – Красные кроссовки, с буквой «М», нарисованной несмываемым фломастером под язычком. Это Дамьен их так отметил, старый рефлекс полицейского: экипировка у нас одинаковая, вот и приходится принимать меры, чтобы не перепутать наши вещи. Поэтому я вынужден отстранить его от расследования. И поэтому я позволил вам приехать сюда. Дамьену понадобится помощь в ближайшие дни…
Комиссар встал и положил свою широкую руку на плечо Вероники. В глубине его глаз молодая женщина различила слезы, которые наверняка выльются, когда полицейский вернется домой и останется наедине с мыслями об этой трагедии. Вероника, в свою очередь, подавила боль и спрятала ее в нишу под названием «профессионализм».
– Я могу его увидеть?
– Да, следуйте за мной.
Дамьен сидел на стуле в гостиной, уставившись невидящим взглядом в окно, пейзаж за которым был почти неразличим из-за ливня. Она медленно подошла к нему, села напротив и взяла его за руку.
– Дамьен, мне так жаль…
На краю деревянного стола виднелся чемодан, наполненный обувью. Полицейские должны были упаковать его содержимое в прозрачные пластиковые пакеты для того, чтобы передать криминалистам, а также предъявить родителям для опознания. Вероника лишь мельком взглянула на него, но тут же пожалела об этом. Ей вспомнился репортаж о фашистском «окончательном решении еврейского вопроса», где показывали сложенную в виде погребальной пирамиды обувь евреев, убитых в одном концентрационном лагере.
«Нет преданнее спутницы, чем война. Когда вы с ней встречаетесь, это на всю жизнь…»
Стоящие перед Дамьеном красные кроссовки его дочери навсегда останутся неподвижными, с развязанными шнурками.
– Дамьен?
– Я искал ее несколько недель, – потухшим голосом произнес инспектор. – Везде, в лесах, на улицах, в заброшенных домах и парках… А она была здесь, на этой ферме. Я хотел убежать от своей боли, но только приблизился к ней…
– В этом нет вашей вины, вы же не знали, что этот мерзавец…
– Там, откуда я приехал, считается, что мертвые направляют живых. Что порой они воздействуют на их поведение, чтобы развлечься, или наоборот, чтобы помочь. Наверное, Мелани привела меня сюда, сделав недостойным отцом в глазах окружающих, отцом, который оставил надежду найти своего ребенка и уехал от воспоминания о ней за несколько сотен километров. Но в конечном итоге она это сделала для того, чтобы я нашел ее.
– Дамьен, может быть, нам лучше покинуть это место? Поедемте ко мне, там мы сможем поговорить. Вам не стоит оставаться одному, – посоветовала психиатр, стараясь, чтобы ее голос звучал успокаивающе.
– Я сожалею, что Вернст мертв. Я зол на Сандрину, что она убила его и не дала мне возможности сделать это моими собственными руками… Я предупреждал вас, что она рассказала не всю правду.
– Да, вы были правы, – согласилась Вероника со слабой улыбкой.
– Сейчас коллеги ищут тела. А я даже не могу им помочь.
– Я в курсе, комиссар мне все объяснил.
Инспектор внезапно осознал присутствие молодой женщины на месте преступления, куда обычно не допускались гражданские лица.
– Что вы здесь делаете, Вероника?
– Комиссар… Он попросил меня приехать, чтобы поддержать вас. Я была дома и…
Вероника вдруг вспомнила об истинной причине своего присутствия на ферме. Из-за последних событий у нее совершенно вылетела из головы эта веха, которую она обнаружила, когда погрузилась в теплую ванну. Нужно ли было сейчас об этом говорить? Не лучше ли было сосредоточить усилия на скорби, которую испытывал в данный момент мужчина, сидящий напротив нее? Или ей следовало рассказать об этом только комиссару? «Нет, – решила психиатр, чуть сильнее сжав руку полицейского, – Дамьен спускался вместе со мной в оба убежища Сандрины и заплатил за это высокую цену. Если кто-то должен услышать мою гипотезу, то только он…»
– Мне кажется, я обнаружила еще одну веху…
Во взгляде Дамьена зажглась слабая искорка жизни. Сначала Веронику удивила эта перемена, но она быстро поняла, что инспектор узнал о смерти своей дочери не только что, здесь и сейчас, обнаружив ее обувь. Он догадался об этом гораздо раньше, когда надежда спасти Мелани развеялась в результате бесплодных поисков, бессонных ночей и беспросветных дней. «Он только что получил подтверждение своим опасениям, но знал, что это неизбежно. Этот отец сможет пережить свое горе, больше не пытаясь от него сбежать. Этот истерзанный мужчина готов увидеть в зеркале свое отражение и различить в нем истину…»
– В каком убежище?
– В обоих, в погребе и на острове.
– Расскажите.
– На протяжении всего рассказа Сандрина неоднократно упоминает о воде: дождь, море, утопление детей, кошек… Мне кажется, что это не случайно, что часть ее подсознания хочет передать нам сообщение через эту тему.
– Да, действительно, я этого не заметил… – признал Дамьен, вспоминая слова Сандрины.
– Я не знаю, что это означает, – продолжила психиатр, – но есть одно противоречие, связанное с водой, когда она отправляется на остров и видит дом своей бабушки… Впрочем, она сама употребляет слово «странно».
– Не припоминаю.
– Между планом мэтра Бегено и тем, что она видит рядом с домом… – подсказала она, чтобы помочь ему вспомнить.
– Нет, я не…
– «Странно, нотариус упоминал, что с этой стороны дома должна быть хозяйственная постройка…» – произнесла Вероника.
Дамьен нахмурил брови, слушая эту цитату.
– Да, точно, – сказал он, – теперь я вспомнил. – Вы считаете, что эта нестыковка откроет нам путь к правде?
– Пока не знаю, но если мы в этом разберемся, возможно, мы сможем понять, что Вернст сделал с детьми, – заверила его Вероника.