Молодой человек опустил руку и непонимающе нахмурил брови, копируемый своими товарищами.
– Вы, во втором ряду…
– Какова настоящая личность Сандрины? – робко спросила девушка и покраснела.
– Какой нескромный вопрос! – воскликнул Вильмен.
Аудитория наполнилась тихим смехом, который, впрочем, не развеял замешательства, возникшего в результате уклончивых ответов профессора. Шестидесятилетний мужчина был из тех, кто хотел, чтобы студенты прежде всего думали сами. И иногда («нет, часто», – признался он себе) он любил развлекаться, подтрунивая над их неспособностью находить решения, спрятанные у них под носом.
– Кто-нибудь из вас может мне назвать тему сегодняшней лекции? Слушаю?
– Психологические убежища?
– Совершенно верно, поздравляю! Вы станете знаменитым психиатром!
Снова смешки в зале, такие же жидкие и нервные.
– Мы все используем подобные убежища, – произнес профессор, решив, что настало время приоткрыть часть тайны, – просто не отдаем себе в этом отчета. Простая улыбка может быть таким убежищем. Например, когда кто-нибудь спрашивает вас, все ли у вас хорошо, в то время как вы переживаете сложный период, расставание, болезнь и так далее… вы отвечаете, прячась за неловкой улыбкой, за щитом, который вы выставляете, чтобы ваш собеседник не догадался о ваших внутренних переживаниях. Таким образом вы как бы отодвигаете от себя трагедию. «Да, все хорошо, посмотри на мою улыбку, за которой я прячусь, разве она не говорит о моем благополучии?» Ложь тоже может служить убежищем. «Это ты разбил бокал? – Нет, мама». Ребенок прячется за ложью, чтобы избежать наказания. Чтение книги – это еще одно убежище. Уйти от реальности, погрузившись в вымышленные приключения… Писать книгу – это тоже убежище. В потоках слов автор очень часто выражает свои самые глубокие страхи и запирает их в тексте, надеясь избавиться от них навсегда. Он находит убежище в рассказе о своих самых страшных демонах, чтобы больше никогда их не видеть в отражении зеркала. Поклоняться рок-группе, футбольному клубу… проявлять агрессивность и жестокость, прячась от собственной слабости… накрываться одеялом, чтобы не встречаться с ночными чудовищами… играть с фигурками или с воображаемыми друзьями… наркотики, алкоголь, религия… Все это убежища, которые мы используем в определенный момент своей жизни. Сознательно или неосознанно, мы все строим убежища, помогающие нам справляться с жизненными невзгодами. Да?
– Но это же всего лишь… безобидное искажение реальности, а не какие-то глубокие расстройства или патологии… – удивилась студентка.
– Совершенно верно, потому что эти убежища разовые и частично контролируемые. Но представьте, что одна маленькая ложь превращается в целую серию небылиц до такой степени, что лгун уже сам не может отличить реальность от фантазии!
– Мифомания?
– Именно так. И примеров множество. В случае, который я представил вашему вниманию, речь идет об убежищах, вызванных экстремальной ситуацией, в частности, насилием и заточением. Известно, что именно мозг «заставляет» жертву отключиться от реальности с помощью нейробиологических реакций.
– Но в убежищах, построенных Сандриной, присутствовали также реальные вехи, расставленные осознанно… – продолжила девушка, явно взволнованная объяснениями профессора.
– А… Сандрина… Она вас заинтриговала, не так ли? Да, в этом случае, часть убежища была подспудной, вызванной мозгом во время интенсивного стресса. Но по окончании стрессовой ситуации, когда Сандрина продолжала находиться в этом погребе, сознанию пришлось искать другое убежище, чтобы укрыться от противоестественности своего положения. Это была единственная возможность избежать безумия.
– Значит, существуют убежища, которые мы создаем сами, и убежища, которые нам приходится терпеть?
– Да, и Сандрина воспользовалась обоими, расставив вехи из реально пережитого опыта, из своей автобиографической и семантической памяти, такие как остров, стихотворение, имена детей… Все это позволило ей создать вполне добротное убежище. Но она использовала все эти материалы не сразу. Сандрина добавляла их постепенно, шаг за шагом выстраивая свое укрытие до тех пор, пока оно не стало достаточно надежным, чтобы она смогла туда сбежать. Судя по рассказу, это заняло несколько лет. Но спусковым крючком, конечно, послужило насилие, которому она подверглась. Это, можно сказать, фундамент всего убежища, его костяк.
– И чем больше проходит времени, тем сложнее становится убежище? – спросила студентка, сидящая напротив Вильмена.
– Совершенно верно. Это как с обычной ложью: чем больше у вас будет времени на ее подготовку, тем лучше вы сможете ее проработать, добавить в нее необходимые кирпичики, чтобы сделать более правдоподобной. Но я удивлен, вы, наконец, зададите мне вопрос, который я жду с момента окончания своего рассказа?
– Вы будете нашим преподавателем в следующем году? – спросил другой молодой человек, вызвав взрыв искреннего смеха.
– Очень забавно, но речь сейчас не об этом… Итак… Я дал вам подсказку в начале лекции… Да? Просветите нас, наконец, дорогая падаван[6], – пошутил он, подбадривая студентку, сидящую в глубине аудитории.
– Почему невозможно найти никакого упоминания об этом «убежище Сандрины»?
– Аллилуйя! – воскликнул профессор, раскинув руки, словно мессия. – Вот он, правильный вопрос! Почему нет никаких упоминаний об этом «убежище Сандрины»? Как вы сами считаете?
– Я не знаю… Потому что об этом деле ничего неизвестно профессиональному сообществу? Может быть, психиатр, который над ним работает, еще не предоставил своих выводов?
– И вы считаете, что в этом случае я стал бы вам о нем рассказывать?
– Нет, простите.
– Но вы недалеки от истины… «Убежище Сандрины» не фигурирует ни в ваших учебниках, ни в интернете по одной простой причине – потому что этой истории никогда не было.
2
Студенты не верили своим ушам.
«Этой истории никогда не было».
Что имел в виду профессор? Это что, его очередная шутка? Новая хитрость, чтобы заставить их думать еще больше? Тест?
Каждый повернул голову к соседу в поисках ответа, но увидел там только отражение собственного недоумения.
Вильмен постучал по клавиатуре своего ноутбука и вывел на доску изображение.
– Что вы видите?
– Рисунок? – предположил один из студентов.
– Поздравляю с дебютом. Действительно, речь идет о детском рисунке. Как вы можете догадаться, на нем нарисован остров, окруженный синим морем. А сейчас что вы видите?
Он снова нажал на клавишу, и на доске появилось другое изображение.
– Групповой снимок?
– Правильно. Это фото сделано на дне рождения девочки, которой принадлежит этот рисунок. На нем запечатлены десять детей в возрасте пятнадцати лет. Можете пересчитать. И, наконец, третье изображение.
На экране появился отрывок из стихотворения Гете, выведенный крупным планом. Губы студентов зашевелились, читая о роковой участи героев, точно так же, как это делала Сандрина в истории, которую им не удавалось до конца понять.
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его мертвый младенец лежал..
– In seinem Armen das Kind war tot, – произнес профессор, переведя последнюю строчку на немецкий язык. – Теперь, когда я показал вам эти три вехи, стало понятнее?
Он смотрел, как его студенты пытаются найти ключ к загадке, которую он им предложил. Конечно, он мог им все объяснить без всяких ухищрений, продемонстрировать дьявольскую изобретательность людей при построении убежищ и раскрыть тайну убежища Сандрины. Но зачем тогда читать лекции, если ограничиваться простым информированием, а не заниматься формированием? Вильмен хотел им показать, до какой степени построение убежища – не улыбки или простой лжи, а тщательно продуманного убежища в ответ на сильнейший эмоциональный шок, которое жертва строит годами, чтобы укрыться в нем навсегда, – может быть сложным для расшифровки. Он нередко сравнивал его с палимпсестом[7]. Слова пациента – убежище – представляли собой видимый текст, тогда как правда находилась под ним, недоступная невнимательному уху.
Профессор также понимал, что ждет от них слишком многого, что эти студенты еще не обладали достаточным опытом, чтобы отличить истину от лжи. Ему самому потребовалось много времени, чтобы собрать воедино все детали. Десятки часов он слушал, задавал вопросы, проводил сеансы терапии, долгие и изматывающие. Согласилась ли жертва покинуть свое убежище, чтобы принять правду?
«Нет, – с сожалением подумал бывший психиатр, признавая свое поражение, – она находится там и по сей день…»
– Профессор?
– Да?
– Эти три вехи, которые вы нам показали, принадлежат Сандрине?
– Не совсем.
Легкий ступор распространился по аудитории.
– Это рисунок Сандрины?
– Нет, продолжайте, мадемуазель.
– Вы уточнили, что на групповом снимке запечатлены десять детей. Их имена соответствуют именам жертв Лесного царя?
– Да, это так, вы совершенно правы.
– Но если этой истории никогда не было, зачем вы показали нам настоящий рисунок и фотографию?
– Потому что тут все перемешано. Эти вехи пронизывают правду и ложь, чтобы соединить их. Эти вехи реальны, я же не выдумал стихотворение Гете!
– Значит, они принадлежат кому-то другому! – воскликнула студентка. – Жертва – не Сандрина. Это не она получила психологическую травму, потребовавшую построения убежища, о котором вы только что рассказали.
– Кому же тогда оно принадлежит? – улыбнулся профессор.
– Веронике? Комиссару? Не Вернсту, конечно, раз он умер… Одному из детей, которому удалось сбежать?
– Вы еще никогда не были так близки к истине. Как вы считаете, какие психологические травмы могут привести к созданию убежища?