узнал самого себя!
Вард привел родителей посмотреть на обнаруженное им чудо, и отец сразу же решил выкупить картину – не помешкав даже перед ее принадлежностью стенной панели. Сходство с юношей, хоть человек на портрете выглядел несколько старше, было поразительным; странная превратность наследственности через полтора столетия породила точного двойника Джозефа Карвена. Миссис Вард совершенно не походила на своего отдаленного предка, хотя и могла вспомнить иных родичей, имевших черты, общие с ее сыном и жившим давным-давно дельцом. Она не особенно обрадовалась находке и заявила мужу, что портрет следовало бы сжечь, а не привозить домой, – было в нем, по ее мнению, «нечто зловредное», лишь подчеркиваемое необычайным сходством Джозефа с Чарльзом. Она твердила, что в нем есть что-то отталкивающее, он противен ей и сам по себе, но особенно из-за необычайного сходства с Чарльзом. Однако господин Вард, мужчина практичный и властный, владелец многочисленных хлопчатобумажных фабрик в Ривер-пойнт и долине Потаксета, был не из тех, кто слишком чуток к впечатлительной женской натуре. Картина произвела на него сильное впечатление своим сходством с сыном, и он считал, что юноша заслужил ее в качестве подарка. Нет нужды говорить, что Чарльз всецело согласился с этим мнением, и несколько дней спустя его отец разыскал хозяина дома, юркого еврея с крысиным личиком и гортанным акцентом, и, дабы предупредить неизбежные елейные излияния в русле торга, сразу утвердил весьма выгодную цену, выкупив деревянную панель вместе с каминной полкой и всеми резными элементами орнамента. Ныне оставалось лишь снять ее и перевезти в дом Вардов, а там уже – подвергнуть должной реставрации и установить над камином в кабинете-библиотеке Чарльза на третьем этаже. На нового владельца антикварной редкости была возложена обязанность проследить за ходом дела; и двадцать восьмого августа двое искусных мастеров из столярной мастерской Крукера прибыли в старинный дом, под надзором Варда осторожно демонтировали деревянную панель над камином и поместили ее в грузовик. За панелью открылись нагие кирпичи дымовой трубы – в кладке кто-то сделал квадратную выемку в фут глубиной, прямо за нарисованной главой Карвена. Чарльз, любопытствуя о предназначении ниши, изучил ее повнимательнее – и из-под толстых слоев пыли и печной сажи изъял несколько пожелтевших листов бумаги и толстую записную книжку, перевязанные истлевшей тканой лентой. Обтерев тряпицей пыль и золу, Вард взял в руки находку – и прочел надпись на обложке тетради для записей, сделанную уже хорошо знакомым ему почерком: Дневник и Заметки Д. Карвена, Гражданина Провиденса, а прежде – Салема.
Взволнованный сверх всякой меры своим открытием, Вард показал книгу двум любопытствующим рабочим Крукера. В тот момент они нисколько не усомнились в природе и подлинности находки, и доктор Уиллет полагается на их убежденность, утверждая собственную теорию о том, что юноша не был бесповоротно сумасшедшим и не «подгонял» под собственный эксцентричный взгляд на вещи факты истории. Все прочие бумаги были также написаны почерком Карвена, и одна из них казалась особенно зловещей из-за подписи: «Тому, кто останется после меня, – путь за пределы Времени и Сфер». Часть их была закодирована шифром, который, как надеялся Вард, повторял шифр Хатчинсона, все так же ставящий юношу в тупик; содержался здесь, на радость искателя, и ключ для дешифровки. Пара писем адресовалась соответственно «господину Э. Хатчинсону» и «эсквайру Иедидии Орну», «либо же наследникам оных или их представителям». Наиболее объемный документ был означен как «Описание Жизни и Путешествий Джозефа Карвена, 1678–1687: Маршруты, Остановки, Увиденное и Узнанное».
И вот наступает период, из коего, по мнению алиенистов-ортодоксов, берет начало безумие Чарльза Декстера Варда. Обнаруженные в стенном тайнике рукописи явно произвели на него непомерное, нездоровое впечатление. Показывая заглавия рабочим, он принял все предосторожности, чтобы те не прочли слишком много, и беспокоился об этом гораздо сильнее, чем предполагало антикварно-генеалогическое значение находки. Возвратившись домой, Вард смущенно сообщил новость родителям – в таком ключе, словно ему хотелось внушить им, как важны попавшие ему в руки документы, но так, чтобы ему поверили на слово. Он не стал показывать им даже названия, лишь упомянул о неких «бумагах», писанных рукой Джозефа Карвена, «главным образом шифрованных», подлежащих тщательному изучению для выявления их истинного смысла. Похоже, с любопытством рабочих он мирился с большим трудом – но подозрительная скрытность с его стороны послужила бы лишним поводом к пересудам.
В тот вечер Чарльз Вард заперся в своей спальне и приступил к изучению дневника и бумаг. Солнце взошло и закатилось, но чтения он не прерывал. Когда мать наведалась к нему уточнить, все ли у сына в порядке, Вард горячо попросил не тревожить его и подать еду в комнату; днем он лишь ненадолго покинул спальню, дабы проследить за установкой панели с портретом в его кабинете. Следующей ночью он спал лишь урывками, не разоблачаясь даже, и в минуты бодрствования лихорадочно трудился над расшифровкой текстов. Утром миссис Вард заметила, что сын корпит над фотокопией рукописи Хатчинсона – той, что она видела уже не раз. По заверению юноши, ключ Карвена к тому шифру не подходил, но было ли оно в самом деле так? Днем, отложив изыскания, Чарльз завороженно следил, как мастера заканчивают размещение портрета над новым камином, чьи стороны отделали такими же деревянными панелями, как и во всей комнате – чтобы новый элемент декора не выбивался из общего стиля. Переднюю же панель, на которой и был написан портрет, подпилили и установили так, что за ней осталось свободное пространство, где мастерами был оборудован стенной шкаф.
Когда люди из мастерской Крукера отбыли, Чарльз перенес все бумаги в кабинет и сел прямо напротив портрета. Его взгляд лихорадочно метался от шифра к образу пращура, взыскательно глядевшего на него из пучины веков. Казалось, юноша сумел отыскать некое волшебное зерцало, состарившее его истинный облик.
Родители Варда, вспоминая поведение сына в тот период, говорили о том, как в нем проявлялась отсутствовавшая раньше скрытность. От слуг он редко прятал разбираемые бумаги, совершенно справедливо полагая, что те все равно не сличат причудливую архаику писаний Карвена. С родителями же он вел себя не в пример осторожнее; и если только рукопись не была шифром или просто массой загадочных символов и неизвестных иероглифов (как, например, «Тому, кто останется…»), он закрывал ее какой-нибудь невинной бумагой до тех пор, пока посетитель не уходил. По ночам он держал документы под замком в своем старинном шкафу, куда также клал их всякий раз, когда выходил из комнаты. Вскоре он возобновил свои регулярные занятия и привычки, за исключением того, что его долгие прогулки, как и ряд иных внешних интересов, казалось, сошли на нет. Начало выпускного года в школе принесло Варду непомерную скуку, и он стал часто заявлять о своей решимости никогда не связываться с колледжем или университетом, уверяя, что ему предстоят важные исследования, дающие больше возможностей к философскому познанию, чем любой из сущих в мире храмов науки.
Очевидно, лишь тот, кто с самых юных лет отличался склонностью к одиночеству, прилежанием и любовью к наукам, мог столь долгое время преследовать столь странную цель, не вызывая удивления окружающих. Вард же был прирожденным ученым-отшельником, потому отец и мать не столько удивлялись, сколько сожалели о его строгом целибате и скрытности. Однако и они сочли необычным тот факт, что он не продемонстрировал ни единого фрагмента найденного им сокровища, утаивая всякое заполученное знание. Ореол тайны Чарльз объяснял своим желанием подождать до тех пор, пока не наметится возможность представить свое открытие как нечто целостное, но проходящие неделя за неделей не несли ничего нового. Меж сыном и родителями росла стена недоверия, прочный фундамент коей заложило явное неприятие алхимических интересов зловещего предка Чарльза, постоянно выказываемое миссис Вард.
В октябре юноша снова начал посещать библиотеки, но его больше не интересовала старина, как раньше. Теперь он с головой ушел в изучение колдовства и магии, оккультных наук и демонолатрии. Когда источники в Провиденсе оскудевали, он отправлялся на поезде в Бостон или Нью-Йорк и черпал из сокровищниц большой библиотеки Копли-сквера, книгохранилища Уайднера в Гарварде и научной Читальни Сиона в Бруклине, предоставлявшей исследователям редкие толкования библейских текстов. Кроме того, Вард не скупился на новые книги, и вскоре установил в кабинете дополнительные стеллажи для оккультных дисциплин. Во время рождественских каникул он предпринял ряд поездок в другие города, включая Салем, где изучал архивы института Эссекса.
Примерно с середины января 1920 года поведение Варда ознаменовалось явственным ликованием; и снова – никаких объяснений. Родители заметили, что он больше не работает над шифром Хатчинсона, тратя все время на химические и генеалогические опыты, приспособив пустующую комнату в мансарде для первых и исследуя всю доступную демографическую статистику Провиденса ради вторых. Местные аптекари предоставили весьма любопытные, но особо ничего не объясняющие списки химикатов и инструментов, которые он закупал; но клерки в городской управе, ратуше и разных библиотеках сходятся во мнении относительно предмета его второго интереса. Вард напряженно и лихорадочно искал могилу Джозефа Карвена, с чьей надгробной плиты старшее поколение мудро стерло имя.
Постепенно в семье Вардов росло убеждение, что с сыном творится неладное. Интересы Чарльза и ранее незначительно менялись, но новообретенные скрытность и самоотречение казались нехарактерными даже для него. К школьным делам он относился с пренебрежением – хоть ни один экзамен им провален не был, ни от кого не утаилось, что от былой его прилежности осталась лишь тень. Теперь у него были другие заботы; а когда он не находился в своей новой лаборатории с десятком устаревших алхимических книг, его можно было застать либо за изучением старых погребальных записей в городе, либо за фолиантами оккультных знаний в кабинете, где поразительно – казалось, вс