ных труб. Та не поддавалась. Доктор пошел туда, где оставил инструменты, так и не понадобившиеся до сей поры, взял зубило и принялся по одной выламывать крепкие доски. Внизу оказался свежий слой бетона без единой прорехи. Пропал дышащий вредоносным подземным газом люк, исчез доступ к адскому лабиринту и колодцам с безымянными вопящими тварями, к тайной лаборатории, чьи стены покрывали резные формулы. Доктор Уиллет ухватил Варда-старшего за грудки.
– Вы же сами видели, – процедил он. – Сами видели, обоняли тот смрад…
Мистер Вард, удивленный и испуганный, утвердительно кивнул.
– Тогда я все объясню вам, – бросил доктор, выпуская его и шумно выдыхая.
Они нашли наверху самую солнечную комнату, сели в кресла, и доктор утомленным тихим голосом целый час пересказывал господину Варду свои похождения. С чем сравнить тот силуэт, что возник в шедшем из килика зеленоватом дыму, он не знал и был слишком измотан, чтобы задаваться всерьез вопросом о его природе. Проведя некоторое время в молчании и лишь беспомощно покачивая головой, Вард-старший наконец спросил осторожным шепотом:
– Как думаете, может, стоит попробовать распечатать подпол вновь?
Уиллет в ответ смолчал. Явление потустороннего гостя оставило его в смятении; он не знал, что и думать по сему поводу. Тогда Вард задал менее трудный вопрос:
– Куда же он ушел? После того, как перенес вас сюда и заделал тот вход…
И снова доктор ничего не ответил.
Однако неведомый пришелец все же оставил доказательство своего существования. Прежде чем уйти, Уиллет полез в карман за носовым платком. Помимо свеч и спичек, взятых в лаборатории Варда, он нащупал неизвестно как попавший туда клочок бумаги. То был ничем не примечательный листок, вырванный, скорее всего, из журнала, хранившегося в комнате с пентаклем на полу, – и слова были написаны на нем обычным оливковым карандашом, одним из тех, что лежали на столе рядом с тем журналом. Бумажка была очень неряшливо сложена в несколько раз и, если не считать слабого кисловатого запаха подземелья, не несла на себе никаких отпечатков потустороннего. Однако сам текст, бесспорно, был более чем странен, являя собой письмена неизвестной эпохи. Старательно выведенные строки дышали средневековой тьмой и были едва ли пригодны для прочтения даже специалистам по тайнописи. Тем не менее иные комбинации символов казались странным образом знакомыми. Ниже приведена эта короткая записка, чей секрет заставил двух потрясенных взрослых мужчин после первого же ознакомления ринуться на улицу к автомобилю Варда-старшего и поехать сперва в место, где можно было спокойно пообедать, а затем – в библиотеку имени Джона Гея[35], что на холме.
В библиотеке Вард и Уиллет без труда раздобыли подробные пособия по палеографии и просидели за ними до наступления темноты и зажжения величественной хрустальной люстры под потолком. В конце концов они обнаружили-таки требуемое: мистическая вязь оказалась шрифтом, бывшим в ходу в раннем средневековье, саксонским алфавитом восьмого или девятого века – бурного времени, когда тонким кружевом нового христианского учения прикрывались древние языческие религии с их невыразимыми ритуалами, а на Британских островах под бледным серпом луны в руинах римских крепостей Карлеона, Хексема и близ крошащегося Вала Адриана свершались тайные обряды. Автор записки изъяснялся на латыни, какой ее помнила та варварская эпоха: “Corvinus necandus est. Cadaver aq(ua) forti dissolvendum, nec aliq(ui)d retinendum. Tace ut potes”, что можно приблизительно перевести как: «Карвен должен быть уничтожен. Тело предать кислоте, ничего не оставляя. Храните молчание».
Расшифровав текст, Уиллет и господин Вард долго не знали, что сказать. После всего пережитого ничто уже не могло их удивить. Они просидели в библиотеке до самого закрытия, затем отправились на Проспект-стрит и проговорили в доме Вардов всю ночь, не придя ни к какому решению. Доктор пробыл там до послеобеденного воскресного часа; наконец позвонили детективы, отправленные развенчать тайну доктора Аллена.
Мистер Вард, нервно измерявший шагами комнату, бросился к телефону и, услышав, что расследование почти закончено, попросил явиться с рапортом к следующему утру. Он, как и доктор, не сомневался, что Карвен, надлежащий уничтожению по воле автора записки, и есть тот прячущий глаза за очками лукавый бородач – ведь сам Чарльз боялся его и в том своем письме оставил точно такое же распоряжение. В европейской корреспонденции к Аллену обращались как к Карвену, и он, без сомнения, полагал себя новым воплощением алхимика – едва ли подобное можно назвать простым совпадением. И разве не Аллен намеревался умертвить Чарльза по наущению некоего субъекта, назвавшегося Хатчинсоном, – если молодой историк вдруг сделается «непослушным и строптивым»? Определенно стоило как можно скорее найти этого сумасброда и пресечь его злые деяния.
В тот же день, без надежды добыть хоть малую щепоть сведений касаемо величайших тайн этого дела из того единственного источника, который мог этими сведениями поделиться, отец Варда вместе с доктором навестил молодого Чарльза в лечебнице. Уиллет с напускным спокойствием поведал о том, что увидел в подземелье, приведя множество деталей, доказывающих правдивость рассказа. Лицо юноши стало мертвенно-бледным. Дойдя до каменных колодцев и заключенных в них чудовищ, Уиллет постарался, как мог, расцветить свое описание устрашающими подробностями, однако Чарльз оставался безучастным. Уиллет на минуту умолк, потом негодующе заговорил о том, что несчастные существа умирают с голоду, огульно обвинив их содержателя в бессердечии и жестокости. Однако в ответ он услышал лишь сухой смешок. Поняв бесполезность отнекиваний, Вард-младший обратился к проблеме с замогильным юмором – выдав свистяще-надтреснутым голосом:
– Будь прокляты эти твари, они и впрямь едят, но им же оно ни к чему! Редкие птицы, не правда ли? Месяц, говорите, без еды? Будет вам, сэр, что для них месяц! Знаете же, экая сыгралась шутка с бедным старым Уипплом с его добродетельным бахвальством? Говорил, всех там истребит. Черт подери, да он бы наполовину оглох от одного лишь зова Запредельных, и скулеж тот колодезный даже бы не услышал! Ему бы и в голову не пришло, что там вообще кто-то есть! Клянусь вам, сэр, те проклятые твари воют с тех самых пор, как Джозеф Карвен был убит, – сто пятьдесят семь лет тому назад!
Больше Уиллет ничего не добился от молодого человека. Покоробленный, но против воли поверивший в эти слова, он продолжил рассказ в надежде, что хоть какая-нибудь подробность лишит молодого человека его ненормального самообладания. Глядя на его лицо, доктор не мог не ужаснуться переменам в нем – что и говорить, этот новый Чарльз явно прошел огонь и воду и теперь почти что пробуждал страх. Лишь упоминание комнаты с пентаклем и зеленоватого порошка в килике чуть сдвинуло глыбу его самодовольства – но, укрывшись за насмешкой, он заверил доктора в том, что заклинания, вырезанные на стенах, безмерно стары и бессмысленны для человека, что не знаком досконально с колдовством.
– Знай вы слова, – сказал он, – способные пробудить к жизни прах в той чаше, вас бы не было здесь и сейчас. Сто восемнадцатый образец из моей коллекции – уверяю, вы ужаснулись бы, заглянув в поименованный список, что лежал в другой комнате, и поняв, кто это был. Я его еще ни разу не вызывал, но как раз собирался это сделать, когда вы приехали, чтобы сопроводить меня в больницу.
Тут Уиллет сказал ему о произнесенной формуле и о черно-зеленом дыме – и впервые узрел неподдельный страх на лице Чарльза Варда.
– Так у вас получилось… и вы – здесь, передо мной? – произнес он, но уже не хриплым шепотом, а фальцетом, недобрым звонким эхом отдавшимся в комнате.
Уиллет, решив воспользоваться внезапным волнением своего пациента, быстро процитировал отрывок из письма, который запомнил наизусть:
– Из надгробий разве что одно на десяток осталось на своем месте – уверенности нет.
После он молча вынул из кармана полученное им послание на варварской латыни и поднес к глазам историка. Результат превзошел все ожидания – Чарльз Вард побледнел еще пуще прежнего и обмяк без чувств.
Конечно, весь этот разговор происходил совершенно секретно от трудившихся в лечебнице алиенистов, дабы те не обвинили отца пациента и своего коллегу в потакании бредовым состояниям подопечного. Поэтому доктор Уиллет с господином Вардом без посторонней помощи подняли упавшего молодого человека и положили его на кушетку. Тот, едва очнувшись, забормотал что-то про весть, которую надо немедленно доставить Орну и Хатчинсону. Когда сознание всецело возвратилось к Чарльзу, доктор поставил его в известность, что из помянутых им двоих по крайней мере один – недруг, науськивающий доктора Аллена убить его. Открытие не произвело особого впечатления на историка – на лице его и так застыла маска глухой безнадежности. После этого он не произнес больше ни слова, поэтому отец несчастного и Уиллет удалились, напоследок еще раз предупредив его насчет Аллена, на что юноша ответил, что об этом персонаже «уже должным образом позаботились» и что больше он не причинит ему никакого вреда, даже если очень захочет. Эту фразу сопровождал злобный смешок, от которого мороз шел по коже. Уиллет и Вард знали, что Чарльз не сможет предупредить двух странных сподвижников Аллена о возможной угрозе – администрация лечебницы задерживала для проверки все письма от пациентов и не пропускала те послания, что носили явные признаки бреда.
Впрочем, история с Орном и Хатчинсоном, если то действительно были салемские колдуны-изгнанники, имела интересное продолжение. Движимый каким-то неясным предчувствием, рожденным ужасами последнего времени, Уиллет связался с международным пресс-бюро и попросил присылать ему сообщения о всех достойных внимания преступлениях и просто странных событиях в Праге и на востоке Трансильвании; за полгода в изобилии переведенных статей, отправленных ему, удалось найти две, на взгляд доктора, весьма важные. В первой речь шла о полном разрушении особняка в старейшем квартале Праги и исчезновении тамошнего нелюдимого старожила по имени Йозеф Надек, о ком все соседи отзывались как о «человеке, который жил всегда»; во второй – о прогремевшем в горах Трансильвании, к востоку от Ракоша, взрыве, стершем с лица земли вместе со всеми обитателями древний замок Ференци. Тот пользовался настолько дурной славой у местных крестьян, что владельца собирались вызвать в Бухарест для допроса, но трагический инцидент, оборвавший феноменально долгую жизнь барона Ференци, поставил в деле жирную точку.