– Пошалуйста, – сказала она, – мне шаль, что я так обмишурилась. Я расстроен. Как вас зовут, пошалуйста? Я не знать французских имен…
Г. М. обратился к ней по-немецки, и она нетерпеливо повернулась к нему. Мои собственные познания в немецком ограничены словами Schloss, Ausgang, Bahnhof[27], которых ни один путешественник, побывавший в Германии, не может избежать. Думаю, и большинство остальных ничего не разобрало бы в этой гортанной речи, если бы Эвелин и Миддлтон не переводили ее поочередно, как придворные толмачи. Г. М. сохранял каменное лицо, но я впервые увидел огонек азарта за стеклами его очков.
Эльза подтвердила рассказ Фаулера. По ее словам, она вышла в галерею сразу после возвращения Миддлтона и намеревалась спуститься вниз. Но тут свет в галерее погас. Как долго он был выключен, ей неизвестно. Она появилась в тот момент, когда Гаске, задув лампу в дверях своей комнаты, двинулся к лестнице. Она заметила свет, проникавший в галерею из комнаты Фаулера, но чья эта комната, она не знала и Фаулера там не видела.
Затем последовал диалог, важнейшие моменты которого я попытаюсь передать настолько близко, насколько помню перевод.
Г. М.: Хорошо ли вы разглядели покойного, когда он был на верхней площадке лестницы?
ЭЛЬЗА: Не очень хорошо, но достаточно, чтобы не перепутать с кем-то другим. Снизу пробивалось немного света. Да, я могла его разглядеть.
Г. М.: Вы видели, чтобы кто-нибудь на него напал?
ЭЛЬЗА: Нет, никто к нему не подходил.
Г. М.: Вы уверены в этом?
ЭЛЬЗА: Да, да и еще раз да! Никто не подходил к нему. Там никого не было. Я это видела.
Г. М.: Что же все-таки произошло?
ЭЛЬЗА: Я не знаю. У меня сложилось впечатление, будто он наткнулся на что-то, как человек, упершийся в стену. Он схватился руками за голову. Что-то ужасное происходило с его головой, но я не могла видеть, что именно. Потом он качнулся и вскрикнул. Что произошло дальше, я не знаю, потому что он упал с лестницы. Мне кажется, он снова закричал, но я не уверена. Это меня очень расстроило.
К разговору подключился д’Андрие, настоявший на том, чтобы задать вопрос, который был переведен Миддлтоном.
Д’АНДРИЕ: Значит, было похоже, что в него попала пуля?
ЭЛЬЗА: Я не знаю, не знаю! Почему вы меня спрашиваете? Мне ничего не известно о пулях!
Г. М.: В каком направлении он смотрел непосредственно перед тем, как это произошло?
ЭЛЬЗА: Прямо вниз, на лестницу. Я думала, он повернется и посмотрит на меня, но он этого не сделал. Вот!
В этом месте Мерривейл взорвался и выпалил по-английски: «Чтоб меня! Хотел бы я знать…» Впрочем, он тут же взял себя в руки и продолжил допрос.
Г. М.: Если и был сделан выстрел, стрелять должны были со стороны гобелена на лестничной площадке?
ЭЛЬЗА: Откуда я знаю? Я не заметила ничего подобного. Я ненавижу все, что связано с пулями.
Г. М.: Вы могли видеть гобелен с того места, где стояли?
ЭЛЬЗА: Думаю, я могла видеть лишь его верхнюю половину. Перила скрывали нижнюю часть и лестницу.
Г. М.: Вы заметили, что гобелен шевелился, будто за ним кто-то прятался?
ЭЛЬЗА: Нет, ничего подобного я не заметила.
Г. М.: И это все, что вы знаете, не так ли?
ЭЛЬЗА: Все!
Покончив с допросом, Г. М. потоптался на верхней площадке лестницы – попробовал на глаз оценить расстояние. При этом он ничем не выказывал недоумения, написанного на лицах всех прочих. Рамсден, обменявшись неприязненным взглядом с Эльзой и Фаулером, подвел итог.
– Так или иначе, Генри, старина, – заявил он, – в происшедшем нет никакого смысла. С ним никого не было, это верно! Никто на него не нападал, что также верно! Он стоял там один, когда что-то ударило его, как пуля. Ну, допустим, кто-то прятался внизу, за гобеленом, и выстрелил, а потом вылез из окна на плоскую крышу, вскарабкался по выступу наверх и вернулся в замок через окно в комнате Фаулера, расположенной с одной стороны от контрафорса, либо в спальне Хейворда – с другой. В темноте и общей неразберихе он смешался с остальными и спустился вниз. Похоже на истину? Однако…
Хейворд, очевидно решивший, что наш корабль снова вошел в юридические воды, громко прочистил горло, призывая к тишине. Улучив момент, когда Рамсден остановился, он поспешил указать на нарушение процедуры, как это практикуется в парламенте.
– Так не годится, – объявил Хейворд. – Никуда не годится. Давайте рассуждать здраво. Сказанное имеет свои резоны, но позвольте мне кое-что заметить. Это не могла быть пуля! По той простой причине, что в ране пули не было. Разве не так?
Само по себе это возражение не показалось мне таким уж неопровержимым. Я вспомнил один случай, который расследовал вместе с Г. М., когда убийство было совершено пулей из каменной соли, растворившейся в ране без следа. Но едва я упомянул об этом, Г. М. отрицательно покачал головой. Кроме того, Хейворд, чья физиономия покраснела пуще прежнего, а жесты сделались более размашистыми, когда он огляделся по сторонам, очень быстро привел доводы, которые исключали подобную возможность в нынешнем случае.
– Послушайте! Во-первых, мы все могли сами убедиться, что из раны что-то было извлечено. Убийца явно использовал холодное оружие, которое не выдернешь из тела, если не стоишь рядом с жертвой. Наконец, у нас есть заключение доктора. Он осмотрел рану убитого в Марселе и утверждает, что не существует огнестрельного оружия, которое оставило бы дыру такого диаметра, не разнеся при этом череп. Доктор утверждает, что это невозможно.
Д’Андрие приподнял бровь:
– Боюсь, он прав. Я и сам имею некоторый опыт обращения с крупнокалиберным огнестрельным оружием… Да, остается вопрос, какой из двух невозможных вариантов нам предпочесть. Очень хорошо. В него не могли выстрелить, потому что это невозможно. Неведомое оружие не могло быть использовано как кинжал или как копье, поскольку для этого убийца должен быть невидимкой, что опять-таки невозможно. Лично я предпочитаю первый вариант.
– Но взгляните на это с другой стороны! – воскликнул Миддлтон, загоревшись новой идеей. Он обнял Эльзу одной рукой и встряхнул ее, как бы подкрепляя этим свои слова. – Мы забываем о важной улике. Могу я взять слово всего на минутку?
Г. М. поощрительно махнул рукой:
– Продолжай, сынок. Мне нравятся разные теории. Чем больше теорий, тем больше путаницы, но как раз она мне по душе. Когда человек выдвигает теорию, это не значит, что он рассуждает здраво, это говорит только о том, как он представляет себе дело. Но это очень хорошо проявляет характеры людей. Так что валяй, не стесняйся!
– Что ж, тогда вы сможете представить себе, каков я, – отозвался Миддлтон. – Взгляните на это так: здесь, наверху, было темно, и вот жертва стоит возле лестницы. Убийца скрывается за гобеленом. Он выходит из укрытия, но пригибается так низко, что Эльза, которая видит только верхнюю половину полотна, его не замечает. Могло ли такое случиться?
– Нет, этого быть не могло, – произнес Рамсден с некоторым раздражением. Он зашагал вдоль перил, разглядывая их то с одной стороны, то с другой. – Миссис Миддлтон не высока ростом, но и я не великан. И все же от моего взгляда остается укрытым не более фута или около того внизу. Убийца должен был ползти по лестничной площадке. Но продолжайте!
– Хорошо! Убийца, – продолжил Миддлтон, взволнованно тыча пальцем, – вооружен какой-то тяжелой стальной штуковиной, похожей на кинжал. Он бросает ее вон оттуда. Жертва падает без чувств и катится вниз по лестнице. Фаулер говорит, прошла секунда или две, прежде чем он сам подбежал и посмотрел вниз. Когда жертва достигла лестничной площадки, убийца протянул руку, выдернул из раны орудие убийства, выхватил из кармана убитого картонный конверт и нырнул обратно за гобелен в тот самый момент, когда Фаулер посмотрел вниз. Как насчет такого?
Я быстро оглянулся. На лице Хейворда мелькнуло такое выражение, будто он готов ухватиться за эту идею и высказать одобрение.
Г. М. ухмыльнулся.
– Может, у кого-нибудь есть что сказать на это, а? – спросил он и ткнул пальцем в сторону остальных.
Фаулер пристально посмотрел на Миддлтона.
– Послушайте-ка, старина, – произнес он с доброжелательностью, в которой слышалась доля осуждения. – Я знаю, что из вашей версии вышел бы отличный детективный сюжет, но, к сожалению, она звучит еще более дико, чем все остальные гипотезы, какие мы уже выслушали. Во-первых, никто на свете не смог бы метнуть подобное оружие с такой силой, чтобы острие вошло на глубину шести дюймов в череп человека. Во-вторых, я должен был бы это увидеть. И наконец, третий момент. Когда я глянул вниз, тело Гаске все еще катилось. Понимаете? За этот короткий промежуток времени убийца должен был вытащить оружие – небыстрая работа даже для сильного человека, – залезть в карман жертвы и спрятаться за гобеленом. Но я готов поклясться, что на лестнице никого не было. Это абсолютно невозможно. – Он повернулся к Г. М., сдерживая себя, как будто опасался, что проявил излишнюю горячность. – Вы согласны с этим, сэр?
– О да. Я согласен. Рана была нанесена еще до этого.
– Тогда, может быть, вы расскажете нам, как это было сделано? – предложил Рамсден, вытянув шею. – Если Гаске был убит на верху лестницы, то его либо заколол человек-невидимка, либо поразила пуля, которая сама покидает рану и улетает прочь. Что ж, среди нас наметилось левое крыло и правое крыло. Левое говорит, что в жертву стреляли. Правое – что ударили ножом или вогнали острие иным способом. Совсем как в парламенте. По мнению левых, убийство совершено с дальнего расстояния. По мнению правых – с близкого. За что голосуете вы? Кто из нас прав?
Г. М. оглядел собравшихся.
– Джентльмены, – сказал он, посасывая чубук, – я собираюсь дать ответ, который покажется вам мудреным, возможно даже парадоксальным. И тем не менее обе точки зрения абсолютно верны. Я скажу так: «И вы правы, и вы. Но в то же время заблуждаются и те и другие».