Мы уставились на него. Он был безмятежен.
– Вы это серьезно? – спросил Рамсден.
– Я? О, безусловно!
– Но черт возьми, либо в человека стреляют, либо режут его ножом, не так ли? Истинным должно быть что-то одно, не так ли?
– Видите ли, вовсе не обязательно.
– Я понял, – мрачно проговорил Миддлтон после паузы. – В действительности он был задушен, а дыра в голове – иллюзия. Все проделано с помощью зеркал. Но по крайней мере, вам придется дать определенный ответ на один вопрос. Как мы слышали, левое крыло говорит, что его убили с дальнего расстояния, а правое крыло утверждает, что его ударил кто-то, находившийся рядом с ним. Каков будет ваш ответ?
– Тот же, что и раньше, – ответил Г. М. – Оба крыла правы и в то же время ошибаются… Сейчас-сейчас! Мои ответы кажутся вам нелепыми только потому, что вы упустили из виду одно-единственное оружие, которое позволило бы проделать подобный фокус, а также обстоятельства этого убийства. Понимаете? Я делаю Фламану намек. Интересно, подбросит ли он мне письмо на сей раз? – Г. М. прищурился. – Но прежде чем вы прольете мою кровь за подобные разговоры, давайте перейдем к делу. Я хочу, чтобы вы заняли свои места и встали именно там, где были, когда услышали крик бедняги. А я буду стоять здесь и наблюдать. Рамсден займет место Гаске. Когда вы услышите, как он кричит, выбегайте из своих комнат и делайте то, что делали тогда. Однако сначала мы восстановим случившееся непосредственно перед убийством.
Он снова оглядел галерею.
– Хм, давайте посмотрим. Рамсден, вы отправитесь в его комнату, зажжете лампу и будете готовы задуть ее и по моему сигналу подойти к лестнице. Фаулер, встаньте за своей дверью, как тогда. Миддлтон, вы ступайте в ванную…
И тогда Хейворд озвучил мысль, которая, должно быть, не давала покоя всем нам. Возбуждение улетучивалось, и я быстрым взглядом окинул лица моих спутников.
– Послушайте, старина, – забыв о высокопарных жестах, произнес Хейворд и затянул потуже узел галстука, словно пытаясь найти применение дрожащим рукам. – У меня нервы не слабее, чем у любого другого, имейте в виду. Но если мы займемся этим, то при включенном электричестве. Неужели вы не можете понять, что этот человек здесь? Он не оставляет своих дурацких фокусов, творит что вздумается, назло вам, и это самый хладнокровный убийца, какой когда-либо существовал. Нет, сэр! Вы оставляете свет включенным, или ничего не происходит… Что касается меня, то я был в своей комнате, ожидая возможности сходить в туалет, когда услышал крик. Я вообще ничего не знаю. Но я не вижу никакого смысла давать этому сумасшедшему еще один шанс. Что остальные думают по этому поводу?
– О каком шансе идет речь? – довольно резко осведомился Фаулер. – На вашем месте я бы не заводился. Нам всем некого бояться, кроме человека, подделавшего первую подпись, или же сэра Джорджа, на которого охотились с самого начала. Такой пустяк, как включение или выключение света, не должен иметь большого значения. Будьте уверены, если Фламан захочет причинить кому-либо вред, он сделает это как при свете, так и без него…
Это была неожиданная речь, особенно со стороны обходительного Фаулера. Чтобы понять, какое действие она возымела на нас, он обратил взгляд на Эльзу, и лицо его вытянулось. Та не шелохнулась, не произнесла ни слова, но слезы внезапно навернулись ей на глаза, и она затряслась в тихой истерике. Миддлтон выругался.
– Послушайте, мне жаль…
Но Миддлтон оборвал Фаулера.
– Насколько я понимаю, – сказал он, – никто не возражает против того, чтобы заняться этим делом. Но Эльза этого делать не собирается. Говорю вам: любой, кто попытается ее принудить, наживет себе чертовски много неприятностей.
Я попытался (без особого успеха, впрочем) угадать, что кроется за необычным выражением лица Г. М.
Тот кивнул.
– Ты совершенно прав, сынок, – проговорил он тусклым голосом. – Я забыл о правилах хорошего тона, не так ли? Мое предложение не может быть по сердцу нежным созданиям. И для того, что я хочу увидеть, в любом случае не требуется много людей. Посмотрите сюда! Миддлтон, вы с Хейвордом отведете дам вниз. Вы знаете, что с вами происходит, со всеми вами? Вы пережили пару ужасных часов, когда ваши нервы были на пределе, без еды, без тепла и без защиты от злоумышленников. Давайте спросим у нашего хозяина, не пригласит ли он нас сойти вниз и подкрепиться обещанными нам холодными закусками? Мы с Кеном, а также Рамсден и Фаулер присоединимся к вам немного позднее. Послушайте, мсье д’Андрие, не отведете ли вы к столу своих незваных гостей? Но потом поднимитесь сюда, пожалуйста, хорошо? Я хочу расспросить вас кое о чем довольно важном.
– Превосходное предложение, – просиял наш хозяин, – и я немедленно вернусь. На самом деле я и сам хотел бы получить ответ на один важный вопрос. Оставайся здесь, Огюст.
Эвелин вопросительно подняла брови, спрашивая, следует ли ей остаться. Но я покачал головой, и она присоединилась к Эльзе, Миддлтону, Хейворду и д’Андрие, которые направились вниз. Г. М. неподвижно стоял на верхней площадке лестницы. Почерневшая каменная галерея с резными арками и полоса темного ковра под электрическими свечами были для него мрачным фоном.
– Ну… теперь… – произнес он и погладил подбородок.
– Вероятно ли, – саркастически заметил Рамсден, – что теперь вы станете более общительны? Что вы задумали?
– Кое-что интересное. Вот именно! Кое-что. Джентльмены, мне случалось распутывать дела, где два или три пункта выглядели несообразными, но я еще ни разу не встречал такого дела, где несообразной была бы каждая чертова деталь. «Какую паутину мы сплетаем, когда о смысле здравом забываем»[28]. И мой здравый смысл дает сбой после каждого свидетельства очевидцев, после каждой новой детали и каждого поворота событий, происходящих на моих глазах. На первый взгляд, мы кажемся довольно сплоченной и разумной группой людей, но боже мой!.. Я чувствую себя так, словно являюсь частью бреда человека, который в приступе белой горячки смотрит Ибсенова «Пер Гюнта», сыгранного задом наперед. Почему все так неправильно?
– Не понимаю, что здесь неправильного, – сказал я.
– А следовало бы понимать, – проворчал Г. М. – Судя по твоим сегодняшним действиям, ты самый ненормальный из нас всех. Знаешь, например, что мне напоминает этот дом? Когда-то у меня был друг, очень богатый, но почти лишенный чувства юмора. И вот как он обустроил комнату в своем доме ради шутки. Ковер помещался на потолке, стулья и столы были привинчены к нему ножками вверх. Пол был оклеен обоями, и из него торчала люстра. Окна были почти до потолка, а дверь находилась на приличном расстоянии от пола. Короче говоря, это была перевернутая комната. Пользовался ею мой приятель следующим образом: приглашал кого-нибудь на вечеринку с выпивкой. Когда гость сползал под стол, его переносили в эту комнату, пока он спал. Веселое развлечение состояло в том, чтобы понаблюдать за ним следующим утром, когда он проснется на полу и осмотрится вокруг, прежде чем выветрятся винные пары. Так вот, этот мой знакомый шутник рассказывал, что первая реакция проснувшегося всегда была одной и той же. Издав ужасный вопль, бедолага пытался схватиться за люстру. Понимаете, он боялся упасть с потолка… Джентльмены, я и есть тот самый бедолага. На мгновение я испугался, что упаду с потолка. Вот как все это на меня влияет.
– И что это доказывает? – спросил Рамсден, проницательно наблюдавший за сэром Генри.
– О, ровным счетом ничего. Только если мы увидим еще одно проявление безумия… – прорычал Г. М. – Открой-ка дверь в комнату Гаске, сынок, и зажги лампу.
Фаулер толкнул дверь. Пошарив слева от нее, он нашел на маленьком столике лампу с белым сферическим плафоном, чиркнул спичкой и зажег фитиль. Как и все остальные, эта комната была большой, с высоким потолком. Белая мебель имела обивку из потертого красного плюша, слева над камином висел прекрасный холст кисти Мейсонье[29] (по случайному совпадению моего любимого художника), изображавший наполеоновские войска на бивуаке. Правую стену украшала пышная драпировка из красного бархата, а в стене, обращенной к нам, было два высоких окна. Заглядевшись на полотно Мейсонье, я поначалу не уловил причину гневного бормотания Г. М.
– И как вам это нравится? – обратился он к двум другим своим спутникам. – Посмотрите туда. Где его багаж? Вон на спинке стула висит его пальто, там же шляпа. Но где багаж? Разве у него не было багажа?
Позади нас раздалось громкое покашливание. Мы обернулись. С высоты своего роста Огюст по-отечески посматривал на нас с дружелюбной почтительностью, подкручивая кончики усов.
– Извините, мсье, – сказал он по-французски. – Правильно ли я понял, что вы спрашивали о багаже мсье Гаске?
– Да-да. Абсолютно верно, друг мой! У него были с собой какие-то вещи?
– Ну да. У него действительно был кое-какой багаж, мсье. Два чемодана, коричневый и черный. Да, у него действительно был багаж…
– Ну и что же с ним случилось?
– Он выбросил его из окна, мсье, – любезно ответил Огюст.
Глава одиннадцатаяПриключения пишущей машинки
Уже не в первый раз за этот день я задался вопросом, правильно ли все понял, а если да, то не является ли сказанное какой-то непонятной для меня галльской метафорой. По выражению лица Г. М. я угадал, что он воспринял слова Огюста так же. После чего мой шеф скрестил руки на груди.
– Очень, очень необычно, mon gars[30], – заметил он с той особенной фамильярностью, которая всегда сопровождала его французскую речь, и вперил в мажордома испытующий взгляд. – Так, говорите, он выбросил свой багаж в окно? Что же подвигло к этому мсье Гаске? Может быть, он спятил?
Огюст глубоко задумался, как будто считал это весьма вероятным.
– Да, мсье, поступок действительно нелепый и непрактичный. Но, видите ли, у него возникли большие трудности с багажом…