– Интересно какие?
– Собираясь подняться на второй этаж, он обратился ко мне с словами: «Где мой багаж? Мне нужен мой багаж!» Я ответил: «Его отнесли в комнату мсье. Если мсье последует за мной, я покажу ему его спальню».
– И когда это произошло? Когда он оставил нас внизу?
– Да, мсье. Как раз в тот момент, когда он выходил из гостиной. Что ж, – Огюст сделал широкий жест, – я привел его сюда, куда были доставлены оба чемодана. Он посмотрел на них и воскликнул: «Боже мой, здесь не все! Был еще портфель из коричневой кожи с замком. Где он? Я видел его внизу. Найдите его! Он должен быть найден». Я спустился вниз и поискал портфель. Я также расспросил Жозефа и Луи. Они помнили, что видели портфель, но вот где? Он был заботливо отложен для нас в сторонку стюардом самолета, чтобы его не перепутали с другими вещами. И все же, возможно, портфель попал в одну из других комнат. Я поднялась наверх и увидел, что мсье Гаске как раз выходит из комнаты, где поселили… где поселили… Эх, как же его зовут?
– Из чьей комнаты? – сделал стойку Г. М.
– Я не знаю его имени, мсье. Речь идет об американце, высоком и крепком американце с красным лицом, ну, вы меня поняли.
– О Хейворде?
– Да! Точно, – кивнул Огюст со вздохом облегчения. – Я сказал мсье Гаске: «А-а, так вы искали портфель, мсье. Вы нашли его?» Он как-то странно посмотрел на меня. «Что? – переспросил он. – Э-э… нет, я его не нашел». Мсье показался мне очень сердитым и немного запыхавшимся. «Поищите в других комнатах, – велел он, – и если найдете, немедленно принесите мне». Затем он скрылся в своей комнате. Я поискал, но портфеля нигде не было. Потом мне пришло в голову: а что, если портфель остался в самолете? Поэтому я спустился вниз – в тот самый момент, когда все остальные джентльмены поднимались в свои спальни. Все, кроме вас двоих и доктора, – уточнил он с тяжеловесной дотошностью, кивая на Г. М. и Рамсдена. – Ну, я вышел к парадной двери и тут обнаружил, что дамбу размыло. Tiens[31], подумал я, надо не мешкая доложить об этом полковнику. И снова поднялся наверх. Проходя мимо двери мсье Гаске, я постучал в нее.
Фаулер, опустив голову и сгорбившись, изучал мажордома из-под приспущенных век и насвистывал что-то сквозь зубы.
– Это правда, – вмешался он. – Я видел его
– Спасибо, мсье, – отозвался Огюст с учтивостью, возможно заключавшей в себе долю снисходительной иронии. Он снова кивнул и продолжил: – Я вошел и сообщил мсье Гаске о положении дел. Он принялся бегать из угла в угол, дымя сигаретой. Прямо-таки в ярость пришел. Потом говорит: «Ладно. У меня в чемоданах есть кое-что. Подойдет не хуже. Убирайтесь!» Поэтому я направился в комнаты полковника.
– Он сказал, что у него в чемоданах? – перебил Г. М.
– Нет. Даже не взглянул на них. Они стояли рядом с кроватью, вот здесь. Мсье Гаске словно бы сам с собой разговаривал – такое складывалось впечатление, понимаете? И выглядел обеспокоенным. Как я уже говорил, дальше мне потребовалось наведаться в комнаты полковника, в задней части этой галереи, чтобы достать парадный костюм хозяина и другие вещи.
– Какова была реакция графа на ваше сообщение, что дамба разрушена?
Огюст широко раскрыл глаза:
– Ну, мсье, он сказал, что это достойно сожаления, но мы сможем уладить все утром.
– Продолжайте.
– В течение нескольких минут полковник давал мне указания. Велел подать ужин к часу ночи. Он в это время чистил винтовку в своем кабинете. Затем мне представился случай зайти в свою комнату, рядом с его кабинетом. Окна ее выходят на ту же сторону, что и хозяйские. И вдруг, – Огюст щелкнул пальцами, – погас свет. Вот так! Вы слышали, что в комнаты полковника проведено электричество?
– Да. Ведь вы слышали, что полковник сообщил нам об этом.
– Совершенно верно. Ну так вот. Выглянув из своего окна, я – благодаря темноте – увидел мсье Гаске, который высунулся вот из этого окна. Он все еще выглядел очень сердитым. Я видел, как он поднял чемодан и выбросил его вон. Мое окно было открыто, и я отчетливо услышал, как он произнес: «Украли!» Хозяин из своего кабинета окрикнул меня: «Огюст, что со светом?» А я сказал: «Смотрите, полковник, мсье Гаске выбрасывает свой багаж из окна». Он сказал: «Tiens, неужели? Что ж, Огюст, мы не должны мешать нашим гостям, если они хотят доставить себе маленькие удовольствия». И усмехнулся. Тем временем оттуда, из окна в комнате мсье Гаске, вылетел еще один чемодан, и мсье с такой силой захлопнул раму, что я подумал: стекло, должно быть, разбилось. «Огюст, – сказал полковник, – сходи-ка посмотри, что случилось со светом». Я слышал, как он покинул свой кабинет и через прихожую направился в спальню с другой стороны. Еще мгновение я смотрел в окно, а затем прошел через кабинет к прихожей и двери, ведущей в галерею. Мсье Гаске показался из своей комнаты сразу после того, как выбросил чемоданы. Открыв дверь, я успел услышать его крик и увидеть, как он падает…
– Так вы тоже это видели? – встрепенулся Фаулер.
– Ах, лишь отчасти, совсем чуточку, мсье! – воскликнул Огюст, сжимая пальцы в щепоть, чтобы подчеркнуть, какую малость он видел. – До того мало, что я ни в чем не могу быть уверен. Так, общее впечатление! Вспышка! Крик и падение… Ах боже мой, какая драма, а? Я обернулся… – Он подкрепил свои слова размашистым эффектным жестом. – Возле меня стоял полковник. «Прямо как в „Гран-Гиньоле“[32], да, Огюст?» – произнес он.
Г. М. жестом остановил Рамсдена, уже готового разразиться взволнованными расспросами. Сэр Генри казался растерянным. Он неуклюже, вразвалку расхаживал по комнате, вглядываясь и тыча пальцем по сторонам. Я заметил, что он остановился у прикроватного столика. Там лежала книга «Дьяволицы» Барбе д’Оревильи[33]. Дождь стихал и теперь лишь слегка барабанил по окнам.
Затем Г. М. повернулся к Огюсту и заговорил по-английски.
– Вы довольно хорошо описали сегодняшние разговоры, но есть одна вещь, которая меня интересует больше всего остального… – начал он. – Судя по тому, что вы сами нам рассказали, вы поняли все, что мы говорили по-английски, не так ли? На самом деле вы ведь недурно владеете английским, а?
– Да, могу изъясняться, – признался Огюст, и впервые мне показалось, что он насторожился. – У полковника много друзей-англичан.
Г. М. задумчиво посмотрел на него.
– Весь сегодняшний вечер Гаске объяснялся с нами по-английски, – продолжил сэр Генри. – Заговорил на этом языке, как только представился, что было вполне естественно в компании, где на нем говорит большинство. Но даже когда он вышел и оставил нас, то, как я слышал, все еще обращался к вам по-английски. Рискну предположить, – он выставил вперед указательный палец, – рискну предположить, что он все время говорил с вами на этом языке. Верно?
Огюст поклонился. В это время раздался быстрый и легкий стук в дверь. В комнату вошел д’Андрие. Он переоделся в парадный вечерний костюм и напоминал любезного седовласого Мефистофеля. Его проницательные глаза быстро оценили ситуацию, и он стал очень серьезен.
– Огюст, я полагаю, рассказывал вам о проделках нашего покойного друга, – скорее констатировал, чем спросил, он. – Наши друзья внизу сейчас ужинают с хорошим аппетитом, и я надеюсь, что мы скоро к ним присоединимся. Но сначала…
– У вас появились какие-то соображения? – осведомился Г. М., смерив хозяина задумчивым взглядом.
– У меня в уме крутятся два вопроса. Один такого свойства, что на него вряд ли будет дан ответ… – Он посмотрел на Рамсдена в упор. – Я хотел бы знать причину, по которой при каждом упоминании единорога сэр Джордж улыбается. Он улыбается! А он не дурак, вопреки тому, что, по-видимому, думает Фламан.
– Благодарю за лестное мнение, – усмехнулся Рамсден. – Обычно мне удается справляться с трудностями. Боюсь, я не могу ответить на первый вопрос. Какой будет второй?
Морщины на лице д’Андрие разгладились.
– Второй заключается вот в чем. Первое письмо Фламана ко мне, господа, было подлинным. Так случилось, что у меня есть доказательства его подлинности. Тогда зачем Фламану понадобилось красть пишущую машинку мистера Фаулера, печатать вторую записку, отрицающую подлинность первой, и подбрасывать ее? Конечно, при условии, что автор второй записки действительно Фламан. Как я уже сказал, у меня есть убедительные доказательства подлинности первого письма.
Рамсден выругался. Г. М. хитро подмигнул.
– Что ж, джентльмены, – сказал он небрежно, – как выразился бы юный Миддлтон, держитесь за свои стулья. Мы снова в сумасшедшем доме. В той забавной комнате, где все вверх ногами. Причем стоит вам освоиться с подобным положением вещей, как все опять переворачивается и сводит вас с ума сильнее прежнего… Итак, у вас есть доказательства. Какие?
Д’Андрие подошел к стоявшему в центре столу, уселся с удобством на стул и достал портсигар. Он выглядел слегка раздраженным.
– Разумные. Да, да и еще раз да! Я не детектив, джентльмены, но некоторые вещи кажутся мне очевидными. Сегодня вечером, когда я прочитал вам первое письмо Фламана, мистер Миддлтон – благодарю, что напомнили о нем, – сказал: «Мне хотелось бы знать, что ответил Гаске!» Тогда я пообещал: «И вы узнаете, сэр, если таково ваше желание». Получив письмо от Фламана, я, как он и просил, переслал его эпистолу Гаске. Я отправил оригинал письма. Стоит ли говорить, что послание, которое я показал вам сегодня вечером, было копией? Признáюсь, я хотел произвести драматический эффект. Но я был не настолько глуп, чтобы послать Гаске копию: он мог бы мне не поверить, если бы не увидел оригинала.
Итак, Гаске, который лучше всех должен знать подпись Фламана, написал мне ответ, показывающий, что он поверил написанному! Однако теперь Фламан отрицает, что писал первое письмо. Почему? Послание, которое я вам показал, было отпечатанной на машинке копией, под которой я скопировал подпись Фламана, и тот мог с полным основанием отрицать, что это его рука… но как он мог отрицать подлинность самого письма? Если хорошенько подумать, не разумнее ли предположить, что первое письмо было подлинным, а за опровержением скрывается какой-то трюк либо на самом деле автор не Фламан?