Последовала пауза, при этом Рамсден сделал протестующий жест.
– И тем не менее, – медленно произнес Г. М., – я все-таки думаю, что вы не без задней мысли решили поднять этот вопрос именно сейчас. Черт возьми, к чему эти попытки запутать нас и все усложнить, если только вы… Хм. Что у вас на уме?
Д’Андрие оставался невозмутим.
– Дело вот в чем, – проговорил он. – Я хотел бы прояснить кое-какие обстоятельства, касающиеся мистера Кирби Фаулера.
Этот последний, сидевший на кровати и рассеянно разглядывавший свои ботинки, резко вскочил.
– Некоторое время назад его попросили, – невозмутимо продолжал д’Андрие, – сравнить две подписи. Одна была сработанной мной неуклюжей копией, которая не обманула бы и ребенка, знающего почерк Фламана. Другая стояла на записке, подброшенной нам в этой галерее некоторое время назад. Верно? Мистер Фаулер не стал категорически заявлять, что моя копия – плохая подделка. Напротив, он сказал, что это очень хорошая подделка – на самом деле, настолько искусная и настолько похожая на оригинал, что она выдержала бы проверку у любого, кто не знал настоящей. Это была подделка, да, но превосходная. А я знал, что это неправда. – Д’Андрие резко поднял руку. – Пожалуйста, пока ничего не говорите. Когда я открывал свой дом для гостей сегодня вечером, речь не шла об убийстве. Сейчас я не помогаю Фламану. Поскольку Гаске мертв, я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы поймать Фламана и отправить его на гильотину. Вы это понимаете?
Мы все хранили молчание.
– Очень хорошо. К кому мы обращались с просьбой оценить подлинность первого письма, когда нашли второе? К мистеру Фаулеру. На чьей пишущей машинке, якобы украденной, что подчеркивалось особо, была напечатана записка? Мистера Фаулера. Но как она могла быть украдена? Весь багаж был разнесен по комнатам, и мистер Фаулер, по его собственному признанию, первым из всех поднялся наверх, поскольку хотел наблюдать за дверью мсье Гаске. Что подводит нас к заключительному пункту. Незадолго до убийства в бельевой опустили рубильник, выключив свет в галерее, и поставили туда пишущую машинку. Мистер Фаулер, по его собственным словам, все время наблюдал за галереей. Возможно, вы заметили, что дверь его комнаты, выходящая в галерею, находится прямо напротив двери бельевой. Если бы он действительно все время наблюдал за галереей, то не смог бы не заметить человека, зашедшего в бельевую с пишущей машинкой, чтобы затем вырубить свет. Ну, так заходил туда кто-нибудь? И заметьте, что он ни словом не обмолвился об этом, хотя это сразу же пришло бы ему в голову. Я полагаю, что, по крайней мере, это требует какого-то объяснения.
Дождь продолжал тихо накрапывать. Фаулер, который все это время стоял, постукивая пальцами – тихо, как капли дождя по стеклу, – по изножью кровати, выпрямился. По тому, как он откашлялся, по желтому оттенку его смуглого лица было видно, что он волнуется. Но это скорее походило на нервозность превосходного спорщика, которого неожиданно загнали в угол. Глаза Фаулера забегали и заблестели. Он почти улыбался.
– В самом деле? – произнес он с долей презрения. – Vive la logique![34] Хорошо. Я тоже постараюсь быть логичным. И дам объяснения, которые, возможно, вам не понравятся. У вас с собой эти две записки?
– Не ожидал, что вы их попросите, – смутился д’Андрие. – Вот они. – Он положил письма на стол.
– Через минуту, – продолжил Фаулер, – я собираюсь попросить непредвзятых людей взглянуть на подписи. Посмотрим, смогут ли они заметить большую разницу. Подождите! А пока я сам хотел бы немного поупражняться в логике. Я рад, что вы заговорили о пишущей машинке и бельевой, напротив которой действительно находится моя дверь. Я собирался сам поднять этот вопрос.
Вы говорите, что наш багаж, включая мою пишущую машинку, был занесен в наши спальни. Вы утверждаете, что так оно и было. Однако, полагаю, история с портфелем Гаске дает повод в этом усомниться. Есть один важный момент: я наблюдал за происходящим в галерее, стоя в дверях своей комнаты. Я уже говорил вам, что приоткрыл ее всего на дюйм или около того, чтобы это не было слишком заметно, и через щель просматривалась по диагонали дверь комнаты, в которой мы сейчас находимся. Я смотрел налево, пока горел свет. Понимаете? Это значит, что я мог видеть всех, кто проходил взад и вперед вон там, слева от меня. И я скажу вам, кого видел, пока наблюдал за дверью Гаске. Это были мистер Блейк, который прошел в ванную и вернулся к себе за несколько минут до того, как погас свет, и мистер Миддлтон, зашедший в ванную позже и все еще находившийся там, когда вырубили электричество. Только эти двое. Понятно?
Его смуглое лицо по-прежнему сохраняло болезненную, желтоватую бледность, хотя голос стал тихим. Но он продолжал говорить с нарастающим торжеством, постукивая по изножью кровати:
– Поскольку дверь моей комнаты была открыта всего на пару дюймов, я мог смотреть из нее лишь по диагонали, и дверь бельевой я не видел. Проведите следственный эксперимент, если хотите. Я даже не подозревал, что рубильник находится в бельевой. Но я точно знаю одно: любой, кто вышел бы из спальни, находящейся слева от меня, из той части галереи, где расположено большинство комнат, и зашел бы в бельевую, должен был попасть в поле моего зрения. Я не мог бы его не заметить. Но я никого не заметил. Итак, мы рассуждаем логично? Следовательно, неизвестный, личность которого мы все желаем установить, должно быть, вышел из правой части галереи, которую я не мог видеть, и проскользнул в бельевую… Это странно, чертовски странно, знаете ли, но комнаты, расположенные в галерее справа от меня, это ваши комнаты, мсье д’Андрие.
Рамсден, который взял со стола два письма и внимательно изучал их, ворчливо произнес:
– Послушайте, что это за странная игра, я вас спрашиваю? Кто вообще заварил всю эту кашу? Я не знаю, какую цель преследует вся эта возня, но, насколько я вижу, эти письма, – он сердито помахал ими, – подписаны одной и той же рукой.
– Это потому, – вмешался д’Андрие, – что вы ничего не смыслите в почерках. В отличие от меня. Мистер Фаулер сказал, что он тоже в них разбирается. Я поверил ему на слово.
– Нет, старина, это не самое главное! Если Фаулер прав насчет бельевой… Что вы скажете, Мерривейл?
– Ах, вы об этом? – встрепенулся Г. М., поглощенный своими мыслями. – Буря в стакане воды, не стоящая выеденного яйца. Хотя во всем этом есть один очень интересный момент. Очень занятный. Quocumque adspicio, nihil est pontus et aer[35]. Так-то оно так, но в небе попадаются презабавные облака. Главная загадка состоит в том, почему наш друг д’Андрие вообще об этом заговорил. Но вы спрашиваете, что я на это скажу? Так вот, отвечаю: я хотел бы увидеть письмо Гаске.
Впервые на лице д’Андрие появилось что-то похожее на ярость. Фаулер, который, казалось, сожалел о своей вспышке, начал было говорить, неловко протестуя, но передумал. Д’Андрие достал из внутреннего кармана конверт и бросил его на стол.
– Почтовый штемпель Марселя, – процедил он. – И полностью написано от руки. Поскольку вас, похоже, нисколько не занимают остальные письма, можете пренебречь и этим. Но, возможно, вы знакомы с почерком Гаске?
– Как ни странно, да, – ответил Г. М. – Написано действительно им.
Он вытащил лист почтовой бумаги и расстелил его на столе. Я смотрел через его плечо, пока он читал.
Мсье!
Примите мою искреннюю благодарность. Думаю, вскоре мы поставим этого фигляра на место. Если Вы и впрямь серьезно относитесь к тому, чтобы развлечь нашу компанию, на случай если преступник выполнит свою угрозу (что возможно), то, вероятно, это будет даже к лучшему. Я накрою его в удобном месте.
Не могу Вам сказать, сколько человек полетит этим рейсом, но из предварительных данных о бронировании мест я узнал, что почти все пассажиры будут англичанами или американцами. Пока что в списке авиакомпании значатся сэр Дж. Рамсден, гг. Драммонды, г. Эрнест Хейворд, г. Кирби Фаулер и д-р Эдуар Эбер. Вероятно, список будет пополнен. Я пока не могу высказать даже намека на то, под чьей личиной намерен скрываться Фламан.
В настоящий момент я не вправе разглашать какие-либо сведения относительно упомянутого Вами единорога, за исключением того, что он представляет необычайную важность для Великобритании, и британское Министерство внутренних дел, с которым я поддерживаю связь, с нетерпением его ожидает.
С уважением,
Г. М. поднял голову.
– Значит, он поддерживает связь с Министерством внутренних дел, – проворчал сэр Генри. – Я так и думал. Вы слышали, чтó он пишет о единороге, Рамсден. Есть какие-нибудь комментарии?
– Не сейчас, – с улыбкой ответил Рамсден. – Не сейчас. Пока нельзя исключать, что нас подслушают. Вопрос в том, подлинное ли это письмо?
– Без сомнения, подлинное, друг мой.
– Тогда, – проговорил Рамсден, пристально глядя на Фаулера, – что же нам остается?
– Я думаю, много чего… Что делает вас таким чертовски самоуверенным, Рамсден? Вы куда самоувереннее меня. Я знаю часть правды, и все же… – Затем, скривив лицо, Г. М. вытянул шею и задал хозяину один из тех странных вопросов, подоплеки которых я никогда не понимал: – Послушайте, д’Андрие, у вас большая библиотека?
Очевидно, он вывел нашего хозяина из равновесия. Граф имел вид человека, который поднаторел в салонных играх, но теряется, как только его пригласят поиграть в простецкие кегли.
– Довольно значительная, мой друг. Вам это интересно? Я думал, вы намереваетесь воссоздать картину преступления.
– Ах, это! – воскликнул Г. М. и отмахнулся. – Это дело прошлого. Теперь я знаю, как все произошло. Фламан допустил одну ужасную оплошность, и мне на голову свалилась подсказка размером с пишущую машинку. Нам не нужно ничего воссоздавать. Все, что мне нужно, так это еда. Кто-нибудь идет есть?