Помимо воли я испытал неприятное чувство.
– Послушай, Эвелин, эти мастера маскировки не одурачат никого имеющего хоть какой-то опыт в нашем деле. Но ты говоришь, этот человек – убийца…
Она резко обернулась:
– Я этого не говорила, Кен. Но ты тоже так считаешь? Значит, и ты видел ту заметку в утренней газете об убийстве в Марселе? Я знаю, это убийство – дело рук Фламана, хотя его никто не подозревает… Это первый раз, когда его вынуждают убивать. Он… – Ее возбуждение поутихло, она уставилась на меня. – Послушай, Кен, в чем дело? Почему ты назвал его убийцей? Фламан никого не убивал до вчерашнего дня. И пока никто не связывает с ним это дело. Кто тебе сказал, что он убийца?
– Полицейский, – ответил я и осекся.
Куда, черт побери, запропастился этот ажан с моим паспортом?
Глава втораяКрасная машина
Вероятно, это было совпадение. Совпадение, и ничего больше. Так или иначе, оно заставило меня чертыхнуться и оглядеть рю Руаяль вдоль и поперек с новым интересом. Я не собирался откровенничать с Эвелин, пока не выясню всего сам, поэтому проговорил:
– Обычная сплетня, только и всего. Я полагаю, ему готовы приписать что угодно, включая убийство… Но что это за история с убийством в Марселе?
Было странно разговаривать об этом с Эвелин Чейн, новенькой в ведомстве Г. М. Она указала на блокнот, между страницами которого была вложена газетная вырезка:
– Сегодня я обнаружила эту заметку в «Пари миди». На первый взгляд ее не столь уж многое связывает с Фламаном, но есть кое-что связывающее ее с нашей работой. Это… Ну, в ней есть что-то дьявольское, Кен. Не хочется думать, что мы попали в мир ужасов и мифических тварей… Это случилось прошлой ночью. Читай!
В заголовке присутствовали подобающие случаю эпитеты, и сама история излагалась в том же духе.
Сообщается, что прошлой ночью в парке у бульвара Прадо в Марселе произошла загадочная трагедия. Полицейский, обходивший дорожки после наступления темноты, перед тем как на улицы высыпали желающие совершить вечерний променад, увидел мужчину, который сидел, привалившись к фонарному столбу, у фонтана Гоша. Патрульный подошел ближе, думая, что мужчина пьян, и обнаружил, что тот при смерти, виной чему была ужасная рана, зияющая между глаз.
Одежда жертвы была изорвана, тело покрывали синяки, а правая рука была сломана. Самым тяжелым выглядело пулевое ранение черепа, которое, судя по форме и размерам входного отверстия, было сделано выстрелом из револьвера крупного калибра.
Пострадавшего отправили в больницу Пресвятой Девы, однако он скончался по дороге туда в карете «скорой помощи». Пару раз он пытался заговорить, но произнес одно только слово, причем по-английски. Доктор К. С. Мелисс, хорошо владеющий этим языком, сообщает, что это было слово «единорог».
Засим последовало удивительное открытие. Вопреки ожиданиям, отверстие в голове жертвы оставила отнюдь не пуля. Ни пули, ни чего-либо ей подобного не обнаружили. Это была рана, проделанная острым предметом, проникшим в мозг на глубину четырех дюймов.
Никакого оружия не нашли. Доктор Мелисс сообщает, что требовалась поистине нечеловеческая сила, чтобы вогнать острие в череп на такую глубину, а затем извлечь обратно. Он также утверждает, что никакое известное ему огнестрельное оружие не могло бы нанести рану такого рода.
Собственно, как заметил в шутку доктор Мелисс, единственное, что могло вызвать подобное ранение, это длинный и острый рог крупного животного.
Я поднял глаза на Эвелин, которая ответила мне пристальным взглядом печального, испуганного ребенка. В сумерках фигура ее казалась смутным пятном, размытым в сравнении с красным кончиком сигареты. Слепящие белые фонари вспыхнули среди деревьев, и весь Париж внезапно озарился бледным сиянием, похожим на свет восходящей луны. Надвигалась гроза. Я услышал раскат грома.
Насколько нам известно, это заявление было подтверждено, хотя и в более осторожных выражениях, доктором Эдуаром Эбером, полицейским хирургом департамента Буш-дю-Рон. Нам также сообщили, будто выводы доктора Эбера настолько поразили его самого, что он намерен отправиться в Париж для консультации с экспертами из Сюрте.
Установлено, что погибший – Гилберт Драммонд, адвокат из Лондона. Воспользовавшись сведениями, содержащимися в его паспорте, о печальном происшествии уведомили брата Драммонда, проживающего в Лондоне. Драммонд, приехавший в Марсель из Парижа, в течение трех дней жил в Гранд-отеле.
Нас известили, что полиция располагает ценной уликой.
– Единороги… – начал я и прокашлялся, стараясь подавить тревожные чувства. – Послушай, Эвелин, единорог – сказочное животное, но его фантастичность не идет ни в какое сравнение со всем этим. Имел ли бедняга Драммонд какое-либо отношение к нашей службе?
– Нет. Насколько мне известно, нет.
– А что Фламан?
– Вчера вечером Фламан отправил в редакцию газеты «Ле Журналь» письмо, которое появилось на первой полосе сегодня утром. Все утренние газеты перепечатали его, а вечерние сообщили о реакции на него Гаске. Обрати на это внимание! Письмо Фламана имеет марсельский штемпель и было отправлено вчера, в пять часов пополудни. Я могу повторить его слово в слово. Вот что там говорилось: «Я интересуюсь необычными животными. Завтра, дорогие друзья, я окажусь среди пассажиров авиалайнера, следующего из Марселя в Париж, прежде чем он достигнет пункта назначения. Фламан».
– А что насчет сыщика?
Эвелин улыбнулась:
– Он тоже не чужд театральности. Его ответ занял всего лишь строчку. Что-то вроде приписки карандашом на доске объявлений: «Итак, дорогие друзья, я тоже буду там. Гаске».
Я улыбнулся в ответ, и мы оба почувствовали себя лучше.
– Письмо Гаске отправлено из Марселя?
– Не знаю. Об этом умалчивают. Газетчики подыгрывают Гаске и держат все в тайне. Но, несомненно, так оно и было. Спичка, поднесенная к запалу, сделала свое дело. Теперь температура горения достигла двух тысяч градусов и огонь грозит расплавить любой металл. Именно Фламан первым догадался использовать микрофон, чтобы прослушивать замок сейфа. Именно Фламан украл изумруды де Рюйтера в Антверпене. И именно он тайно их вывез, несмотря на полицейские облавы по всей стране. Спрятал в шерсти огромного ньюфаундленда, сопровождавшего короля Бельгии, как выяснилось позднее.
Мне ничего не оставалось, как заглянуть в записи Эвелин. Вырисовывалась противоречивая фигура, сочетавшая в себе, с одной стороны, дерзкого храбреца, тяготевшего к дьявольским выходкам напоказ, а с другой – упорного, скользкого и жестокого, как сатана, преступника. Например, пока комиссар полиции распекал за глупость коллег, не сумевших поймать Фламана, некий «рабочий» вошел в полицейский участок – якобы для того, чтобы забрать в ремонт кое-какую мебель, – а вышел оттуда с любимым креслом комиссара под взглядами дюжины полицейских. Точно таким же манером Фламан похитил часы из зала суда, где комиссар давал показания во время судебного разбирательства. Тем не менее Фламан едва не прикончил охранника в Монте-Карло, когда тот застал его врасплох.
Чем больше я читал, тем больше приходил в бешенство. У меня были все основания полагать, что мой паспорт в тот вечер украл именно Фламан. Этот Гаске, наверное, достойный противник. Но хотел бы я посмотреть на дуэль между Фламаном и сэром Генри Мерривейлом. Фламаном нельзя было не восхищаться, но теперь у меня имелся к нему свой личный счет, и я отдал бы правую руку, чтобы поквитаться.
Когда тем же вечером я спускался по лестнице своего отеля, гроза уже разразилась и накрыла чащу из белых фонарей на площади Согласия. Париж погрузился во мглу. На него обрушились потоки воды, то и дело озаряемые зловещим блеском молний. Это буйство не походило на обычную весеннюю грозу, а нам предстояло проехать семьдесят пять миль. У меня имелись международные права, поэтому я сел за руль. Мы пересекли мост Инвалидов, чтобы выехать из Парижа через Версальские ворота. Лавировать в нескончаемой веренице авто стоило немалого труда. Мы оба молчали, прислушиваясь к равномерному скрипу дворников, скользящих по лобовому стеклу, барабанной дроби дождевых капель. Эвелин, одетая в непромокаемый плащ и снявшая шляпку, наконец заговорила:
– Ты прочел?..
– Да.
– И что думаешь?
– Крепкий орешек. И меня беспокоит, по зубам ли он Гаске.
Она рассмеялась, поплотней задвинула боковую шторку, а затем откинулась назад, так что свет огоньков на приборной панели отразился в ее насмешливых глазах. Она сидела так уютно, словно устроилась у камина, отгородившись от непогоды за окном тяжелыми портьерами.
– Надо думать. А все почему? Ты пока прочел лишь то, что я накопала на Фламана. Если бы ты хоть что-то знал о Гаске, с легкостью поставил бы на него все свои деньги. У меня сейчас нет времени вдаваться в подробности. Но инспектора не зря называют «остряк Гаске». Он из тех, кто разит убийцу эпиграммой и вежливо кланяется, прежде чем выстрелить. Именно он поймал душегуба, который убивал своих жертв при помощи толченого стекла. Гаске такой же яркий, как и его соперник, поэтому ожидается настоящая битва гигантов. Знаешь, Кен…
– Да?
– Понимаешь, если бы не это ощущение… Я ничего не могу с собой поделать… Меня не оставляет чувство, будто происходит что-то гораздо более грозное и опасное, чем можно было ожидать… Если бы не это, я, пожалуй, наслаждалась бы своим участием в этой истории. Вот мы мчимся со свистом бог знает куда и почему. Одному Господу ведомо, когда мы вернемся назад. – Она сделала довольный жест. – В общем, темная дорога влечет нас к темным делам, понимаешь? Ни ты, ни я вообще не имеем понятия о том, что нам делать. И это первый раз, когда даже Г. М. – я знаю – оказался бы в тупике. Почему сэр Джордж Рамсден должен приехать в Париж, а затем немедленно отправляться в маленькую гостиницу близ Орлеана?.. Хм. Рамсден! Мне удалось исподволь выяснить, что он пользуется немалым влиянием в Министерстве иностранных дел. Ты его знаешь?