– Сейчас ты ничего не можешь мне сделать, – пробормотал он без особой убежденности. – Чего вы хотите?
– Мы хотим бутылку виски за счет республики, и поживее! А теперь вопрос: это ты притащил сюда багаж из холла внизу, не так ли? Или это был Луи?
– Это был я. Вы насчет коричневого саквояжа? Если вы спрашиваете о нем, то я уже отвечал. Я принес его наверх.
– А другой саквояж, Жозеф? Черный?
– Черт, не пытайтесь говорить как англичанин! Все равно вы уже прокололись. Да, я принес наверх и второй. Что из того?
Огюст резко повернулся к нему:
– Что?! Ты говоришь, было два саквояжа? Два? Два? Коричневый и черный? Говори громче, капрал!
– Потише, Аллен! А то, чего доброго, пистолет выронишь! – воскликнул Жозеф. Теперь он, казалось, немного нервничал. – Что все это значит? У преступника могут быть две дорожные сумки, не так ли? Я не крал его саквояжа. Я детектив, а не камердинер. Говорю вам, я принес багаж сюда и положил у кровати, и пусть он споткнется об него и сломает себе шею, которую все равно ждет гильотина!
– Так ты принес два саквояжа? – взревел Огюст. – Ты ничего не перепутал, а? Значит, ты детектив, говоришь? Толковый детектив? Грязная свинья, шефу будет что сказать по этому поводу!
– Мсье, – вскричал Жозеф в холодной ярости, – никому на свете, даже сержанту, я не позволю безнаказанно называть Жозефа Сен-Совера грязной свиньей. Пусть только кто-нибудь попробует назвать Жозефа Сен-Совера грязной свиньей!..
– Вот оно как! – произнес Огюст, оглядывая его и холодно покачивая головой. – А теперь ты скажешь мне, что ничего не перепутал сегодня вечером. Например, не потерял портфель, принадлежавший убитому. – В его голосе звучала ирония. – Ты этого не делал, а?
– Фу-ты ну-ты! Велика важность, – фыркнул Жозеф. – Сказал же вам, что я детектив, а не камердинер! И какое это имеет значение теперь, когда он мертв? Все равно это был мошенник. Скажу больше: я нашел проклятый портфель. Точнее, я знаю, куда его отнес. Возвращаясь, мсье, к вопросу о…
– И где же он, капрал? – тихо спросил я.
– У доктора Эбера, – ответил Жозеф.
Глава восемнадцатаяПоследняя битва
– Если хотите когда-нибудь стать инспектором, Огюст, – сказал я, – тащите его сюда и закройте дверь! Самая важная улика во всем деле свалилась прямо вам на голову.
Все так же хладнокровно Огюст схватил Жозефа за воротник.
– Мсье Жозеф, – объявил он официальным тоном, – я отзываю свое утверждение. По крайней мере, до тех пор, пока вас не допрошу. Вы не грязная свинья. Иди сюда, дитя мое, и расскажи мне об этой последней глупости.
Он втащил товарища по оружию внутрь и снова запер дверь.
– Я помню, как ты повел себя, когда мы раскручивали дело об убийстве в театре на бульваре Сен-Мартен. Скажи-ка мне: что случилось с тем портфелем?
Жозеф внешне сохранял хладнокровие, хотя и старался держаться подальше от меня.
– Из-за чего весь сыр-бор? – пожал он плечами. – Матерь Божья, есть ли какие-нибудь сомнения в том, что перед нами Фламан, это чудовище? Не спускай с него глаз, приятель! Он во всем сознался. А если и не сознался, – добавил Жозеф со зловещей улыбкой, – то сейчас его вину доказывают внизу. Там уже разоблачили хитрую ложь этой девицы и толстого лысого старикана, которые утверждали, будто по дороге на Леве с ними якобы не случилось никаких неприятностей. Приятель, ты помнишь пьяного вдрызг таксиста, которого нам было велено оставить на кухне? Чтобы проспался… Сейчас его допрашивают, и он показал, что толстый старик – настоящий злодей, вломивший полицейскому по дороге. Таксист слышал, как эта троица совещалась в машине и Фламан признался, что ограбил и убил агента британской секретной службы всего в нескольких километрах отсюда…
Наши шансы выкрутиться снова полетели в тартарары, как сломавшийся лифт в шахту. Я посмотрел на Эвелин и впервые увидел, что у нее сдают нервы. Мы оба (полагаю, и Г. М. тоже) забыли о чертовом таксисте, который проспался и, страдая от тяжкого похмелья и терзаясь сожалениями о своем потерянном авто, готов был засвидетельствовать что угодно.
– Совершенно ясно, – заспешил Жозеф, очевидно в надежде затушевать собственные промахи и оплошности быстрой сменой темы, – что они все трое были в сговоре. Луи говорит, что эта девчонка Чейн… – Тут он поймал мой взгляд, сглотнул и поправил себя: – Эта леди… дочь толстого старика. Луи уверен, что это вызовет настоящую сенсацию, когда появится завтра в газетах…
Бедный Г. М. Я мог себе представить его состояние, чреватое апоплексией. Но мы с Эвелин были еще в более худшем положении. Я взглянул на Огюста. Мы не могли потерять сейчас нашего последнего союзника…
– И в такой момент вы, – воскликнул Жозеф патетически, – говорите мне о каком-то портфеле! Пристаете ко мне с этим глупым портфелем, когда мы поймали преступника века, а ты, приятель, даже не потрудился стеречь его должным образом! Наябедничаешь на меня шефу? А как насчет…
Это было ошибкой. На лбу Огюста выступила красная полоса. Он протянул большую руку и припечатал Жозефа к двери.
– Нет уж, приятель, – произнес он с подчеркнутой мягкостью, – если позволишь, мы поговорим о портфеле. Я думаю, этот человек – англичанин, и мы, французы, покажем англичанам, что такое честная игра, – проговорил он, затягиваясь сигаретой, которую все еще держал в уголке рта. – Теперь вернемся к портфелю. Выкладывай все, что тебе известно. Говоришь, он у доктора Эбера? Как и почему он там оказался?
Жозеф поперхнулся:
– Господи! Подумай сам и вспомни. Весь багаж был сложен в холле внизу, так?
– Знаю. Продолжай!
– И когда доктор вошел в замок, у него с собой был – помнишь? – коричневый портфель, так?
А ведь верно!.. Я живо представил себе эту сцену: входит Эбер, поблескивая стеклами очков и крепко зажав портфель под мышкой. И этот самый портфель, вспомнил я, он прихватил с собой в гостиную, где происходила наша первая беседа, но что с портфелем приключилось потом – я не знал.
– Ну и что было дальше? – поторопил Огюст.
– Итак, весь багаж был сложен в холле и рассортирован. Я увидел коричневый портфель и, естественно, подумал, что он принадлежит доктору, поэтому я прихватил портфель вместе с его саквояжем. Впоследствии я ни с кем больше не связывал этот портфель, когда меня расспрашивали о нем, хотя четко помнил, что видел его. И уже после убийства я заметил, что доктор Эбер все еще таскает с собой коричневый портфель, и подумал: «Странно. Все говорят, что доктор вообще не поднимался наверх. Откуда же у него портфель?» Но, вспомнив ваши вопросы, я подумал, что, наверное, было два портфеля. Но какое это имеет значение? Тот человек мертв…
– Вы не понимаете всей важности существования двух портфелей, – вздохнул я, – так же как не понимаете важности существования двух саквояжей. Трудно сказать, с какой ролью вы справляетесь хуже: камердинера или детектива. Значит, вы утверждаете, что портфель все это время лежал в комнате доктора Эбера и находится там сейчас?
– Полагаю, да.
– Но, – вмешалась Эвелин, – разве Огюст не нашел бы его, когда обыскивал все комнаты в поисках улик?
– Нет, мадемуазель, – возразил сержант. – Я уже говорил вам, что по приказу шефа я не должен был обыскивать комнату доктора, если найду улики в другом месте.
Я собрался с духом:
– Послушайте, Огюст. Это мелочь, но вы должны это сделать. Там, в комнате Эбера, несомненно, находятся улики, которые покажут нам, кто здесь Фламан, и помогут отправить его на гильотину. Вы должны пойти туда и изъять улики. Заприте нас здесь с этим парнем – пусть сторожит. Мы не сбежим. Боже мой, неужели вы не понимаете, насколько важно содержимое этого портфеля?
Я говорил по-английски, надеясь, что Жозеф не вмешается. Но он, очевидно, уловил, к чему я клоню, независимо от того, понял или нет смысл моих слов.
– Сержант Аллен, вы с ума сошли? – запричитал он. – Вас поставили охранять этого человека. Говорю вам, это уловка! Я не буду его сторожить. Разве вы не видите, что это Фламан? Неужели вы думаете, будто я настолько глуп, чтобы остаться здесь в…
– Вы должны сделать выбор, дружище, – перебил я, попытавшись вбить в Огюста эти слова, как гвозди. – У вас есть шанс доказать, на что вы способны, проявить здравый смысл, который не признаёт за вами начальство. У вас есть шанс поймать настоящего Фламана без посторонней помощи и получить от правительства Франции все, что вы пожелаете! Мы не просим о снисхождении – всего лишь о том, чтобы вы, как уважающий себя детектив, изучили улики. Это ваша работа, и у вас есть шанс блеснуть. Делайте со мной все, что сочтете нужным. Свяжите, позвольте Жозефу сесть мне на живот, пустите пулю мне в ногу, чтобы я не мог встать. Но во имя вашего собственного самоуважения сделайте двадцать шагов и найдите Фламана!
Огюст хрипло вздохнул, и его рука задрожала. Он отступил назад, протягивая Жозефу пистолет.
– Ты будешь охранять их, – объявил он, – или я надаю тебе оплеух. Понял? Если боишься, встань за дверью. Вот ключ. Запри ее снаружи. Я никогда еще не нарушал приказа, но сейчас я это сделаю.
В следующее мгновение он вытащил Жозефа из комнаты, дверь за ними закрылась, и щелкнул ключ. Я почувствовал, как колотится мое сердце, и с запозданием сообразил, что Жозефу следовало сначала принести виски.
– Ты думаешь, есть шанс? – спросила Эвелин.
– Шанс есть всегда. Вопрос в том, не воспользуется ли им Фламан раньше нас.
– Кен?
– Да?
– Я и не знала, что ты можешь быть таким красноречивым.
– Если в этом портфеле, – произнес я, уставившись на дверь, – содержится то, что нам нужно, – хоть я даже представить себе не могу, что там может быть, – считай, ты выкрутилась, старушка. Они не посмеют сказать тебе ни слова. Они…
Я умолк, услышав странный, почти пугающий звук, раздавшийся в тишине комнаты. Эвелин заплакала. Она сидела, откинувшись на спинку стула. Упавшая сигарета дымилась, прожигая дыру в ковре. И в этот момент меня накрыла волна жара, я почувствовал к этой девушке такую нежность, какой раньше никогда не испытывал. Это чувство причиняло почти физическую боль, разрушавшую, казалось, весь окружающий мир. И тем не менее, негодуя на собственную глупость, из-за которой Эвелин попала в эту катавасию, я только и мог, ч