– Я – человек, – с серьезным видом ответил отец Браун. – И поэтому все злые духи у меня в сердце. Послушайте, – немного помолчав, сказал он. – Я знаю, что вы сделали… По крайней мере, почти обо всем догадываюсь. Расставаясь с братом, вы были охвачены праведным гневом, и настолько, что даже схватили небольшой молоток, почувствовав неосознанное желание убить его и прервать поток грязи, извергающийся из его уст. Но в последнюю секунду вас охватил ужас, и, вместо того чтобы пустить молоток в ход, вы сунули его за пазуху и бросились в церковь. Вы неистово молились в разных местах: под витражом с ангелом, потом выше, а потом еще выше, откуда восточная шляпа полковника казалась похожей на спинку зеленого ползающего по двору жука. Потом что-то щелкнуло у вас в голове, и вы обрушили на него гром небесный.
Вилфред поднес к лицу ослабевшую руку и тихо спросил:
– Как вы узнали, что шляпа была похожа на зеленого жука?
– А, вы об этом, – по лицу Брауна скользнула тень улыбки. – Обычный здравый смысл. Но слушайте дальше. Я сказал, что мне все известно, но об этом больше не узнает никто. Я сохраню эту тайну, как тайну исповеди. Если вы спросите, почему я поступаю так, я отвечу, что на то есть много причин, и среди них к вам имеет отношение лишь одна. Я оставляю вам решать, как поступать дальше, потому что вы еще не испорчены окончательно, не превратились в обычного убийцу. Вы не стали перекладывать вину на кузнеца, когда появилась такая возможность, или на его жену, когда стало возможным это. Вы попытались приписать злодеяние умственно отсталому, поскольку знали, что он от этого не пострадает. Я ведь и занимаюсь своим делом, чтобы замечать подобные проблески в преступниках. А теперь давайте спустимся вниз и идите своей дорогой. Вы свободны, как ветер. Я сказал свое последнее слово.
Не произнеся больше ни слова, они спустились по винтовой лестнице и вышли на яркий свет рядом с кузницей. Вилфред осторожно отпер деревянную калитку, подошел к инспектору и сказал:
– Я хочу признаться. Брата убил я.
Честь Израэля Гау
Уже сгущался ненастный оливково-серебряный вечер, когда отец Браун, закутанный в серый шотландский плед, дошел до конца серой шотландской лощины и узрел удивительный замок Гленгайл. Он обрывал узкую горную долину, словно это был конец тупика, и казалось, что за ним уже ничего нет, что это и есть край света. Вздымающиеся ввысь крыши и крутые остроконечные башенки, выложенные иссиня-зеленым шифером в стиле французско-шотландских châteaux[77] напомнили англичанину зловещие островерхие колпаки сказочных колдуний, а сосновые леса, рассыпавшиеся вокруг круглых башен, показались ему такими же черными, как бесчисленные стаи воронов. Но не только пейзаж навевал ощущение дремлющей, почти спящей дьявольщины, над этим местом нависли мрачные тучи гордости, сумасшествия и загадочной скорби, которые над благородными шотландскими домами сгущаются сильнее, чем над остальными сынами человеческими. Ибо Шотландия отравлена двойной дозой яда, который зовется наследственностью – это чувство крови у аристократов и предчувствие Страшного суда у кальвинистов.
Священник, находившийся по делам в Глазго, выкроил день, чтобы встретиться со своим другом сыщиком-любителем Фламбо, который на пару с полицейским инспектором изучал обстоятельства жизни и смерти покойного графа Гленгайла. Эта загадочная личность была последним представителем древнего рода, безрассудная смелость, безумство и жестокая хитрость которого повергали в ужас даже мрачную шотландскую знать шестнадцатого века. Никто не уходил так глубоко в лабиринты честолюбия в анфиладах замка лжи, выстроенного вокруг Марии, королевы шотландцев, как Гленгайлы.
Стишок, издревле ходящий среди жителей окрестных деревень и ферм, ясно передает повод и исход их интриг:
Волк в лесу рыщет,
А Гленгайл золото ищет.
За много веков у замка Гленгайл не было ни одного порядочного хозяина. С началом викторианской эпохи можно было надеяться, что чудачества наконец закончились. Однако последний из Гленгайлов не стал отходить от семейной традиции и сделал единственное, что ему оставалось. Он исчез. Я не имею в виду, что он уехал за границу. Если этот человек вообще существовал, то, судя по всему, он находился в замке. Однако, хоть имя его значилось в церковной метрической книге и большой красной книге пэров, никто и никогда его не видел.
Единственный человек, который мог его видеть, – это одинокий слуга в замке, который был чем-то средним между конюхом и садовником. Он был настолько глух, что люди более практичные считали его тугодумом, а люди более проницательные объявляли слабоумным. Молчаливый, высокий, сухой, рыжеволосый трудяга с бульдожьей челюстью и подбородком, но бледно-голубыми глазами был известен под именем Израэль Гау, и кроме него во всем опустевшем замке слуг не было. Впрочем, то старание, с которым он копал в огороде картошку, и тот факт, что на кухню он уходил всегда в одно и то же время, наводили людей на мысль о том, что он обслуживал хозяина, и что странный граф все еще скрывался в замке. Еще одним доказательством этому было то, что слуга постоянно уверял, что хозяина его нет дома. Как-то раз в замок вызвали настоятеля и священника пресвитерианской церкви (Гленгайлы были пресвитерианами). Там они обнаружили, что садовник, конюх и повар в одном лице сделался еще и гробовщиком. Своего родовитого хозяина он самостоятельно уложил в гроб и сам заколотил крышку. О том, какое значение было придано этому странному обстоятельству, было еще не совсем ясно, поскольку никто не занимался официальным расследованием до того, как Фламбо прибыл на север дня два или три назад. К этому времени тело лорда Гленгайла (если, конечно, там было тело) уже довольно долго пролежало в могиле на небольшом церковном кладбище на склоне холма.
Когда отец Браун прошел через темный сад и вышел под стены замка, тучи сгустились, а воздух наполнился влагой и ощущением приближающейся грозы. В зеленовато-золотистых лучах зари он заметил черный человеческий силуэт. Это был мужчина в цилиндре с лопатой на плече. Подобное сочетание странным образом навело на мысль о могильщике, но когда Браун вспомнил о глухом слуге-огороднике, от удивления тут же не осталось следа. Он знал шотландских крестьян достаточно хорошо, чтобы догадываться, что принятые здесь правила приличия вполне могут заставить местных жителей носить «парадное» во время официального расследования. К тому же ему было известно и об их хозяйственности, из-за которой никто из них, даже ради такого важного дела, не стал бы терять и часа времени, отведенного на огородные работы. Даже удивление и подозрение, с которым человек в цилиндре проводил священника взглядом, в достаточной степени были созвучны его представлению о бдительности и недоверии к чужакам, характерным для подобного типа людей.
Дверь открыл сам Фламбо. Рядом с ним стоял сухощавый мужчина с серо-стальными волосами и бумагами в руках – инспектор Крейвен из Скотленд-ярда. В зале было пусто: мебели почти не осталось, стены стояли голые, лишь пара бледных, недобро улыбающихся лиц Гленгайлов прошлого в черных париках строго смотрела с темных холстов.
Отец Браун прошел вслед за ними в одну из комнат в глубине, там коллеги заняли свои места на том конце длинного дубового стола, который был завален исписанными бумагами. Там же стояло несколько бутылок виски, лежали недокуренные сигары. Всю свободную часть стола занимали предметы, разложенные на равном расстоянии друг от друга. Среди них и довольно неожиданные: нечто вроде кучки битого стекла, высокая горка какого-то коричневого порошка и деревянная палка.
– У вас здесь настоящий геологический музей, – сказал священник, усевшись и бросив быстрый взгляд на коричневый порошок и кристаллические фрагменты.
– Не геологический, – ответил Фламбо. – Скорее, психологический.
– О, прошу вас, – засмеялся инспектор, – не надо начинать разговор с таких длинных слов.
– Вы не знаете, что такое психология? – улыбнулся Фламбо. – Психология – это когда у кого-то не все дома.
– Все равно не вижу связи, – ответил следователь.
– Хорошо, – решительно произнес Фламбо. – Я хочу сказать, что пока что о лорде Гленгайле выяснили только одно: он был сумасшедшим.
За окном прошла черная фигура Гау, в цилиндре и с лопатой, несколько размытая на фоне темнеющего горизонта. Отец Браун проводил ее взглядом и сказал:
– Да, наверное, в человеке должно быть что-то необычное, иначе он не стал бы хоронить себя заживо… Да и, если бы был мертв, не стал бы так торопиться с похоронами. Но что натолкнуло вас на мысль о помешательстве?
– А вот вы послушайте список вещей, – ответил Фламбо, – которые мистер Крейвен обнаружил в доме.
– Нужно свечу зажечь, – неожиданно заговорил Крейвен. – Дождь приближается – темновато читать.
– А что, – с улыбкой поинтересовался Браун, – среди ваших диковинок были свечи?
Фламбо повернулся и серьезно посмотрел на друга темными глазами.
– Тут тоже что-то непонятное, – сказал он. – Двадцать пять свечей и ни одного подсвечника.
Ветер за окном быстро набирал силу, в комнате стремительно темнело. Браун встал и прошел вдоль стола к тому месту, где между других разрозненных предметов лежала связка восковых свечей. По дороге он нагнулся к красновато-коричневой кучке, и тут же тишину комнаты нарушило громогласное чихание.
– Ой! – сказал он. – Это табак!
Потом он взял одну из свечей, зажег ее и вставил в горлышко бутылки. Беспокойное дыхание вечера ворвалось через окно, длинный огонек затрепетал, словно знамя на ветру, и они почувствовали, как черный сосновый лес, простирающийся на многие мили вокруг замка, зашумел, словно черные бурные воды вокруг затерянного в море скалистого клочка суши.
– Я зачитаю опись, – заговорил Крейвен и взял со стола одну из бумаг. – Опись того, что при осмотре замка нам показалось странным или необъяснимым. Но сперва вам следует узнать, что за