– Друг мой, – начиная злиться, повернулся к нему Фламбо, – к чему эти разговоры?
– Друг мой, – тоже посерьезнел Браун, – все настоящие религии имеют одну отличительную черту – материализм. Поклонение дьяволу – религия настоящая.
По травянистому скальпу холма они поднялись к одному из лысых мест, не занятых грохочущим и ревущим сосновым лесом. Неказистая ограда, местами деревянная, местами из проволоки, дребезжащая под напором ветра, указала путникам на границу кладбища. Когда инспектор Крейвен подошел к нужной могиле, а Фламбо воткнул в землю лопату и нажал ногой, они оба дрожали не меньше, чем деревья и проволока. У изножья могилы росли серебристо-серые кусты чертополоха, густые и высокие. Пару раз, когда ветер срывал и проносил мимо них колючие шарики, Крейвен сильно вздрагивал, словно то были стрелы.
Фламбо вывернул ком мокрой глинистой земли, поросшей колышущейся травой, но остановился и поставил лопату и оперся о ее ручку, как о посох.
– Что же вы? – мягко произнес священник. – Продолжайте. Мы ведь всего лишь пытаемся докопаться до истины. Чего вы боитесь?
– Найти ее, – промолвил Фламбо.
Тут неожиданно лондонский сыщик заговорил высоким надсадным голосом, который, очевидно, должен был прозвучать непринужденно и бодро:
– А интересно, с какой стати он вообще скрывался все это время? Что-то тут не так. Может, он болел? Проказой например.
– Кое-что похуже, – сказал Фламбо.
– Что же, по-вашему, – спросил Крейвен, – может быть хуже проказы?
– Не знаю, – сказал Фламбо и снова взялся за лопату.
Пока он молча копал, прошло несколько муторных минут тишины. Потом сдавленным голосом Фламбо произнес:
– Я боюсь, что у него будет что-то не то с телом.
– Та бумага тоже была неправильной формы, помните? – негромко произнес Браун. – Но даже она нам вреда не причинила.
Фламбо продолжил остервенело копать сырую землю. Но буря уже разогнала плотные серые тучи, которые цеплялись за холмы, как стелющийся дым, и наверху показалось черное звездное поле, когда он наконец обнажил контур грубого деревянного гроба и кое-как вытащил его из ямы. Крейвен поднял свой топорик и шагнул вперед. Ветка высокого чертополоха коснулась его плеча, и он вздрогнул, но потом решительно подошел к гробу и принялся не менее энергично, чем Фламбо, орудовать тесаком, пока наконец крышка не была сорвана, и то, что лежало внутри, не осветилось призрачным тусклым светом звезд.
– Кости, – промолвил Крейвен и добавил: – Человеческие! – словно для него это было неожиданностью.
– С ним все… все в порядке? – спросил Фламбо странным, дерганым голосом.
– Похоже на то, – хрипло ответил офицер, который, склонившись над ящиком, рассматривал разлагающиеся останки. – Погодите…
Фламбо передернул огромными плечами.
– Черт побери! – взорвался вдруг он. – Да почему, во имя всего безумного, с ним что-то должно быть не в порядке? Что находит на людей в этих проклятых холодных горах? Я думаю, все дело в однообразии. Вокруг сплошные темные леса… И, самое главное, древний страх перед дикой природой. Это что-то вроде сна атеиста. Сосны, сосны, сосны, миллионы сосен…
– Боже милостивый! – воскликнул тут человек у гроба. – У него нет головы!
Пока остальные стояли, пораженные этим открытием, священник впервые проявил признаки волнения.
– Нет головы! – повторил он, и опять: – Нет головы? – так, будто ожидал услышать об отсутствии какой-то другой части тела.
Смутные, неосознанные видения рождения у Гленгайлов безголового наследника, безголового юноши, скрывающегося в стенах замка, безголового мужчины, расхаживающего по древним залам или восхитительному саду, пронеслись в их сознании. Но даже теперь вся история по-прежнему казалась им лишенной всякого смысла. Они стояли, прислушиваясь к шумящему лесу и завывающему небу, словно загнанные животные, и были не в силах мыслить.
– Здесь три безголовых мужчины, – сказал отец Браун, стоя над вскрытой могилой.
Бледный как стена лондонский сыщик открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и замер, словно какой-нибудь деревенский идиот. Долгий вой ветра вспорол небо. Он удивленно посмотрел на топорик, который держал в руке, и выронил его.
– Отче, – густой голос Фламбо по-детски дрогнул, что случалось очень редко, – что же нам делать?
Ответ его друга прозвучал коротко и резко, словно выстрел.
– Спать! – воскликнул отец Браун. – Спать. Мы пришли к концу всех дорог. Вы знаете, что такое сон? Вы знаете, что всякий, кто спит, верит в Бога? Сон – это таинство, поскольку является актом веры и пищей. Нам всем нужно таинство, пусть даже природное. Мы столкнулись с чем-то таким, с чем человеку редко приходится встречаться. Возможно, это худшее из того, что он может встретить.
Раскрытый рот Крейвена снова закрылся, чтобы произнести:
– Что вы имеете в виду?
Прежде чем ответить, священник повернулся и посмотрел на замок.
– Мы нашли истину, и эта истина не имеет смысла.
И он пошел по тропинке стремительной уверенной походкой, какой нечасто ходил, и когда они снова оказались в замке, с простотой собаки лег и заснул.
Несмотря на загадочное восхваление сна, отец Браун встал раньше остальных, если не считать молчаливого садовника. Друзья застали его курящим большую трубку и наблюдающим за этим тружеником, копошащимся в огороде. Когда начало светать, гремящая буря завершилась проливным дождем, и новый день принес с собой неожиданную свежесть. Даже садовник разговорился, но при виде сыщиков молча воткнул лопату в землю и, пробурчав что-то про завтрак, прошел вдоль капустной грядки и заперся на кухне.
– Хороший работник, – сказал отец Браун. – Картошку обрабатывает превосходно. Хотя, – бесстрастно добавил он, – имеет свои недостатки. Но у кого из нас их нет? Эту сторону, скажем, он вскапывает не слишком часто. Вот здесь, например, – неожиданно он топнул по земле ногой. – Сомневаюсь, что здесь что-то вырастет.
– Почему же? – спросил Крейвен, удивившись тому, что у маленького священника открылось новое увлечение.
– Потому что в этом сомневается сам старик Гау. Он прошелся лопатой по всему огороду, но это место старательно обошел. Интересная здесь должна быть картошечка.
Фламбо вырвал из земли лопату и принялся бойко копать на указанном месте, пока не вывернул из земли что-то такое, что напоминало, скорее, не картошку, а огромный гриб с гигантской шляпкой. Но, сухо щелкнув о лопату, предмет этот, словно мяч, немного откатился и уставился на них пустыми глазницами.
– Граф Гленгайл, – печально произнес маленький священник и скорбно посмотрел на череп.
Потом, после секундного размышления, со словами «нужно его обратно спрятать», он выдернул лопату из рук Фламбо и снова закопал череп в землю. После этого повис на лопате, уткнувшись подбородком огромной головы в длинную ручку, и стал смотреть вдаль. Глаза его были пусты, лоб покрылся складками.
– Понять бы еще, что это значит, – пробормотал он и церковным жестом закрыл руками лицо.
Небо со всех сторон светлело, становилось серебристо-голубым, на маленьких садовых деревцах звонко щебетали птицы, и пение их было таким громким, что казалось, будто разговаривают сами деревья. Но трое мужчин стояли молча.
– Ну все, я сдаюсь, – не выдержал наконец Фламбо. – Мой разум и этот мир не предназначены друг для друга. С меня хватит. Табак, изрезанные молитвенники, разобранные музыкальные шкатулки… Что…
Озабоченно нахмуренные брови Брауна взлетели, он раздраженно (что было для него крайне необычно) ударил по рукоятке лопаты.
– Да все это ясно как Божий день! – воскликнул он. – Табак, шестеренки, все остальное – смысл всего этого я понял сегодня утром сразу, как только открыл глаза. И я уже успел поговорить с садовником, старым Гау, который вовсе не так глух и глуп, как притворяется. Ничего такого во всех этих вещах нет. С изрезанным служебником я тоже ошибся, в нем нет ничего страшного. Но это… Осквернение могил, воровство голов у мертвецов… Что это? Неужели действительно мы имеем дело с черной магией? Все это совершенно не вписывается в простую историю табака и свечей.
Он отошел на несколько шагов и задумчиво закурил.
– Друг мой, – криво усмехнулся Фламбо, – вы бы поосторожнее со мной. Помните, я же когда-то был преступником. В этом положении было одно великое преимущество: я мог сам решать, что мне делать, и не тянул кота за хвост. Быть сыщиком хорошо, но это вечное ожидание не для моей буйной французской натуры. Всю свою жизнь, уж не знаю, хорошо это или плохо, но я рубил с плеча. Дуэли я всегда назначал на следующее утро, по счетам платил сразу же, даже поход к зубному врачу никогда не откладывал…
Трубка выпала изо рта отца Брауна и разбилась на три части о гравийную дорожку. Глаза его начали дико вращаться, будто ему вдруг вздумалось изобразить идиота.
– Боже, какой же я болван! – стал повторять он. – Какой болван! – Потом священник начал несмело посмеиваться и наконец захохотал во весь голос. – Зубной врач! – воскликнул он. – Шесть часов в умственной пропасти и лишь потому, что я не подумал о зубном враче! Такая обычная мысль! Обычная, прекрасная и спокойная мысль! Друзья мои, мы провели ночь в аду, но теперь солнце взошло, птицы запели, сияющая фигура зубного врача освещает мир, и все снова становится на свои места.
– Нет, я все-таки разберусь, что тут происходит, – воскликнул Фламбо и с грозным видом шагнул к священнику. – Если даже придется применить к вам пытки инквизиции.
Отец Браун, которого ноги уже понесли в пляс по залитой ярким солнцем лужайке, с видимым усилием остановился и как-то по-детски жалобно воскликнул:
– Ну дайте мне хоть чуть-чуть порадоваться! Вы же не знаете, как мне было тяжело на душе. А тут я узнаю, что в этом деле никакого особого греха вовсе не было. Всего лишь небольшая причуда и только… Но кому какое дело?
Он еще разик подпрыгнул, после чего с серьезным видом повернулся к друзьям.
– Во всей этой истории нет ничего преступного, – сказал он. – Скорее, это история о странной, извращенной честности. Мы имеем дело с человеком, возможно, единственным на всей земле, который не взял ничего кроме того, что ему причитается. Мы столкнулись с той дикой первобытной логикой, которая для живущих здесь людей стала религией. Эта старинная местная пословица про род Гленгайлов: «Волк в лесу рыщет, а Гленгайл золото ищет» – не только метафора, ее нужно понимать и в прямом смысле. Это означает не только то, что Гленгайлы отличались особой жадностью, они еще и собирали золото, в прямом смысле. У них была огромная коллекция украшений и предметов из этого металла. Вообще-то, они были большими сквалыгами, просто их мания приняла такую форму. Теперь, когда мы знаем об этом, вспомните все те странности, которые вы обнаружили в замке. Бриллианты без золотых оправ, свечи без золотых подсвечников, табак без золотых табакерок, грифели без золотых оправ, трость без золотого набалдашника, часы без золотых корпусов. И, как дико это ни звучит, нимб и слово «Бог» были вырезаны, потому что в старинных богослужебных книгах их рисовали настоящим золотом.