– Думаешь, из этого что-нибудь получится?
Ренна пожал плечами:
– А почему нет? Наша очередь бить по мячу. Если схватим здешнего убийцу, то раскроем и тайну гибели твоей жены.
– Что ж, звучит как неплохой план.
– Вот и хорошо, – кивнул он, а потом заговорил очень тихо, но четко и разборчиво: – А теперь слушай, что необходимо мне. Бойня в «Маленькой Японии» значительно изменила ситуацию, а потому очень важно, чтобы ты присмотрелся к кандзи с новой точки зрения. И на сей раз мне нужны конкретные ответы на вопросы. На много вопросов.
Я потер листок, найденный в «Маленькой Японии», между пальцами.
– Для начала скажу, что это стандартная японская бумага для каллиграфии. Массовое машинное производство. Ничего общего с настоящей уаши ручной работы. Уаши – традиционная японская бумага, которой пользуются истинные мастера каллиграфии. На нее наносились также рисунки, хранившиеся в свитках, из нее делали фонари и ширмы. Наилучшего качества уаши и в наши дни изготавливается по технологии, пережившей многие столетия. Рамка с густо натянутыми вдоль и поперек нитями погружается в котел с растворенной в воде пульпой. Сетка захватывает слой пульпы, а изготовитель дает ему высохнуть, получая лист, имеющий ни с чем не сравнимую текстуру.
Ренна бросил на меня взгляд, в котором ясно читалось, что он ждет от меня не лекций по истории методов изготовления бумаги.
– Но твои лабораторные крысы, полагаю, тебе уже все это сообщили, – заметил я.
– И довольно давно.
– Тогда повернем тему иначе. Обычная коммерческая каллиграфическая бумага продается по всей Японии, как и во многих магазинах США. Ручная уаши изготавливается в ограниченных количествах немногочисленными мастерами, и ее происхождение легко отследить по особым приметам, которые присущи манере каждого из них. Об этом тебе тоже рассказали твои эксперты?
– Нет.
– Из этого вывод. Если листок был намеренно оставлен на месте преступления, то использование бумаги массового производства – это проявление осторожности.
– Согласен. Но что означает иероглиф?
– Ваши спецы тоже не могут разобрать его?
– Иероглиф проверяют сейчас по всем существующим каналам. Но я хочу получить ответ до наступления следующего ледникового периода, если это вообще возможно. Объясни мне хотя бы, почему ты не можешь его прочитать?
– Потому что это не дзёё, не тоё и даже не один из общеупотребительных кандзи.
– А если перевести на нормальный английский?
– Проще говоря, изограф не из тех, что используются сейчас, имели хождение до войны или вообще в более или менее обозримом прошлом. То есть, допустим, еще в середине XVII столетия.
– Для тебя XVII век – обозримое прошлое?
– Когда я говорю о культуре с тысячелетними корнями, то да.
– Это совсем не то, что я хотел услышать. У тебя есть что-нибудь еще?
– Написано мужчиной в возрасте от шестидесяти до семидесяти лет.
Ренна чуть не подпрыгнул в кресле.
– Откуда такие сведения? Ты уверен?
– На все сто. Рука мужская и зрелая.
– Писал японец?
– Это японский иероглиф, выведенный японцем. По крайней мере здесь нет сомнений. Это писал не китаец. Но манера исполнения не совсем уверенная.
– Значит, не исключена подделка или имитация?
– Нет, кандзи написан именно японцем. Штрихи четкие, пропорции выдержаны идеально, а подобное невозможно воспроизвести, если ты не японец или не учился в Японии много лет, причем с самого детства.
– Отчего же?
Я стал водить пальцем поверх штрихов, но не касаясь их.
– Для того чтобы написать кандзи, выдержав точно баланс всех его компонентов, требуется огромная практика. А ведь еще существует строгий порядок нанесения штрихов. Его необходимо помнить наизусть. Здесь мы видим четко выдержанный порядок и безукоризненный баланс, а это означает, что кандзи не был просто скопирован и тем более не мог быть произведением имитатора. Написал японец, он использовал специальную кисть или ручку с кисточкой на конце.
– Тогда в чем же ты разглядел погрешность?
– В легком дрожании руки. Линии местами чуть неровные. Как и слой чернил.
– Вероятно, старик уже дряхлый или просто писал с бодуна.
– Нет. Для этого стиль выдержан слишком строго. Думаю, объяснение кроется в другом. Человек, который вывел кандзи, делал это прежде всего несколько раз в жизни. Если, конечно, он не страдает артритом.
Ренна заметно приободрился.
– Полезные сведения. Что-нибудь еще?
– Пока все.
Он откинулся в кресле и сложил ладони на животе. Кажется, он был сыт даже теми крохами информации, которые я только что скормил ему.
– А знаешь, если нам немного повезет, мы сумеем довести расследование до конца очень быстро, – сказал он с довольным видом.
Я ответил ему скептическим взглядом.
– Странно слышать от тебя такое. Что это? Готовишься к отчету перед властями?
Ренна мгновенно помрачнел.
– Да, ты прав. Именно об этом я думал прошлой ночью. «Маленькая Япония» теперь не скоро станет прежней. Преступление только-только совершено, а местные жители уже перепуганы. Да и туристов стало меньше. Даже среди наших пошло брожение.
Вместе со сменой настроения изменился и его голос. Прежде я редко слышал в нем интонацию обреченности.
– Но ведь здесь нет никакой мистики, Фрэнк.
– В ночном убийстве и таинственном шифре, который не поддается разгадке? Ты же знаешь, насколько полицейские суеверны. Уже прошел шепоток, что от «Маленькой Японии» следует держаться подальше. Все уверены, будто дело останется нераскрытым, а наше управление разгонят к чертям собачьим.
– Но сам-то ты как считаешь?
– Я буду тянуть это дело до конца, и плевать мне на последствия. Ты только объясни мне еще раз, что за чертовщину я сейчас вижу перед собой. Почему она нагоняет ужас на моих парней? Может, так я сумею влезть в шкуру нашего убийцы и понять его логику?
Глава тринадцатая
Цюрих, Швейцария
Хелена Шпенглер с трудом сдерживала раздражение при виде пары жутковатого вида азиатов, которые явились к ним в дом без приглашения и расположились в гостиной.
– Ты знаком с этими джентльменами, Кристоф? – спросила она мужа-банкира.
И как только посмела Сирина, эта бестолочь, впустить незваных гостей до возвращения мужа, чтобы потом раствориться где-то в задних комнатах?
– Едва ли это можно назвать знакомством, дорогая. Я встречался с одним из них на прошлой неделе.
Старший из азиатов – узкоглазый, с оранжеватым цветом лица – очень прямо сидел на канапе времен Людовика XV, обитом гобеленом из Обюссона. Этот по крайней мере демонстрировал хоть какое-то уважение к хозяевам. Зато второй, с длинными волосами, собранными в «хвост» на затылке, развалился в кресле Кристофа с таким видом, словно оно принадлежало ему, свесив во все стороны свои несуразно длинные конечности.
– Мне подать кофе или лучше сразу… – Она осеклась, имея в виду, что была бы не против позвонить в полицию.
Но именно в этот момент Лоренс Кейси – более молодой из азиатов – внезапно вырос у нее за спиной. Одной рукой крепко обхватил вокруг груди, а другой прижал к ее лицу носовой платок. Миссис Шпенглер пыталась отбиваться, но при этом была совершенно сбита с толку. И когда только он успел встать с кресла? Изворачиваясь всем своим мощным станом зрелой дамы, она сопротивлялась несколько секунд, а потом глаза закатились, и ею овладел крепчайший сон. Кейси отнес хозяйку на канапе и уложил среди подушечек, причем его старший товарищ освободил ей место с шутовским поклоном.
– Итак, – сказал Кейджи Оги, которого Шпенглер знал под именем Кевина Шенга, – как я вам уже объяснил неделю назад, вы должны передать вино нам.
Розовощекий банкир в шестом поколении все еще чувствовал себя слегка отяжелевшим после сытного вчерашнего ужина, сопровождавшегося обильными возлияниями, который они с друзьями устроили в ресторане, где швейцарская знать привыкла отдыхать от праведных трудов с XIV века.
– Но этот вопрос уже закрыт, сэр, – произнес Шпенглер, часто моргая, чтобы стены комнаты перестали кружиться.
– Считайте его открытым заново. – Оги швырнул толстую пачку денег на небольшой столик, стоявший рядом с кушеткой. – Я по-прежнему согласен заплатить за одну бутылку, а остальные две мне теперь придется конфисковать в виде штрафа.
Шпенглер перехватил взгляд Шенга, у которого были темные и странные глаза под стать одежде обоих гостей. Они носили черные облегающие костюмы, причем из-под пиджаков выглядывали водолазки, сшитые из какого-то неизвестного материала. Но даже столь вычурные наряды не давали им права вторгаться в жизнь его семьи.
– Мистер Шенг, – произнес финансист, – надеюсь, вы не обидитесь, если я признаюсь, что мне сейчас весьма затруднительно обдумать ваше предложение.
При этом Шпенглер словно исподволь крутил запонку своей сборчатой сорочки, пока «зайчик» от кружка золота с монограммой не попал Шенгу в глаз – трюк, к которому банкир не раз прибегал в прошлом, желая поставить на место зазнаек, забывавших, с кем имеют дело.
– Вероятно, будет лучше, если мы встретимся у меня в офисе в обычные рабочие часы.
«Откуда тебя в один момент вышвырнут на улицу могучие парни из моей службы безопасности».
Оги движением головы избавился от игры света на своем лице.
– Это ваш последний шанс закончить дело без непомерно тяжелых для вас последствий.
– Что ж, в таком случае мне придется настоятельно попросить вас покинуть мой дом, мистер Шенг, – величаво бросил банкир, который от злости неожиданно для себя самого вдруг преисполнился храбрости. – Пожалуйста, оставьте меня сейчас в покое, и я с удовольствием приму вас завтра.
Неделю назад Кристоф Шпенглер даже не подозревал о существовании этой неотесанной азиатской деревенщины. Их пути пересеклись из-за трех двухлитровых бутылок «Шато Марго» урожая 1900 года, надолго забытых в подвале замка одного австрийского принца, который с семьей бежал из страны, оказавшейся под властью нацистов. У принца хватило ума замуровать вход в свой винный погреб, но не хватило удачливости, чтобы дожить до конца войны. Замок сменил затем четырех хозяев, а драгоценное вино так