Покачнувшись, я оттолкнул Дженни в сторону ее прежнего убежища и постарался отойти как можно дальше от места, где распростерся Оги. Но уже в следующее мгновение ноги отказались мне повиноваться, и я рухнул в траву, ощущая холод металла у себя в спине. Посмотрел назад. Главарь Соги стоял неподалеку на коленях, кривясь в улыбке. Его нижняя челюсть отвисла и держалась под неестественным углом к лицу. Нанеся мне удар ножом одной рукой, он успел другой выхватить у меня из-за пояса пистолет Ренны. Оги только притворился побежденным, но стоило мне отвернуться, неслышно подполз сзади.
А теперь, нацелив пистолет в мое распластанное тело, он сумел встать на ноги. Когда он успел сдвинуться с места? Я ведь не слышал ни звука. В этом было что-то сверхъестественное. Человек со сломанной челюстью и тремя ребрами! Я почти сразу вспомнил его собственное гордое заявление: «Это то, что Сога делает всегда. К чему мы готовим себя всю жизнь. То, что наши предки умели делать триста лет назад».
С провалом вместо носа и с изуродованной челюстью Оги больше походил сейчас на какого-то демона, чем на человека. В его глазах запечатлелась вся испытываемая им физическая боль, однако она не мешала ему сфокусировать внимание на мне.
Именно в этот момент я заметил маслянистые синие полосы на его ладони. Яд! С ножа, который вонзился мне в спину. У Оги мог выработаться к нему иммунитет, но что это означало для меня? Я пытался обдумать ситуацию. У ножа, ранившего Ренну, ядом был обработан клинок, но не рукоятка. И то, и другое не могло нести на себе отраву одновременно. Это подтверждал и опыт, полученный нами во время нападения стажеров Соги в деревенской гостинице. Отравленная рукоятка, но чистое лезвие одного из ножей. Отрава на лезвии, а не на рукоятке другого. Похоже, именно в этом заключался метод Соги. Вероятно, так ее бойцы получали различные варианты для применения холодного оружия. Рукоятка ножа Оги была покрыта ядом, и это означало, что на лезвии он отсутствовал. Неужели все так просто?
Сильно хромая, Оги медленно приближался, и, отчаянно цепляясь за траву, я попытался уползти. Он надвигался. И даже толкаясь ногами, я сумел переместиться лишь на несколько дюймов. Оги находился в пяти ярдах и сокращал дистанцию. Густые заросли, из глубины которых, возможно, наблюдала эту сцену Дженни, начинались в трех ярдах впереди, но оказались недостижимы. Возникло ощущение, что мое тело все горит изнутри. Оказавшись в двух ярдах от меня, Оги сказал:
– Перестаньте насиловать себя попусту, Броуди. Все кончено.
Я изогнул шею, чтобы посмотреть на него. Он нетвердо держался на ногах. Его покачивало, и он расставил ступни пошире, стараясь сохранять равновесие. Дуло пистолета оставалось направленным в мою сторону. С такого расстояния не промахнулся бы даже менее опытный стрелок. Я отполз вперед еще на пару дюймов. Оги спустил курок, и пуля вонзилась в землю в волоске от моего правого плеча. Я оставил свои усилия и лишь опрокинулся на бок, чтобы видеть врага. Оги ухмылялся, наслаждаясь мгновениями триумфа.
– А теперь вы умрете, Броуди. Очень медленной и мучительной смертью.
Я молчал.
– Таких страданий, какие я вам причиню, вы даже вообразить не можете.
Но даже лежа на боку, я пытался незаметно отползать. Каждый разделявший нас дюйм мог неожиданно сыграть решающую роль.
– Я буду всаживать в вас пули постепенно – одну за другой. Рядом с суставами.
Мне показалось, что я нащупал за спиной камень, но потом понял, что это какая-то рукоятка…
Расколотая челюсть Оги снова шевельнулась, когда он попытался улыбнуться.
– Самые чувствительные к боли зоны расположены у суставов. Вы знали об этом?
Ствол пистолета поднялся чуть выше, когда он направил мне дуло в левое колено.
– Как только первая пуля прошьет вашу плоть, вы…
Я ощупывал пальцами землю у себя за спиной, и, как оказалось, мне под руку попался пистолет Наразаки. Тот выронил его, сраженный метким выстрелом Льюка. И пока Оги продолжал витийствовать, я незаметно перенес оружие на уровень бедра и нажал на спуск. После первого попадания невидимая сила отбросила вожака Соги назад.
– Н-е-е-т! – взвыл он.
Оги снова прицелился в меня, но я нажал на курок во второй раз. И в третий. Мысленно я делал каждый выпущенный заряд олицетворением жертв Соги: один за Миеко, второй за Мики Накамуру, третий за лингвиста, четвертый за брата Ноды. За Эберса, за Ренну. И еще один – за всех остальных, кого я не знал, но мог догадываться, что их было немало.
И с каждым выстрелом сила отдачи ударом тока пробивала меня насквозь, причиняя страдания, отчего я орал во весь голос, словно выпуская из себя со своей болью муки тех самых людей, чьи имена всплывали в памяти. Никакая боль уже не могла остановить меня. Я спускал курок и слышал собственный жуткий крик. Тело Оги сотрясала конвульсия с каждой полученной пулей. А последний кусок свинца окончательно сбил его с ног. Он завалился на спину. Мертвая рука продолжала сжимать пистолет Ренны.
Все. Нового воскрешения не будет. Я ткнулся лицом во влажные прошлогодние листья. Каждая моя клеточка, казалось, пульсировала от невыносимой болевой пытки.
– Папа!
До меня донесся звук легких и нерешительных шагов Дженни, показавшейся из глубины зарослей. С огромным трудом я приподнял голову. Она протянула руку через мое бедро, чтобы вынуть нож, но я успел помешать ей.
– Не прикасайся к нему, – прошептал я.
Меня тревожило онемение, которое я начал ощущать в нижних конечностях.
– На нем яд. И к тому же, пока лезвие на месте, из меня почти не вытекает кровь. Нужно, чтобы ты немедленно привела сюда помощь.
– Я не могу бросить тебя, папочка! Тебе же больно.
– Но мне необходима помощь, Джен. Приведи кого-нибудь.
– Одна?
– Да.
– Но кругом темно.
Я поморщился. Новые сложности. Настанет ли этому когда-нибудь конец? Дженни боялась оставить меня, боялась уходить одна, боялась темноты, все еще окутывавшей лес. И все ее страхи в этот момент слились в один парализующий волю комок.
Мои нервы тоже были на пределе, и, прежде чем я смог подавить его, с моих губ сорвался протяжный стон, который вверг мою дочь в еще большую панику. Стараясь говорить мягче и спокойнее, я снова обратился к ней:
– Ты должна найти врача или санитара, Джен. Для этого нужно только добежать до дороги. Она в двухстах ярдах справа от тебя. Первого же человека, который попадется навстречу, ты попросишь вызвать медиков. Поняла?
– Но…
Крупная капля пота скатилась с моего лба.
– Надо, чтобы ты отправлялась немедленно. Это очень важно. Никого из них больше здесь нет. Повсюду остались только наши друзья. Обратись к любому из них, чтобы…
Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы выдержать еще один приступ острейшей боли. По щекам Дженни заструились слезы. Она видела, как я страдаю. Слышала, как тяжело мне даются слова. Но страх продолжал сковывать ее.
– Я не могу уйти, папочка. Тогда ты умрешь.
«Я умру, если ты сейчас же не пойдешь за подмогой!» – хотелось выкрикнуть мне, но я не мог. Дженни была на грани срыва. Любое новое проявление слабости с моей стороны добило бы ее. И тогда ее хватит только на то, чтобы бессильно склониться надо мной и наблюдать, как в моих глазах угасают последние проблески жизни, а потом чувство вины за мою гибель, которую она, несомненно, возложит целиком на себя, безжалостно растерзает ее такую хрупкую еще душу. Если я не сумею уговорить дочь покинуть меня добровольно, это слишком дорого обойдется нам обоим.
От отчаяния у меня защемило в груди. Я искал слова, чтобы придать ей уверенности в себе.
– Ты меня любишь, Джен?
– Конечно, люблю.
– Если ты меня любишь, отправляйся за помощью. Забудь обо всем остальном.
– Я тебя очень люблю, но все же…
– Забудь обо всем остальном.
– Не могу.
– Постарайся.
Голос изменил ей, и она хрипло прошептала:
– Не могу.
– Хорошо.
– Прости меня, папочка.
Чего я, собственно, ожидал? Дочери только шесть лет. А ее сначала похищают, потом подвергают ужасам плена у злых людей. Теперь ставят перед необходимостью преодолеть себя и свои страхи. Этот мир взвалил непомерное по тяжести бремя на плечи моей малышки. И пока последние силы не покинули меня, я сам должен был защищать ее от враждебного мира.
– Я тебя понимаю, Дженни. Все в порядке. Но ты должна дать мне одно обещание. Это тоже лучшее в мире обещание, как твоя загадка.
– Какое?
Прежде чем умереть, я обязан был избавить ее от чувства вины. Дать ей возможность нормально жить после похищения и всех чудовищных событий, произошедших у нее на глазах этой ночью.
– Ты должна пообещать мне никогда не думать, что ты хоть в чем-то виновата. Никогда-никогда.
– А я не виновата?
– Разумеется, нет. Просто жизнь повернулась к нам на время своей плохой стороной. Ты достаточно сильная, чтобы пережить это. Потому что ты – моя девочка. Обещаешь?
– Ладно.
– Тогда больше не думай ни о чем. Это лучшее в мире обещание. И ты его дала. Ты никогда теперь ни в чем не будешь винить себя. Сдержи слово. А когда позврослеешь, то все сама поймешь.
– Но я сильная уже сейчас?
– Да. В тебе сила твоей мамы.
У Дженни округлились глаза.
– Правда?
– Так и есть.
Покусывая нижнюю губу, она пристально посмотрела на меня, потом внутренне на что-то решилась, встала, подошла к телу Оги и пнула его в колено. Нога мертвеца лишь чуть покачнулась, но мое сердце забилось с облегчением после этой демонстрации храбрости. Дочь сумела преодолеть себя. А значит, пусть в душе и останутся шрамы, но Дженни продолжит жить. Я мог больше не беспокоиться и закрыл глаза.
– Я ударила его, папа, – сообщила она.
– Да, ты это сделала.
Меня поразила слабость собственного голоса. Похоже, силы оказались израсходованы полностью, и во второй раз за эту ночь я понял, что могу потерять сознание.
От Дженни не укрылось мое плачевное состояние.