Если б мне пришло в голову построить дом, я понял бы архитектора, соорудившего этот. Он, конечно, видал и лучшие времена, но тот, кто его сконструировал, разбирался в своем деле как следует. Мало того, он соорудил под полом целый лабиринт комнатушек, видимо, предназначавшихся под кладовые.
Я их пущу на другое…
Когда Кэнди поняла, что это не похоже на привычную тюремную камеру, ей это не понравилось. А при моем появлении до нее даже дошло, что дело будет куда как серьезнее. Она пустила в ход весь свой арсенал: сказала, что если мне нужен секс, то она не станет им со мной заниматься на этой грязной старой койке. Она согласна на любые извращения, какие я только пожелаю, но только не здесь. Мысль о том, чтобы заняться сексом с этим существом, была настолько мне отвратительна, что я чуть не поддался соблазну немедленно ее пристрелить, но игра находилась в самом разгаре. У меня было припасено для нее еще несколько сюрпризов.
Потом она получила пулю в башку и была брошена в болото за несколько миль отсюда. Если ее труп когда-нибудь и найдут — в чем я сильно сомневаюсь, все-таки четыре месяца прошло, — то вряд ли кто-нибудь выйдет на меня, потому что они никогда не узнают, в какой именно момент перестало биться ее сердце.
Впрочем, у Кэнди явно не осталось ни одного человека, который стал бы ее искать и тем более оплакивать.
Но эта девушка, эта сердцеедка, с большими голубыми глазами и большой натуральной грудью — совсем другое дело.
И дело не только в том, что на ее поиски немедленно бросится куча народу — возможно, ее уже разыскивают, — но в том, что это гораздо более опасное предприятие. Кэнди была слишком недалекой, чтобы, играя с ней, можно было получить какое-то удовольствие. А у этой девицы и сил больше, и психика у нее прочнее, так что придется, как говорится, усложнить правила игры, а именно шевелиться быстрее, соображать быстрее и бить сильнее.
Снова она смотрит так, будто догадывается, что я здесь, будто слышит, как скрипит ручка по бумаге. Так что я пока брошу это занятие и пойду что-нибудь перекушу. А потом вернусь и перейду ко второй части своего плана.
Может, я убью ее утром. Может, не стану ждать. Никогда не следует забывать о риске. Излишняя самонадеянность к добру не приводит.
Как говорится, оставайтесь с нами. Я скоро вернусь.
2
— Ну что, ребята, доставайте свои дневники!
Сэнди Кросби присела на краешек стола и смотрела, как двадцать три ученика из ее двенадцатого класса — вообще-то всего их должно быть двадцать пять, но ни Питер Арлингтон, ни Лиана Мартин не явились на урок — неохотно извлекают дневники и бросают их на парты с разной степенью равнодушия или отвращения. Как к ней вновь обращаются тусклые скучающие взгляды. Как подростки разваливаются, как обычно, на стульях, небрежно вытянув под партами обтянутые джинсами ноги. И как настукивают карандашами какие-то бесконечные незнакомые мелодии. Все они, в том числе и сама Сэнди Кросби, хотели бы оказаться сейчас где угодно, но только не здесь.
Что совершенно естественно. Кому же в здравом уме охота сидеть взаперти в душном классе, когда можно бегать по улицам, наслаждаясь хорошей погодой, и выделывать курбеты? Интересно, хоть один из ее учеников слышал, что означает выражение «выделывать курбеты»? И не их ли сейчас выделывает — если верить сплетням — эта сладкая парочка, Питер Арлингтон с Лианой Мартин? Взгляд Сэнди скользнул поверх пяти рядов нерадивых школьников к высоким окнам класса. За окнами царил дивный апрельский день, хотя и довольно прохладный для этого времени года. Во всяком случае, все только об этом и твердили. «Были бы вы здесь в прошлом апреле, — бубнили они то и дело. — Сейчас на добрых десять градусов меньше, чем всегда». Но Сэнди прохлада никогда не пугала. Она вообще предпочитала холодную погоду, напоминающую ей северный пригород Нью-Йорка, где она родилась и выросла. Все только и делали, что жаловались на жестокие рочестерские зимы, особенно Ян. Сэнди же была одним из тех редких созданий, которым по-настоящему нравился снег и даже мороз. Она любила кутаться в теплую одежду — это давало ей чувство защищенности.
Какого черта она делает в этом захолустном Торрансе, с его изнуряющей жарой и высокой влажностью?
Это была не ее идея переселиться прошлым летом во Флориду. Это все Ян. Два года он уговаривал ее переехать с северо-востока в какой-нибудь южный городишко: «Так будет лучше для моей практики, для детей, для нашего брака». Он обещал, канючил, добиваясь ее согласия: «Ну, давай же, решайся! Я навел кое-какие справки — ты без труда устроишься там учительницей. Стань авантюристкой. Попытайся хотя бы. Ну, максимум на два года. Клянусь, если тебе не понравится, мы вернемся».
Во всяком случае, так он говорил. А думал, как теперь ясно, так: я безумно влюблен в эту женщину, с которой познакомился по Интернету, поэтому готов забросить практику, выдернуть тебя с детьми с насиженного места и переехать в этот захудалый городишко, чтобы продолжить роман уже наяву; ну а если ничего не выгорит — мы уедем.
Но уехал только он. Сегодня ровно семь недель, мысленно подвела подсчет Сэнди, сосредоточившись на плакате, призывающем к всеобщей грамотности, который висел на дальней стене класса, и изо всех сил стараясь сдержать слезы. Вряд ли это был его первый роман — за прошедшие годы у нее не раз возникали подобные подозрения, ни разу, впрочем, не оправдавшиеся. Но известие о том, что он ее бросает, стало для нее ударом. Она допускала, что ему не терпелось бежать из Рочестера от какой-нибудь надоевшей интрижки, но ей и в голову не могло тогда прийти, что это ради новой.
Она пребывала в шоке, она смотрела, как он набивал вещами свой старый чемодан и новый докторский саквояж, который она подарила ему в день открытия новой приемной. И все это для того, чтобы перебраться в просторную квартиру на другой части города, располагавшуюся буквально в двух шагах от дома Кэрри Фрэнклин, этой клонированной Барби, его сногсшибательной возлюбленной из Интернета. Единственное, что помешало ему переехать сразу к этой разведенке с огромным лягушачьим ртом и длиннющими волосами, так это то, что его опередила ее мамаша. После третьего развода Кэрри та прочно обосновалась у нее и, похоже, не собиралась съезжать. По слухам, последнему — и уже даже пугающему — увеличению своей груди Кэрри была обязана именно деньгам Роуз Крукшэнк, так что, само собой разумеется, Кэрри не особенно удобно было вышвыривать ее на улицу. Все-таки апрель в этом году на десять градусов холоднее обычного.
А тут еще эта Далила, дочь Кэрри. Сэнди перевела взгляд на первую парту в третьем ряду, где, по очередной иронии судьбы, восседала крупная полноватая девица. Сейчас она нервно покусывала кончик своей черной шариковой ручки, уставившись в пол, видимо, надеясь, что ее не вызовут прочитать вслух последнюю запись из своего дневника.
Поскольку население Торранса едва достигало четырех тысяч жителей — на знаке, располагавшемся на окраине города, значилась цифра 4160 — и большинство их обитало в пригородах, как называло их местное население (Сэнди именовала их «болотом»), в городе была одна-единственная средняя школа. В ней училось почти четыреста детей, и учителя менялись почти так же часто, как ученики прогуливали уроки. Поэтому Сэнди не составило труда отыскать себе место. Сама школа, разлапистое одноэтажное здание, представляла собой если и безвкусное, то, во всяком случае, любопытное смешение современного стиля с классическим, дерева с камнем. Изначально она была рассчитана максимум на триста учеников, но внезапный демографический взрыв привел к тому, что пришлось оборудовать еще четыре класса в глубине автостоянки. Сэнди, как новенькой, предоставили эти тюремные камеры, в которых она и преподавала английскую словесность равнодушным сыновьям и дочерям почтенных жителей города Торранса. Среди которых была и дочь Кэрри Фрэнклин, Далила.
Имя Далила в данном случае было злосчастным, потому что в отличие от прославленной библейской соблазнительницы восемнадцатилетняя дочь Кэрри Фрэнклин была хотя и довольно симпатичной, но, как бы помягче выразиться, несколько ширококостной. Когда на Сэнди находило великодушие, она думала, что Далила, вероятнее всего, похожа на своего отца, первого мужа Кэрри, который бросил ее, когда девочке было два года. Когда великодушие уступало место другим чувствам, то она отчетливо понимала, что Далила — копия своей матери до того, как многочисленные пластические операции превратили ее в местную Памелу Андерсон. Когда же Сэнди охватывали совсем уж кровожадные мысли, то она с удовольствием представляла себе, как одно за другим исчезают многочисленные хирургические напластования на теле Кэрри Фрэнклин, как появляется и отваливается крошечный носик пуговкой, как текут, а потом взрываются по всему телу имплантанты, как сдуваются эти гигантские чувственные губы, съеживается гладкий лоб, как начинают источать токсины закаченные в ее тело килограммы ботокса, отчего у Кэрри шелушится, сереет и грубеет кожа.
Сэнди вздохнула громче, чем нужно. Этот невольный вздох привлек внимание Грега Уотта, накачанного хулигана, которого она пересадила с задней парты на переднюю в последней отчаянной попытке сохранить хотя бы видимость контроля над своими подопечными. Высокий и красивый какой-то бессодержательной красотой Грег, с коротко подстриженными светлыми волосами и маленькими темными глазами, смотрел на нее так, будто собирался наброситься. Будь он зверем, решила Сэнди, был бы питбулем. А она была бы крошечным пуделем, которого он растерзал бы на части, думала она, заправляя за правое ухо доходившую до подбородка волнистую каштановую прядь и почему-то чувствуя себя уязвимой.
— Что-то не так, миссис Кросби? — спросил он.
— Все в порядке, Грег, — ответила она.
— Рад слышать, миссис Кросби.
Ей это показалось или он действительно сделал ненужный акцент на слове «миссис»? Разумеется, в Торрансе ни для кого не секрет, что муж бросил ее после почти двадцати лет брака. Также ни для кого не секрет, ради кого он ее бросил. Сэнди довольно быстро поняла, что в таком крошечном городке, как Торранс, вообще не бывает секретов. А чуть погодя поняла, что секрет у всех общий.