Тариф прежний – тридцать сребреников.
Эту мысль сопроводил противный привкус во рту, как будто его организм работал в полной синхронности с дурным настроением. Он открыл окошко новенького «доджа-рэма» и выплюнул желчный сгусток слюны. Немой Джо, скрючившийся на соседнем сиденье, недовольно повернул к нему голову, почувствовав сквозняк.
На Джима глянули два обвиняющих глаза, и он в который раз подивился способности пса выражать свои чувства одним взглядом. Или, во всяком случае, внушать другим, что они у него есть. Хотя в данный момент Джим был к этому совсем не расположен, он все же улыбнулся, видя этот безмолвный укор.
– Ладно, ладно, сейчас!
Он закрыл окошко, чтобы избежать дальнейших проявлений протеста. Встреча с Аланом не прошла для него бесследно, но его нынешний спутник не заслужил даже малой части издержек.
В кабинете Коэна Уэллса он сидел, как факир на кровати с гвоздями. А уж когда в кабинет на протезах и с помощью костылей вошел Алан, атмосфера сгустилась до такой степени, что хоть режь ее ножом. Такие плотные, вязкие мгновенья время обычно приберегает для счастливых случаев. Как только они уселись, Джим стал прилагать огромные усилия, чтобы не смотреть на ноги Алана, и все же взгляд поневоле тянулся туда, вниз. И всякий раз у него сжималось сердце – до того, что оно в конце концов заболело, заныло.
Можно было бы, конечно, смотреть Алану в глаза, но от этого не становилось легче. В этих глазах стояли горькие воспоминания о ночах, проведенных без сна, в раскаянии, в мучительных вопросах, стоила ли игра свеч. Больше всего Джима угнетало то, что он не сумел прочесть в глазах Алана ни тени укора, как будто все, что было между ними, не оставило никаких следов. Те же чистые, ясные глаза и цвет тот же. Только морщины на изможденном лице лучше всяких слов рассказывали о пережитом. В самом деле, пережить такое врагу не пожелаешь.
А он пережил, пережил войну.
Так же, как его дед пережил, заплатил свою цену, вернулся и был принят на родине как герой.
А он, Джим, так или иначе, предал их обоих.
В отличие от него Коэн Уэллс, казалось, нисколько не смутился. Джим подумал, что этот человек похож на черную дыру, черпающую свои силы из отрицательной энергии. Вот перед ним две такие разные личности, которые в неудобной ситуации ведут себя одинаково, только причины тому диаметрально противоположны. Алан – поскольку обладает недюжинной внутренней силой, а его отец – столь же недюжинной способностью обращать любую ситуацию к собственной выгоде.
Банкир улыбнулся сыну, который все никак не мог удобно устроиться в кресле.
– Молодец, что приехал, сынок. А у нас новости. Кажется, мы заполучили себе лучшего на свете вертолетчика. С нынешнего дня Джим работает на нас в «Высоком небе».
От Джима не ускользнуло множественное число в этой тираде. Оно означало, что все происходящее в комнате относится в равной мере и к Алану. Бесспорное признание его способностей и перспектив, старомодная гордость отца за сына, извечный ритуал, выражающийся формулой: «все мое когда-нибудь станет твоим». Наверняка и Алан именно так расценил отцовский жест. Но его мысли явно больше занимало то, чего никогда у него не будет, чем то, что будет «когда-нибудь».
Он кивнул без особого энтузиазма, но и без сколько-нибудь заметного неприятия.
Он заплатил высокую цену за свой героизм. Такого человека полезно иметь на нашей стороне…
Джим вспомнил это высказывание, и ему тут же захотелось встать и выложить все Алану, объяснить, какие ничтожные твари его отец и блудный сын Джим Маккензи, пролить свет на гнусности, которые были в прошлом и повторятся в будущем.
Но он остался сидеть и, разумеется, ничего не сказал.
Как всегда, отвернулся в другую сторону.
Оттого сейчас и морщится от жжения серной кислоты во рту и в желудке.
Он доехал до развилки, на которой был установлен рекламный щит ранчо. Ковбой со щита указывал ему дорогу, улыбаясь нарисованной, чуть выцветшей улыбкой. Когда она совсем выцветет, придет другой художник, нарисует другую улыбку – и так до скончания века. Вскоре Джим был уже на служебной стоянке, посреди которой маячила монументальная фигура Билла Фрайхарта в его немыслимом облачении из вестерна.
Джим открыл дверцу, Билл шагнул к машине, а Немой Джо тут же выскочил и ринулся к ближайшему дереву. Джим проследил глазами, как пес неуклюже поднимает лапу.
– Сколько ж мочи умещается в этой псине!
– Да. Если напоить его пивом, он сможет у вас пожары тушить.
Билл усмехнулся и уставился на мыски своих пропыленных сапог. Он почему-то показался Джиму мальчишкой-переростком, которого застукали, когда он обшаривал отцовские карманы.
– Стало быть, ты теперь с нами.
Джим неопределенно махнул рукой.
Если поддержишь меня, я тебя сделаю богатым человеком…
– Да вроде бы.
– Хорошо. Пошли, там эти суматошные понаехали. Сам знаешь, какова голливудская братия.
Серная кислота во рту вновь заявила о себе.
– Голливудская?
– Ну да, киношники. Натуру ищут, остановились у нас. Тебе разве Коэн ничего не сказал?
С нарастающей тревогой в душе Джим последовал за Биллом в клуб.
Почти сразу после появления Алана в офисе его отца раздался телефонный звонок. Коэн взял трубку, и с первых же слов Джим понял, что звонит Билл Фрайхарт. Коэн выслушал его, заверил, что сам все уладит, и повернулся к Джиму с обезоруживающей улыбкой. На ранчо приехали какие-то важные персоны и хотят прокатиться на вертолете. А у пилота, как на грех, выходной. Так не мог бы Джим…
В тот момент Джим готов был отправиться в пекло, лишь бы поскорей убраться из кабинета. Но спешка – известно, к чему приводит, и теперь он понял, чем она для него обернулась.
Когда они с Биллом вышли со стоянки, он увидел на веранде клуба двоих мужчин. Они явно ожидали его, и, приближаясь, Джим успел их разглядеть.
Один молодой, примерно его лет, высокий, худощавый. Он как-то раз видел его по телевизору, когда тот принимал из рук Камерон Диас «Оскара» за лучший оригинальный сценарий. Курчавые волосы, очочки в металлической оправе – ни дать ни взять Боб Дилан, сейчас начнет петь «Достучаться до небес».[11]
Второй, постарше, был тоже хорошо знаком Джиму. Они никогда не встречались, но Джим постоянно видел его фото в журналах, а как-то «Лайф» даже поместил его портрет на обложку, объявив «человеком года». Кто же в Америке и во всем мире не знает Саймона Уитекера, режиссера и продюсера, который сделал компанию «Найн Мьюзис Энтертейнмент» одним из столпов мировой кинематографии? За последние десять лет он снял немало блокбастеров. Но прежде всего предметом сплетен во всех журналах планеты была его связь с одной из первых красавиц Голливуда Суон Гиллеспи.
– Знакомься: мистер Оливер Кловски и мистер Саймон Уитекер из «Найн Мьюзис».
Джим пожал обоим руки. Продюсер цепким взглядом ощупал его и тут же почувствовал острую неприязнь.
– Вот Джим Маккензи, пилот, которого мы ждали.
– Что-то уж слишком молод.
– Моему деду в восемьдесят даже шестидесятилетние казались молодыми.
Джим вызывающим жестом сорвал очки. Кловски даже вздрогнул, увидев его глаза.
– Боже правый, вот это очи! Джим, тебе прямая дорога на экран. Ты не думаешь пойти в актеры?
– Нет, Оливер. Джима интересуют только вертолеты.
Голос, раздавшийся сзади, вместо того чтобы снять напряжение, усилил его. Джим не мог не узнать этот голос. Все обернулись к двери. Из полутьмы выступила женская фигура. Невероятная красота Суон Гиллеспи была подобна взрыву.
Время сгладило, скруглило ее фигуру, лишило движения суетливой девчоночьей угловатости. Янтарная кожа, совершенные черты лица, длинные ноги, бесподобная грудь приобрели поистине королевское величие. В темных глазах, способных поджечь весь мир, не осталось и следа былого юношеского бунтарства. Лишь в самой их глубине Джим разглядел затаенную печаль, но принял ее за неловкость возвращения домой после долгого отсутствия.
Она покинула Флагстафф, подобно многим красивым девчонкам, мечтающим о карьере в кино. Как и положено в сказке со счастливым концом, ее мечты сбылись. Она вернулась в родной город даже не с победой, а с настоящим триумфом.
Золушка добилась своего и может не опасаться полуночи.
Джиму подумалось, что они во многом похожи друг на друга.
Оба осуществили свои детские мечты. Должно быть, их обоих посещает в кошмарных снах тень Алана Уэллса, заставляя метаться по кровати. А может, не только во снах, но и в бессоннице.
– Привет, Суон, как живешь?
– Я – хорошо. А ты, Táá Hastiin?
Джим пожал плечами.
– Как видишь. Повзрослел лет на несколько, а так все по-прежнему. До сих пор вертолеты вожу.
А за плечами тяжкое бремя в лице Алана Уэллса, Эмили Купер и Линкольна Раундтри…
Оливер Кловски, стоя чуть поодаль, не упустил ни единого слова из их диалога. Джим услышал, как он вполголоса обратился к Биллу:
– Táá Hastiin?
– Джим – по матери навах. Это его индейское имя. Оно означает «три человека».
– Фантастика! Просто сказочный персонаж!
Немой Джо протолкался через их группку и высунул морду из-за ноги Джима. Потом уселся и без всяких церемоний вперил восхищенный взгляд в Суон. Та одарила его застывшей, как на фотографии, улыбкой.
– Твой пес?
Джим ласково потрепал Немого Джо по загривку.
– Пожалуй, мой, хотя он наверняка сказал бы, что я его человек.
Тут голос Саймона Уитекера напомнил всем, что время – деньги, без климатических и географических исключений.
– Мы, по-моему, собирались лететь на вертолете.
Джим вновь нацепил очки и вошел в роль пилота на горном ранчо «Высокое небо», ответив в тон продюсеру:
– Несомненно. Прошу следовать за мной.
Он повел группу к стоянке, где был уже подготовлен вертолет. Пока они шли, Кловски как бы невзначай пристроился рядом с Джимом: ему хотелось собрать побольше сведений.