Им понадобилось около десяти минут, чтобы пройти один круг. Когда заканчивался второй – мы еще сидели за столом. Мы снова с Бу-Бу начали локтями расталкивать толпу, чтобы пробраться к барьерам. Микки по-прежнему шел за спинами этих трех парней, легко крутил педали, руки на руле – в верхнем хвате. По крайней мере, пока не видно было обычной гримасы, которая появляется у него на физиономии после тяжелого подъема. Я сказал Бу-Бу:
– Вот увидишь, мы выиграем.
И повторил это Эль, когда вернулся в зал. Она ответила:
– Я очень хочу.
Вижу, как сейчас, ее лицо. Оно было не таким, каким я увидел его в «Динь-доне» меньше трех месяцев назад, на то было немало причин, но все равно я опять почувствовал что-то прежнее. Мне трудно это объяснить. В ней снова появилось то, что я больше всего люблю в детях. Они смотрят на вас взглядом, в котором нет ни корысти, ни страха – они заранее понимают, кто вы и что вы их любите. А вообще-то, им это неважно. А может быть, в ее глазах я снова превратился в того, с кем она впервые танцевала майским днем в воскресенье. Не знаю. Теперь я стал что-то понимать, но далеко не все.
После обеда мы смешались с толпой на площади Освобождения, чтобы увидеть очередной пробег велогонщиков и нашего Микки, который, начиная с восьмого или девятого круга, выигрывал все спринты. Каждый раз он выскакивал справа или слева из-за спины Тарраци, шедшего очень быстро, и обгонял его на последних метрах, как котенка. Громкоговорители по всему бульвару без конца повторяли: «Лидирует Мишель Монтеччари, Приморские Альпы, стартовый номер 51» – и перечисляли специальные призы от магазинов города, которые ему предназначались. Или же вдруг между двумя проходами начинали объявлять, что его обошли броском на подъеме и он не отыграл на спуске, – всякие глупости, чтобы придать гонке напряжения, но можно было не волноваться: как только первые участники появлялись на круговой развязке, еще очень далеко, под первыми рекламными растяжками, за зеленой майкой Тарраци всегда выглядывала красно-белая майка Микки, и все окружавшие нас жители Диня начинали орать, что мой брат – гнусный жулик:
– Вот увидите, наш ему еще покажет!
И именно в такой момент, когда я переругивался с местными болельщиками после очередного спринта, ничем не отличавшегося от предыдущих, разве что Тарраци попытался удержать моего брата, ухватив его за майку, я отвлекся от Эль и потерял ее в толпе.
Сперва мы стали искать ее вместе с Бу-Бу. Жоржетта ушла за мороженым для братишки, что не облегчало дела: я боялся в довершение всего потерять и мальчугана. Жоржетта вернулась, когда гонщики в пятнадцатый раз показались на круговой развязке, и сказала:
– Наверное, зашла в туалет в бистро. Она ведь все-таки уже большая девочка.
Мы посмотрели, как Микки, строя рожи, напрягся, обошел всех, пересек линию финиша, а потом, расслабившись, влился в общий поток, чтобы немного передохнуть. У меня возникло мимолетное ощущение, что ему это далось легко, но сейчас, после выигранного спринта, он упустил удобный момент, чтобы обойти противников и вырваться далеко вперед, однако это была неприятная мысль, и я ее отогнал.
Я пробирался через толпу болельщиков до самого конца бульвара, заглядывая в окна всех кафе. Ее нигде не было видно. После бесконечной перебранки с полицией я смог перебежать через дорогу и пошел по противоположной стороне к площади Освобождения. Я был настолько поглощен поисками, что даже не слушал, что кричали громкоговорители.
Когда я наткнулся на Жоржетту, она сообщила мне, что пошел восемнадцатый круг и что Микки вместе с основной группой отстает. Выиграв шестнадцатый этап, весьма довольный собой, он расслабился и решил передохнуть: этим воспользовались трое гонщиков, среди них – Арабедьян, тот, что выиграл в Пюже, – они налегли на педали и ускорились. Я волновался из-за Эль и поэтому огорчился еще больше. Бу-Бу нигде не было видно, должно быть, он тоже ее искал. Я сказал Жоржетте:
– Они сейчас вернутся.
Но я даже толком не знал, о ком я – о Микки и гонщиках или об Эль и Бу-Бу. Жоржетта ответила:
– Никто не хотел быть лидером, вот Микки и отдувался за всех.
На самом деле на восемнадцатом этапе Арабедьян и двое других пересекли линию финиша, а Микки с основной группой отставал на сорок секунд. У него опять появилась на лице эта кривая ухмылка, означавшая, что он на исходе сил, а его майка была хоть отжимай. Я закричал, побежав вровень с ним по дороге, он меня услышал, как потом мне сказал, но не отреагировал. Те, кто его плохо знает, могли подумать, что он над всем насмехается и ему наплевать, но на самом деле он понимал, что влип.
В какой-то момент я увидел, что к нам пробирается Бу-Бу. На нем лица не было. Я спросил:
– Ты видел Эль?
Он покачал головой, но даже не взглянул на меня. Я подумал, что у него такое лицо из-за Микки. Теперь-то я знаю, в чем дело. Но рассказываю именно так, как все происходило тогда, не стараясь показаться умнее, чем я есть. Я сказал своему брату Бу-Бу:
– У меня еще есть шанс получить восемьсот франков за велосипед, который достанется победителю. Но если Микки не выработает правильную тактику с лидерами, вперед он уже не вырвется.
Бу-Бу кивнул, но вообще-то он меня не слушал. Чуть позже громкоговорители сообщили, что Микки и Спалетто, трековик из Марселя, оторвались от пелетона и нагоняют Арабедьяна. Все заорали, а Жоржетта засмеялась и начала целовать меня, и тогда я увидел ее, Эль.
Она показалась на другом конце площади, у края тротуара, и напоминала сомнамбулу, именно сомнамбулу, это первое, что пришло мне в голову. Она шла, останавливалась и снова шла, отталкивая тех, кто попадался ей на пути. Она смотрела себе под ноги. Каким-то внутренним чутьем я догадался, что она не понимает ни где находится, ни что делает, что она совершенно потеряна. Я почувствовал это, клянусь вам, а ведь она была больше, чем в ста шагах от меня, только силуэт в белом платье, такая маленькая, такая одинокая, я растолкал стоящих впереди и под свист полицейского побежал через дорогу с криком:
– Элиана!
Когда я схватил ее за руку и развернул к себе, ее глаза, полные слез, были еще больше и светлее, чем обычно. Я сказал:
– Что случилось?
Она чуть тряхнула копной темных волос и произнесла совершенно чужим голосом:
– У меня болит затылок. Болит.
Я вывел ее из толпы, она послушно пошла за мной на боковую улочку, где мы присели на ступеньку у входа в какое-то здание. Я сказал ей:
– Сиди спокойно. Не шевелись.
Она повторила:
– У меня болит затылок.
У нее на лице залегли две глубокие складки, которых я у нее раньше не видел, – от крыльев носа к уголкам нижней губы, глаза были огромные и пустые, совершенно безжизненные. Она словно оцепенела.
Я прижал ее к себе, долго обнимал. С площади доносились крики – финишировали гонщики. Я слышал рев громкоговорителей. Но в то же время ничего не слышал. Я боялся пошевелиться, что-то сделать, я чувствовал, что она совершенно недвижима и где-то далеко отсюда. Она дышала ртом, как обычно, когда сильно волновалась, но сейчас все было иначе, она была спокойна, смотрела прямо перед собой, но ничего не видела и равномерно, почти естественно дышала ртом.
Когда она наконец пошевелилась и отстранилась от меня, она прошептала:
– Теперь хорошо. Хорошо.
Я не хотел сразу же ее расспрашивать, что произошло, а только помог ей подняться. Стряхнул пыль с платья. Спросил, не хочет ли она пить. Она знаком показала, что нет. Посмотрела на меня. Я увидел, как снова в ее светлых глазах собираются слезы. Потом она взяла меня за руку, и мы вернулись в толпу.
Гонка закончилась, Микки выиграл. Жоржетта и ее братишка прыгали от радости, сжав кулаки и истошно вопя. Они были так счастливы, что не обратили на нас внимания. Бу-Бу с облегчением улыбнулся, увидев, что Эль идет со мной. Он сказал мне позже:
– Микки хочет, чтобы ты знал, что Спалетто – человек слова.
Я пошел поговорить с владельцем магазина, который должен был вручить победителю гоночный велосипед. Он завел меня в кафе и на месте отсчитал восемьсот франков. Потолкавшись в давке, я нашел Спалетто и поделился с ним. Эль и Бу-Бу, как тени, следовали за мной. Я видел, что время от времени ее бьет дрожь, но казалось, она довольна, что Микки выиграл, она улыбалась, когда слышала из громкоговорителей имя Монтеччари. Бу-Бу держал ее за руку, как я раньше. Он тоже выглядел довольным, но я-то знаю своих братьев, он переживал именно из-за нее.
Мы вернулись в деревню на «Ситроене DS» шефа, но без Микки – организаторы пригласили его на ужин, Жоржетта, само собой, осталась с ним. По дороге мы говорили только о гонке. Я высадил ее братишку в городе перед домом, и мы двинулись к подъему на перевал уже втроем, и тут она попросила остановить, ее рвало. Я отвел ее к склону, но она рукой показала, чтобы я отошел. Я вернулся к машине и сказал Бу-Бу:
– Наверняка перегрелась на солнце.
Он кивнул, соглашаясь, но ничего не ответил.
Она вернулась в машину, как-то сразу осунувшись, и не произнесла ни слова. Только пошевелила рукой, показывая, что можно ехать дальше, ей не терпелось как можно скорее вернуться домой.
Когда мы подъехали к воротам, она прошептала:
– Нет. К маме.
Я почувствовал и Бу-Бу тоже, что больше она не может ничего сказать, иначе ее снова вырвет, или она потеряет сознание, или еще что-то. Я пересек деревню. На террасе Брошара еще сидели люди. Я въехал во двор Евы Браун, и, когда остановился у двери в дом, нам в лицо ударило ослепительное солнце, показавшееся между двух горных хребтов. Я помог ей выйти. Когда мать увидела ее, она ничего не сказала, но кровь отлила от ее лица.
В кухне Эль очень долго неподвижно сидела на коленях у Евы Браун, не произнеся ни слова. Старик наверху кричал как помешанный, и я тоже закричал снизу, чтобы он заткнулся. Бу-Бу взял меня за руку и сказал:
– Давай поедем.
Я отстранил его и склонился над Эль, она обхватила обеими руками шею матери. Я сказал ей: