или больше, все то время, пока сидел у нее. Я совсем не помню ни что я делал, ни что говорил, помню только, что когда она молчала, то прикусывала нижнюю губу, а я инстинктивно протягивал руки к ее лицу, стараясь остановить ее, не мог больше этого выносить.
Эль тоже откровенничала с ней, как и с Бу-Бу, но чуть раньше, в ту ночь, когда я потом избил ее. Это было с 13-го на 14-е июля, она очень поздно вернулась домой. Я услышал почти слово в слово ту же историю, что рассказал мне брат, правда, одна подробность заставила меня подскочить: эти двое мерзавцев сняли для Эль студию в Дине, «чтобы она принимала там мужчин». Бу-Бу ведь говорил мне: «Они собирались на ней хорошо заработать». Я было подумал, что они запросят выкуп, какую-то сумму, обещая оставить ее в покое.
Мадемуазель Дье тоже не знала их имен, но, когда Эль разоткровенничалась с ней, она сказала, что старший из них – владелец лесопилки на выезде из Диня, а у второго – агентство по недвижимости на бульваре Гассенди. Эль сказала:
– Вполне респектабельные буржуа, отцы семейства, совсем не шантрапа, как можно подумать. Если я пойду в полицию, то не смогу ничего доказать. А потом даже труп мой не отыщут.
Еще она ей сказала, и у меня сжалось сердце от этих слов: «Если они не оставят меня в покое, я с ними так или иначе расквитаюсь. Или все расскажу Пинг-Понгу, и он точно это сделает».
Она трижды просила мадемуазель Дье приехать за ней в Динь, два раза до свадьбы, а потом в тот вторник, когда она якобы ходила по магазинам в своем красном платье, а когда вернулась, я дал ей пощечину на дороге. Мадемуазель Дье встретилась с ней ближе к вечеру, в студии, о которой она говорила, значит, она действительно существует. На четвертом этаже старого дома в глубине двора, дом 173 по улицед’Юбак. Та самая улица, на которой Бу-Бу в воскресенье видел Эль и двух мужчин в черном «пежо».
Думая о том вторнике, когда я ее ударил, я вспомнил автобусные билеты, которые Эль достала из сумочки на кухне, чтобы показать мне. Я спросил у мадемуазель Дье:
– В тот вечер это вы привезли ее из Диня?
Она ответила, отводя глаза:
– Нет, она осталась в студии. Она не пожелала со мной ехать.
Искусав до крови нижнюю губу, она добавила:
– Я хотела идти в полицию, была сама не своя, мы повздорили. Она больше мне не звонила, а я больше не видела ее с вечера вторника.
Она опорожнила свой стакан. По-прежнему не смотрела мне в глаза. Потом сказала словно через силу:
– Ключи от студии должны лежать в ее почтовом ящике. Последний по счету от входной двери на первом этаже. Она боялась держать их при себе, чтобы вы не нашли, но в то же время думала, что, если все сложится неудачно, вам придется туда поехать.
Я никак не выдал своих чувств. Только повернул голову, будто счел эту информацию полезной, после того что узнал от нее. Она все-таки спросила меня глухим голосом:
– А что вы теперь будете делать?
Я ответил:
– Сначала поеду в Марсель увидеть ее. А уж потом решу.
Она покормила меня на кухне. С прошлого дня я съел только один бутерброд и, кажется, теперь ел с аппетитом, но совсем не помню, что именно, вообще ничего не помню. Только вижу, как она сидит напротив меня со стаканом в руке, в платье-рубашке из шелковистой ткани персикового цвета – такие были в моде несколько лет назад и продавались в магазине «Призюник». Она опьянела. Снова принялась мне рассказывать, как Эль обнаружили в Марселе на пляже, напротив парка Борели. Когда я заметил, что она уже это говорила, она ответила:
– Ах да!
И по щекам у нее скатились две слезинки.
Она хотела оставить меня переночевать – было уже за полночь, – но я отказался, предпочел ехать в Марсель, ведь я все равно не смогу уснуть. Она проводила меня до калитки. Луна была почти полной и отражалась в озере. Она сказала мне:
– Я тоже хотела бы ее увидеть. Как только будет возможно.
Я пообещал позвонить ей. Она стояла с полотенцем на голове и смотрела, как я сажусь в машину. Она так и не выпустила из рук стакана.
От Брюске до Диня около восьмидесяти километров, но много крутых поворотов перед выездом на автомагистраль. Я запарковался на бульваре Гассенди в два часа ночи перед единственным еще освещенным зданием, чем-то вроде дискотеки, хозяин которой старался выпроводить оттуда последних посетителей. Он объяснил мне, как найти улицу д’Юбак. Я пошел пешком. Было тихо и пустынно, я слышал только эхо своих шагов.
В доме, который описала мне мадемуазель Дье, освещение в подъезде автоматически не включилось. Я на ощупь в отблесках света уличного фонаря нашел последний по счету деревянный почтовый ящик. Он был заперт на навесной замок. Я рванул его изо всех сил и сорвал вместе с ушком. Внутри лежала связка из трех ключей: один длинный и два коротких, английских. Насколько я мог рассмотреть, на ящике не было написано имени хозяина квартиры.
По лестнице в глубине двора я поднялся на четвертый этаж. На площадку проникал свет снаружи. На нее выходили две двери – по одной с каждой стороны, но в левой была только одна замочная скважина. Я с большими предосторожностями открыл правую. После каждого поворота ключа прислушивался, не разбудил ли кого-то в доме.
Я вошел и включил свет. Запер дверь, быстро осмотрел узкую кухню, выкрашенную красной глянцевой краской. На мойке стояло два вымытых стакана, в холодильнике – початая бутылка пива. Я так и не узнал, кто здесь пил пиво. Во всяком случае, наверняка не Эль. Рассказываю именно так, как все видел.
В главной комнате, где тоже преобладал красный цвет, не было заметно чужого присутствия. Кровать, покрытая бархатным покрывалом, аккуратно застелена, шкафы пустые. Никаких следов, что Эль приходила сюда. На столике пепельница, но чистая. Я открыл один из ящиков шкафа – ничего.
Затем заглянул в ванную. Разумеется, я не ждал, что в зеркале, висящем над раковиной, сохранилось отражение моей жены, даже если она и смотрелась в него несколько дней назад, но одна вещица на полочке тут же привлекла мое внимание, и мне показалось, что я получил удар под дых. Это была ее зажигалка «Дюпон» с гравировкой «Эль» внутри отшлифованного квадратика на верхней панели.
Я размышлял, держа ее в руке. Во вторник, перед тем как я ее ударил, я вытряхнул на кровать содержимое белой сумочки, и эта зажигалка точно там была. Потом Эль приезжала из Диня всего один раз – в воскресенье, в день гонки. По крайней мере, насколько мне известно. Выходит, она оставила здесь свою зажигалку случайно, что было на нее непохоже, или же нарочно, чтобы я увидел.
Я стал искать дальше. Мне пришла в голову одна мысль, и я вернулся на кухню. Вытащил из-под раковины небольшой белый мусорный бак, который открывается, когда нажимаешь ногой на педаль. Он был почти пустой: окурки «Житан» и пустая пачка из-под печенья к аперитиву. Я не знал, что и думать.
Какое-то время я посидел на кровати. Снова осмотрел все ящики. Я говорил себе: «А вдруг она рассчитывала, что ты когда-нибудь придешь сюда, вдруг оставила ключи в почтовом ящике специально для тебя, тогда где-то должна быть и записка, какое-то сообщение». Стрелка на моих часах уже давно перевалила за три. Я старательно отгонял от себя мысли об окурках «Житан», брошенных в мусорный бак, и о том, что сюда до меня приходил какой-то мужчина. Я подумал, что если она боялась этих двух ублюдков, что вполне естественно, то должна была обращать внимание на каждую мелочь. Вы даже представить не можете, что мне вдруг пришло в голову: «Ну, кретин, чего ты добился, порывшись в моей сумке?»
Я тогда решил, что это адресовано мне. Но с чего я это взял? А вдруг она написала ее кому-то из этих двоих, которые следили за ней и рылись в ее вещах. Если она действительно оставила мне какое-то сообщение, то оно должно быть там, куда те двое не догадались бы заглянуть, а я, насколько она меня знала, сообразил бы.
Было десять минут пятого, и за окном уже начинало светать, когда я все понял. Я вернулся в ванную. Снял с кронштейнов над раковиной пластиковую полочку, на которой стояла зажигалка, и тогда увидел, что внутрь этого полого прямоугольника засунуты две визитные карточки. Я потряс полочку, на всякий случай, но из нее больше ничего не выпало. Одна была официальной карточкой лесопильни на дороге Ла-Жави, которой владел Жан Лебалек. Другая принадлежала Мишелю Туре, агенту по недвижимости, на ней был указан адрес офиса на бульваре Гассенди и домашний – переулок Бурдон. На обороте карточки Жана Лебалека незнакомым почерком написан адрес столяра в Дине, но много раз перечеркнут.
Ни слова от Эль, только эти две карточки. Я положил их в карман куртки, поставил на место полочку, проверил, не осталось ли следов моего визита, и ушел. Внизу я ненадолго замешкался, но все-таки решил оставить ключи у себя.
Я сел в машину на пустом бульваре, уже занимался бледный рассвет, предвещавший очередной жаркий день. Сначала я поехал взглянуть на план города, выставленный в витрине туристского агентства, потом к дому Туре. Это был особняк в псевдопровансальском стиле, такие встречаются во всех рекламах. Переулок Бурдон выходит на улицу, ведущую к термальным источникам, на нем еще много других домов. Когда я проезжал по бульвару Гассенди в сторону дороги Ла-Жави, то заметил с левой стороны агентство по недвижимости.
До ворот лесопильни, точно по спидометру – пять километров. Чуть подальше стоит указатель на Ле-Брюске. На меня это очень странно подействовало – именно в этот момент снова увидеть это название, причем так далеко от плотины Арама. Как будто кто-то, ну не знаю, специально, что ли, поставил сюда этот указатель, чтобы я знал, что он читает мои мысли. Я не верю в Бога – разве что иногда, во время пожаров, – но, правда, это название подействовало на меня очень странно. И кроме того, я устал.
Во дворе у Лебалека стоял черный «пежо», тот самый, о котором упоминал мой брат. Одно из окон в жилом доме уже светилось. Я подумал, что это кухня и кто-то, растрепанный, с опухшими от сна глазами готовит себе кофе, как Микки или я по утрам. До телефонного провода, который был протянут с дороги в цех, а потом к дому, было не дотянуться без лестницы. Я внимательно осмотрел двор, чтобы запомнить расстояние и расположение зданий, и вернулся в машину.