— Именно.
— То есть это, по-вашему, единственная вероятность? Я правильно понял?
— Прошу извинить меня, — сказала доктор Аннанд. — Мне нужно бежать — я уже совсем опаздываю.
— Конечно. Большое спасибо за помощь.
— Если хотите поговорить на эту тему подробнее, позвоните мне позже, хорошо?
— Да, спасибо. Очень может быть. Еще раз простите… хочу быть полностью уверен, что я вас правильно понял. Чужой эмбрион? Это единственная возможная ошибка?
— Да. Это гораздо более реально, чем ошибка при определении пола.
22
Каким-то чудом Джон дотянул до конца лекции. Продравшись сквозь шквал вопросов студентов, стараясь отвечать как можно короче, он почти бегом вернулся в свой кабинет, запер дверь и уселся за стол. Потом прослушал автоответчик.
Там было сообщение от Наоми. Ее голос дрожал от слез, чувствовалось, что она в панике.
«Перезвони мне, Джон. Пожалуйста, перезвони сразу же, как сможешь».
Он дал отбой. Что он может сказать ей сейчас?
Потом позвонил Розенгартену и сказал секретарше, что должен поговорить с доктором прямо сейчас.
В трубке зазвучали «Времена года» Вивальди. Через четыре минуты подошел доктор Розенгартен. Как обычно, он казался немного раздраженным и разговаривал так, будто очень торопится.
— То, что вы нам сказали… насчет пола ребенка, — начал Джон. — Это точно?
Розенгартен попросил его подождать, проконсультировался со своими записями и через пару минут появился снова.
— Это абсолютно точно, доктор Клаэссон. У вас девочка.
— Но вы не могли ошибиться?
Последовала красноречивая ледяная пауза. Джон слегка разозлился:
— Существует ли вероятность ошибки?
— Нет, доктор Клаэссон. Такой вероятности нет. Могу я чем-нибудь еще вам помочь?
— Нет… я думаю, нет. Это все. Спасибо.
Джон повесил трубку. Высокомерный тон Розенгартена выводил его из себя. Он еще раз попробовал дозвониться до Детторе (опять автоответчик), потом до Салли Кимберли, по обоим номерам, — и здесь никакого успеха, потом набрал номер Наоми.
— Джон. — Ее голос был странно искажен. — О господи, Джон… ты уже слышал? Ты уже знаешь?
— Знаю — о чем?
— Ты не смотрел новости?
— Я был на лекции. Что случилось?
Ее дальнейшие слова словно потонули в помехах — Джон услышал только обрывки, отдельные куски фраз:
— Доктор Детторе… вертолет… крушение… в море… погиб.
23
«Согласно свидетельству очевидцев, находившихся в тот момент на борту яхты, курсировавшей вдоль берегов штата Нью-Йорк…»
Джон бездумно смотрел на ведущего новостей. Строгий костюм, торжественное лицо. Наоми сидела на диване рядом, крепко сжимая его руку. На экране появилось изображение вертолета, точь-в-точь такого, какой доставил их в клинику Детторе и обратно. Включилась запись голоса — заметный северный акцент и характерные шумы, возникающие в радиоэфире.
«Видели, как… — Пауза, помехи. — …летел довольно низко… — Снова помехи. — …взрыв, как взрыв бомбы, и он как будто превратился в огненный шар… — Помехи. — …потом появился снова. О господи… — Прерывающийся голос. — …это было ужасно, просто ужасно. Обломки в небе. Они попадали в воду где-то в трех милях от нас. Мы сразу направились туда… — Помехи. — …ничего. Совершенно. Вообще никаких следов. Такое жуткое ощущение… Ужасное зрелище, словом. Исчез, просто исчез. Как будто его и не было».
Картинка на экране сменилась. Теперь там была фотография «Розы удачи». На ее фоне, как на заднике, снова возник ведущий:
«Ученый-миллиардер возвращался в свою плавучую клинику-лабораторию, расположенную на борту лайнера. Так называемые „дети на заказ“ для тех, кто мог позволить себе шестизначные расценки, — такова была область его деятельности. Несколько дней назад доктор Детторе на конференции Комитета озабоченных ученых в Риме представил открытое письмо, в котором осудил воззвание Ватикана к введению запрета на опыты над человеческими эмбрионами и назвал его преступлением против человечества».
Ведущий сделал паузу. На экране возник Детторе; видимо, это была его последняя фотография, за кафедрой, перед множеством микрофонов.
— В прессе работа Детторе не раз сравнивалась с евгеникой Гитлера. В журнале Time вышла статья…
Джон выключил звук и мрачно уставился на экран. Он никак не мог оправиться от шока.
— Что нам теперь делать, Джон?
— Я звонил в клинику шесть раз. Надеялся поговорить с доктором Лиу. Номер не обслуживается — так мне сказали. Отправил два письма по электронной почте — и оба пришли обратно с пометкой «Невозможно доставить».
— Нам необходимо проконсультироваться с другим врачом.
— Я говорил с Розенгартеном.
— Что он сказал?
— Он абсолютно уверен в своем заключении.
— Если он в самом деле ошибся, ни за что это не признает.
— Да, но… — Он поколебался. Наоми выглядела ужасно. Она была бледна, как простыня. Как рассказать ей о разговоре с доктором Аннанд? О том, что Детторе действительно ошибся, но не с выбором пола, а с эмбрионом вообще?
Как сказать ей, что она, скорее всего, вынашивает чужого ребенка?
— Почему может взорваться вертолет, Джон?
— Не знаю. Что-нибудь с двигателем, возможно. Реактивные двигатели иногда взрываются.
— Тот человек, очевидец, сказал, что это было похоже на бомбу.
Джон резко встал и подошел к камину. На полке стояла фотография Галлея. Он сидел в игрушечном полицейском джипе и улыбался во весь рот. Один из немногих счастливых моментов в его короткой жизни. Джон вдруг очень разозлился. На Детторе — за то, что тот погиб. Бессмысленное и глупое чувство, Джон это понимал, но ничего не мог с собой поделать. За то, что лишился обещанной Детторе субсидии. На доктора Розенгартена. На Господа Бога — за то, что произошло с Галлеем. На все те напасти, что сыпались на него в этой жизни.
Он прекрасно понял, что хотела сказать Наоми.
Бомба.
На свете множество безумцев. Фанатики, которые отрицают прогресс и свято верят в то, что для его остановки хороши любые способы. Безответственные ученые, которые считают, что весь мир — это большая лаборатория и они могут делать все, что захотят, проводить какие угодно эксперименты — взрывать атоллы в Тихом океане, создавать биологическое оружие, вмешиваться в генетический код человека — и все во имя того же прогресса.
А между ними находятся обычные люди, которые просто хотят жить своей собственной жизнью. Порой без вины виноватые, как Галлей, чья маленькая жизнь превратилась в ад.
Наука могла бы помочь предотвратить такие трагедии. Избавить от смертельных болезней вроде болезни Галлея. Детторе совершенно прав. Запрещать ученым исследовать эмбрионы — это преступление против человечества.
— Не забывай, почему мы это сделали, Наоми. Никогда не забывай. — Он невольно повысил голос — боль и гнев рвались наружу.
Она тоже встала, подошла к нему и обвила его руками.
— Ты ведь будешь любить нашу девочку, Джон? Что бы ни случилось, ты ведь будешь ее любить, правда?
Джон обернулся, обнял ее и легонько поцеловал в губы.
— Конечно, буду.
— Я люблю тебя. Я очень тебя люблю, и ты мне очень нужен.
Она была так напугана, так несчастна. Его сердце сжалось.
— Ты мне тоже нужна.
— Давай куда-нибудь сходим сегодня вечером. В какое-нибудь приятное местечко.
— Что ты хочешь? Мексиканскую кухню? Или, может, китайскую? Или поедим суши?
— Не хочу ничего острого. Как насчет того ресторанчика, «На винограднике»?
Джон улыбнулся:
— Это был наш самый первый ужин в Лос-Анджелесе, помнишь?
— Мне там нравится. Может, у них есть свободные столики?
— Я позвоню и узнаю.
— А ты помнишь, что ты сказал мне тогда? Мы сидели на веранде. Ты сказал: любовь — это не просто связь между двоими людьми. Это как построить стену вокруг всего, что тебе дорого, чтобы защититься от бед и напастей, от всего мира, если нужно. Помнишь?
— Да.
— Отныне именно это нам и придется делать.
24
Ночью Наоми опять стошнило. Вывернуло наизнанку. Джон сидел на корточках рядом с ней и поддерживал ее голову. Когда он был маленьким, мать вот так же сидела рядом, положив ладонь ему на лоб.
Она уже избавилась от всего, что было в желудке, и теперь ее рвало одной желчью. Из глаз лились слезы.
— Все хорошо, все хорошо, — повторял Джон, которого тоже мутило от нестерпимого запаха. — Все хорошо, милая.
Он вытер ее губы влажным полотенцем, промокнул глаза. Потом помог добраться до кровати.
— Тебе лучше? — озабоченно спросил он.
Наоми кивнула, без всякого выражения глядя перед собой. Ее глаза покраснели.
— Сколько еще будет продолжаться этот проклятый токсикоз?
— Может, ты просто съела что-то не то?
— Нет. — Она покачала головой.
Джон погасил свет и прилег рядом. От Наоми исходил влажный жар. Его все еще слегка подташнивало от запаха рвоты.
— Как ты думаешь, что это было на самом деле? — вдруг спросила она.
— Что было?
— Почему разбился вертолет? Думаешь, это была бомба?
Возникла долгая пауза. Джон лежал и вслушивался в дыхание Наоми. Постепенно оно становилось все спокойнее и тише. В тот самый момент, когда ему показалось, что она заснула, Наоми заговорила снова:
— У него были враги.
— У многих ученых есть враги.
— А у тебя есть враги, Джон?
— Я не настолько известен. Если бы был, тогда, я уверен, нашлась бы целая туча фанатиков, ненавидящих меня за мои взгляды. У любого, кто хоть немного выделяется из общей массы, есть враги. Но только это большая разница — испытывать к человеку неприязнь из-за его работы и взорвать его к чертовой матери.
Наоми помолчала.
— А что, по-твоему, будет теперь с его клиникой? С кораблем?
— Не знаю.
— Кто-то же, наверное, занимается администрированием? Надо ведь по меньшей мере отменить встречи с новыми пациентами. Должен же быть кто-то, с кем можно поговорить. Попросить, чтобы они подняли записи и точно узнали, что произошло в нашем случае.