Сарра непонимающе посмотрела на сына. Тот еще не успел переодеться, и мать, наконец, поняла.
– Тебя испугался, а я-то…
Убедившись, что ничего плохого с ним здесь не сделают, Салех продолжал приходить, был неизменно почтителен с Саррой и почти подобострастен с Натаниэлем. С Саррой он разговаривал на идиш, который освоил, работая на стройке вместе с репатриантами из Румынии. Он ухитрялся проникать в Тель-Авив даже после очередного безумства террористов из ХАМАСа, когда власти вводили для палестинских территорий закрытый режим…
Поддавшись произвольному течению воспоминаний, Натаниэль не заметил, как из подъезда вышла его собственная мать и направилась к Салеху. Он тихо охнул: куда еще ковры?
Но было поздно. Темно-вишневый ковер с плеча торговца перекочевал в руки Сарры Розовски, а две сиреневых пятидесятишекелевых купюры, украшенных портретами гордости израильской литературы, Нобелевского лауреата Шмуэля-Йосефа Агнона, – в руки Салеха из Газы.
3
Во время ежегодных отпусков, ставших за последние четыре года короткими, почти символическими, мировоззрение Натаниэля Розовски с катастрофической скоростью приобретало ярко выраженную антисионистскую окраску. Ему хотелось, чтобы в течение шести-семи дней, пока он будет предаваться безделью, число желающих рептариироваться в Израиль из Россиии и стран СНГ упало бы до нуля, чтобы Сохнут на какое-то время оказался без средств, чтобы Министерство абсорбции объявило забастовку или, на худой конец, аэропорт «Бен-Гурион» закрылся бы на профилактический ремонт. Причем год от года это желание становилось все крепче и, как большинство заветных желаний, абсолютно нереальным. Поэтому, в дополнение к подобным мыслям, Натаниэлю оставалось лишь ругать самого себя за поспешное решение уйти из полиции в частный сыск или молить Бога о том, чтобы в течение недели у репатриантов не происходило ничего, связанного с его работой.
Увы, все происходило с точностью до «наоборот». Стоило ему принять решение о законном отпуске, как начиналась череда непредвиденных (на самом-то деле вполне предсказуемых и прогнозируемых) событий. Например, в России появлялся очередной либерал-демократ, обещавший закрыть границы и разобраться с евреями, ограбившими страну. Последние, естественно, предпочитали не дожидаться подобного развития событий, хотя и понимали всю маловероятность оного. Или в какой-нибудь из бывших союзных республик объявляли «русскоязычных» гражданами второго сорта (как известно, именно на второсортных граждан проще всего свалить собственную некомпетентность или кое-что похуже), и некоренные граждане с простыми русскими фамилиями Рабинович-Вайнштейн срочно осаждали израильские консульства. На крайний случай обязательно находился вконец гениальный экономист-экспериментатор, мечтавший в течение двух-трех недель облагодетельствовать осатаневших от потрясения сограждан. В итоге деньги превращались в подобие спичечных этикеток, а еврейская часть облагодетельствованных сограждан спешно собирала чемоданы. В общем, число авиарейсов компании «Эль-Аль» из Москвы, Киева, Ташкента и прочих подобных мест возрастало примерно вдвое, соответственно увеличивалось число вновь прибывших. И естественно, в полном соответствии со статистикой, возрастало количество обращений в его агентство. И ведь что удивительно: стоило отпуску кончится, как почти сразу же иссякал поток репатриантов, жизнь входила в обычную колею. Во всяком случае, так казалось несчастному Натаниэлю. Последний раз его теория получила подтверждение за год до описываемых событий. В тот самый день, когда он без всякого шума ушел в отпуск, в Хайфский порт, с громадным шумом вошел паром под украинским флагом, зафрахтованный какими-то прекраснодушными христианскими организациями, страстно желающими помочь евреям оказаться, в конце концов, на исторической родине. Паром торжественно доставил в Святую Землю 750 человек. Натаниэль, узнавший о радостном событии из вечерней сводки новостей, схватился за голову и помчался отключать телефонный аппарат. И естественно, не успел.
Никакого выхода из заколдованного круга, им же самим созданного, Натаниэль Розовски не видел. Потому что вот уже четыре года частное сыскное агентство «Натаниэль» оставалось практически единственным в Гуш-Дане детективным агентством, специализировавшимся исключительно на делах новых граждан, прибывших из пост-советского пространства. Оно (не пространство, агентство, разумеется) постепенно становилось некоей репатриантской легендой, сведения о нем и номер телефона передавались из рук в руки – на манер переходящего красного знамени в полузабытом советском прошлом.
Клиенты приходили в контору, клиенты находили Натаниэля дома, клиенты ухитрялись узнавать место его отдыха, словом – отпуск летел в тартарары. Натаниэль не мог без зубовного скрежета читать имя основоположника политического сионизма Теодора Герцля. Скрежетать приходилось часто – в каждом населенном пункте страны непременно была улица, названная этим гордым именем.
Угадывалась во внезапном колебании сезонной численности репатриантов некая мистика. Розовски давно прекратил попытки объяснить загадочную закономерность. Хотя иногда в конце сумасшедшего рабочего дня ему приходила в голову туманная мысль: что случилось бы с полумиллионом репатриантов, если бы четыре года назад, испытав своеобразный культурный шок и внезапную эйфорию от резкого возрастания численности русской общины, он тем бы и успокился? Что случилось бы с ними, если бы он, инспектор Розовски, не стал увольняться из полиции ради открытия частного агентства, специализирующегося на «русских делах»?
Впрочем, все это оставалось вопросами сослагательного наклонения. Действительность же, увы, была такова: выйдя в отпуск, он с невольной тревогой прислушивался к звонкам – и в дверь, и по телефону, так что появлялся на работе после этого якобы отдыха окончательно издерганым и разбитым.
4
– Мама, – сказал Розовски, скрывая досаду за беспечной улыбкой, – а этот ковер мы постелим, наверное, в туалете, да?
Мать, только что гордо вошедшая с темно-вишневым свертком в картиру, непонимающе уставилась на него.
– Что?
– Я имею в виду – ковер ты купила для нас? – спросил Натаниэль. – Или у кого-то еще не хватает этого добра?
– Сто шекелей! – Сарра сверкнула очками. – Это же не деньги!
– Конечно, но я вовсе не о деньгах.
– Через неделю Роза выдает замуж дочку, – сообщила мать. – Плохой подарок?
– Замечательный. Ты совершенно права, – Розовски поцеловал мать в щеку. – Давай, я пока отнесу его в лоджию.
Едва он взял в руки ковер, оказавшийся неожиданно легким, как раздался телефонный звонок.
Сарра вопросительно посмотрела на сына.
– Я в отпуске, – мрачным тоном сообщил Натаниэль. – Меня нет. Я временно умер.
– Типун тебе на язык! – возмутилась Сарра, направляясь к тумбочке с телефоном. – Никогда не говори так. Даже в шутку, – она сняла трубку: – Алло, кто это?
Натаниэль, не дожидаясь конца разговора, быстренько ретировался в лоджию. Уложив ковер в самодельный стенной шкаф, он еще некоторое время помедлил, окидывая рассеянным взглядом окрестный пейзаж, изрядно надоевший за десять лет – ровно столько времени мать жила в нынешней квартире. Выкурив еще одну сигарету и в очередной раз вяло посоветовав самому себе бросить курить, он не торопясь вернулся в комнату.
Мать стояла у тумбочки и отнюдь не собиралась прерывать оживленную беседу. Натаниэль подумал, что его беспокойство относительно нарушения отпускных планов оказалось лишенным оснований. Но Сарра Розовки, заметив сына, вдруг сказала невидимому собеседнику:
– А вот и он, я сейчас дам ему трубку, – и, уступая место у телефона сыну, пояснила: – Это какой-то адвокат. То ли Грузенфельд, то ли Грузенберг.
Натаниэль тихо охнул.
– Я же просил, мама… – он принял из ее рук телефонную трубку и сказал обреченным голосом:
– Слушаю.
– Здравствуйте, Натан, это адвокат Цви Грузенберг. Вы меня помните?
– Да, конечно, – ответил Розовски без особого энтузиазма в голосе. Он прекрасно помнил молодого спортивного вида адвоката и симпатизировал ему. В свое время информация, полученная от Грузенберга, помогла завершить одно из самых сложных расследований. – Вы были адвокатом покойного Ари Розенфельда. Кстати, чем закончился тогда ваш иск к страховой компании?
– Пока ничем. Представьте, уже больше года все это тянется.
– Что вы говорите! – вежливо удивился Натаниэль. – Никогда бы не подумал… – он замолчал и свирепо глянул на мать. Та демонстративно повернулась к нему спиной и вышла в лоджию.
– Представьте себе, – сказал Грузенберг. – Конечно, получив результаты полицейского расследования, они перестали обвинять наследников в совершении преступления. Теперь они настаивают на том, чтобы дочь покойного согласилась на чать выплаты. Мотивируют тем, что текст завещания не конкретен. Конечно, они выплатят все, но пока что приходится раз в месяц являться в суд и повторять одно и то же.
– Да, представляю, каково вам сейчас, – посочувствовал Розовски. – Хотя, вы лучше меня знаете наше судопроизводство. сколько тянется процесс над Арье Дери? Четыре года?
– Пять. Вы правы, это для нас почти нормально. Собственно, я не жалуюсь. Если честно, то мне доставляет удовольствие появляться в суде, – сказал Грузенберг. – Знаете, недавно я, наконец-то, понял, что люблю свою работу.
– А я свою разлюбил, – вполголоса произнес Натаниэль. – И понял это гораздо раньше.
– Что, простите?
– Нет, это я так. Ворчу. У меня с утра, обычно, плохое настроение. Пока не позавтракаю, – объяснил Натаниэль. – Между прочим, я советовал своему приятелю-психологу исследовать связь настроения человека с временем суток, состоянием желудка и…
– И расположением звезд, – добавил в тон ему адвокат.
– При чем тут звезды?… Ну, неважно, это просто словесная реакция, – сказал Натаниэль.
Услышав в его голосе тщательно скрываемое раздражение, адвокат Грузенберг спросил с легким беспокойством: