В лице вдовы Хаскин что-то изменилось. В глубине глаз вспыхнул и погас огонек.
– Переживала? – она громко рассмеялась. – Смерть этого алкоголика? Кто вам сказал? Он сам виноват! Сам! Сам!
Господин Каплан встревожено поднялся и подошел к женщине.
– Извините, – сказала Юдит тоном ниже. – Не следовало бы, конечно, так говорить при рабби Давиде, а уж при рабби Элиэзере я бы и не заикнулась. Но вырвалось, знаете ли, вырвалось, господин мой… – она тихо заплакала, прижав руки к губам. Раввин наклонился и осторожно сказал:
– Все в порядке, Юдит. Успокойтесь и ответьте на несколько вопросов, – он повернулся к Натаниэлю.
Розовски кивнул.
– Да-да, вопросов совсем немного, – сказал он. – Вы готовы на них ответить?
Вдова кивнула. Слезы у нее прошли, она даже улыбнулась – робко и немного застенчиво, отчего ее грубоватое лицо смягчилось и даже похорошело.
– Я слышал, что у вас какие-то проблемы получением денег мужа от банка, – Натаниэль принял озабоченный вид. – Мы бы хотели вам помочь.
– Жалкие гроши! – воскликнула вдова. – И его никчемная жизнь и такого не стоит! Но я-то за свою поломанную жизнь хотела получить хотя бы их! Но банк не выдал ни шекеля! Они передали дело в раввинатский суд по вопросам наследства. Вдруг у Йоэля есть кроме меня наследники, которые потом будут претендовать на часть денег!
Вдова говорила совершенно спокойно и разумно. Правда, одного Розовски понять не мог: как при такой взаимной неприязни супруги Хаскин ухитрились обзавестись целой кучей детей? Это можно было отнести только с противоречивости человеческой натуры.
– Вот что, – сказал Натаниэль. – Я бы хотел получить копии банковских документов по этому счету. Может быть, нам удастся ускорить рассмотрение дела, – словно ища подтверждения, он взглянул на раввина. Г-н Каплан сделал вид, что не слышит. Ему явно было неприятно лгать женщине: сам принимая участие в заседаниях раввината, рабби Давид прекрасно знал, что на такие дела уходят годы, иногда – десятилетия. Еврейское религиозное законодательство весьма скрупулезно во всем, что касается внутрисемейных дел – сказывались века жизни вне своего государства, в пространстве чужого, зачастую враждебного законодательства.
К счастью вдова тотчас поднялась и принесла из другой комнаты пакет.
– Вот, – сказала она. – Вот, пожалуйста. Сами сделайте копии, а то я редко выхожу на улицу. Я в них ничего не понимаю. Заглянула сначала – думала, там деньги, все-таки, из банка прислали. А оказалось – какие-то бумаги. У меня даже голова разболелась, когда я начала их рассматривать, – Юдит взмахнула рукой. – Когда прислали, так я вообще о них забыла. Еще брат спрашивал, не получала ли я каких-нибудь документов? Так я сказала – нет, а на самом деле, получила, да забыла.
Натаниэль взял пакет и поднялся.
– Вот и все, – сказал он. – Больше мы не будем вам надоедать, госпожа Хаскин. Очень приятно было познакомиться. Не болейте, будьте здоровы.
– Но вы же ничего не спрашивали! – удивилась вдова.
– Все, что нужно было, я спросил. Мы же обещали, что вопросов будет немного.
Розовски отвез господина Каплана домой. Он попрощался с раввином довольно рассеянно, так что если даже рабби Давид и хотел его расспросить о чем-то, при виде отрешенного лица сыщика не решился.
Вернувшись домой, Натаниэль принял душ, наскоро поужинал и завалился на диван.
Неожиданное открытие, касавшееся родственных связей семейства Хаскин, проливало свет на некоторые особенности поведения Пеле.
– Например, становится понятным его поведение в вопросе алиби… – пробормотал Натаниэль. – Дело не в компрометации дамы. Просто он не хотел, чтобы полицейские надоедали Юдит вопросами. Пеле прекрасно знал о ее уязвимой нервной системе и об относительно недавнем потрясении…
Ну хорошо, а встречался ли Даниэль Цедек с бывшим свои подельником и другом?
И если да – о чем они беседовали?
– Стоп-стоп-стоп… – пробормотал Розовски. – Почему это я уверен в связи между гибелью Йоэля Хаскина и убийствами раввина и Пеле?
Уверенности у него не было.
– А что нам известно о смерти господина Хаскина? – он поднялся с дивана, подошел к письменному столу, засветил настольную лампу. Сел в скрипучее кресло и выложил из портфеля документы, принесенные утром Офрой и Маркиным, нашел копию протокола дорожной полиции.
– Так… Шкода-фелиция… – пробормотал он. – Еще один призрак. Призрак женщины. Призрак убийцы. Призрак машины. Сплошные призраки. Прямо не Тель-Авив, а какой-то замок Шпессарт. Стивен Кинг.
Он рассеянно посмотрел в окно, залитое подтеками дождевой воды. Призраки, призраки…
Пронзительная трель телефонного звонка заставила его вздрогнуть.
Звонила Офра.
– Тебя еще интересует, о чем рассказывается в девятнадцатой серии? – спросила она. – Я узнала. На меня, правда, смотрели, как на ненормальную, но я объясняла, что я-то нормальная, просто мой хозяин странный человек.
– Что? В какой серии? – Розовски не сразу вспомнил об утреннем разговоре. – Ах, да-да-да! И что же там?
– Там папаша-алкоголик издевается над детьми и над женой и доводит своего сына до того, что тут его убивает. Вступается за мать и убивает. Очень впечатляющая сцена. Подходит?
– Еще бы! – воскликнул Розовски. – Еще как! Спасибо!
Офра положила трубку. Что-то в этом роде Натаниэль подозревал. Сразу же после того, как господин Каплан-младший объяснил, что собой в действительности представляло явление «диббука».
Он подошел к видеомагнитофону, вставил полученную от рабби Давида кассету. Передвинул кресло поближе, положил на подлокотник новую пачку сигарет, зажигалку и пепельницу. Только после этого сел и включил воспроизведение.
В первый раз Натаниэль был настолько ошарашен увиденным, что не обращал особого внимания на детали. Жуткая сцена, воспринимавшаяся первоначально как фрагмент голливудского фильма ужасов, снятого в документальной манере а-ля «Ведьма Блэйр», теперь действительно выглядела сеансом психотерапии. Розовски казался себе студентом или консультантом, приглашенным на лекцию в медицинский институт. Рабби Элиэзер представлялся ему ныне профессором, совершающим утренний обход больных, рабби Давид – ассистентом и лечащим врачом, а прочие члены миньяна – профессорской свитой.
Впрочем, зрелище не стало менее отталкивающим – начало приступа и особенно его кульминация, когда Юдит Хаскин пыталась освободиться от удерживающих ее пут.
Когда женщина обмякла и закрыла глаза, Натаниэль остановил демонстрацию и задумчиво повторил слова, казавшиеся бредом:
– Родная кровь. Родные руки. Убийство. Смерть.
Сейчас, когда не жуткий неестественный голос выплевывал эти короткие фразы, а он сам, они не казались жуткими. Мало того, была в этих словах какая-то логика:
– Я их заберу. Всех. Пусть младшие не забывают читать кадиш по отцу. И старший сын… – Розовски поднял пульт дистанционного управления, отмотал запись к началу и вновь пустил демонстрацию.
От трех сигарет, выкуренных подряд, у него запершило в горле, а от дрожащего изображения болели глаза.
Он понимал, что именно здесь, в этой процедуре, скрывалась разгадка гибели Йоэля Хаскина, повлекшей, в свою очередь убийство раввина Каплана и Даниэля Цедека. И он должен был найти эту разгадку.
Бросив пульт управления на диван, Натаниэль вернулся к письменному столу. Еще раз просмотрел полицейский протокол, ппрочитал казенные фразы о состоянии алкогольного опьянения, о переходе дороги в неположенном месте. Ясно, почему полиция не весьма упиралась, разыскивая сбившую Хаскина машину – виновен был сам пострадавший.
Розовски уже собрался было отложить копию протокола в невысокую стопку просмотренных бумаг, как вдруг неожиданная мысль пришла ему в голову.
– Странно… – пробормотал он. – Очень странно… Они что, тоже дух вызывали?
Из записи следовало, что к моменту прибытия «скорой» и полиции, Йоэль Хаскин был мертв. С чьих же слов полицейский записал марку сбившей машины, якобы названную самим пострадавшим?
Он перевернул страничку и с досадой ругнулся. Конечно, Маркин скопировал только ее. А имена свидетелей происшествия, дававших показания, оставил в полицейском архиве. Розовски вновь вернулся к началу протокола, прочитал адрес. Угол улиц Литани и Симтат а-Лемон. Он пододвинул к себе чистый лист, начертил перекресток, надписал на одной линии «Литани», на другой – «Симтат а-Лемон». Подумал немного, продолжил улицу Литани – так, как он помнил район. Примерно в квартале от наезда улица немного изгибалась и переходила в другую.
В улицу Бен-Цион. На которой жила семья Хаскин.
«Знали бы вы, как часто Юдит с Игалем приходилось вытаскивать его из забегаловок! – словно наяву услышал Натаниэль голос шамеса. – Не в обиду покойному будь сказано, тогда и парню перепадало, и жене! Он таким буйным становился!»
– Вот и в тот вечер, похоже, они его и вытаскивали… – Розовски перегнулся через стол, взял лежавшую на кресле пачку сигарет и зажигалку. – И значит, кто-то из них услышал последние слова покойного. Ладно… – он переложил копию протокола, взял следующий лист. – Так, а это у нас что?
Оказалось – одна из липовых анкет, собственноручно разработанных Офрой. Натаниэль еще раз полюбовался изяществом деловой графики, подумал, что девушке стоило бы учиться на дизайнера. Правда, тогда в агентстве «Натаниэль» возникнет проблема приготовления кофе. Вспомнив об этом, Розовски почувствовал себя законченным эгоистом.
– Ладно-ладно… – буркнул он себе под нос. – Как-нибудь разберемся с дизайном…
Пробежав глазами заполненные рукой Офры графы о составе семьи, он углубился в заметки девушки, касавшиеся бюджета, переездов и прочих сведений.
Ничего нового они не содержали. Дата заключения брака. Даты рождений детей. Место рождения. Старый адрес. Новый адрес.
– После свадьбы сразу уехали в Италию и прожили там пятнадцать лет, – вспомнил Розовски. – Старший сын Игаль родился там…
Натаниэль замер с полуоткрытым ртом, так что дымящаяся сигарета упала прямо на стопку бумаг и немедленно прожгла в верхнем листе крохотную дырочку. Розовски выругался. Сигарету отправилась в переполненную пепельницу, а он принялся лихорадочно листать документы. В голове его складывалась неожиданная, но вполне убедительная версия.