Перед входом висела табличка: «Вход с оружием запрещен». Водитель оставил свой автомат охране. А у столичных полицейских оружие и так отсутствовало.
Внутри было темно и едко пахло лекарствами и гниением. В углу на корточках, спиной к стене, сидели местные жители — старик и девушка. Девушка выла, у старика был остановившийся взгляд.
— Вы не могли бы подождать? — спросил охранник. — Нам привезли раненых — наших и с их стороны.
— Нет, — сказала Лунд. — Ждать мы не можем.
Она пошла вперед, заглядывая в палаты по правую и левую стороны от прохода, слушая стоны раненых на древних медицинских каталках, глядя на людей, проходящих мимо на костылях. Чуть дальше терпеливо сидели на скамье трое афганцев в одежде, заляпанной кровью, с повязками на головах.
Кто-то толкнул Лунд в спину, грубо приказал убираться с дороги. Она обернулась. На носилках несли человека, у которого вместо ног было кровавое месиво из плоти и костей. На лице солдата застыло выражение муки и удивления. Медсестра прямо на ходу ставила ему капельницу с обезболивающим.
Лунд сразу вспомнила Майера, машину «скорой помощи», его тело, дергающееся от разрядов дефибриллятора.
Она ненавидела любые больницы, но страшнее этого госпиталя ничего в жизни ей не встречалось.
— Через неделю я поеду домой, — прохрипел человек на носилках по-датски. — Домой… Вы слышите меня?
Солдат с усилием поднял голову, пытаясь посмотреть на себя. На месте ног торчали два ужасных обрубка. Он не заплакал, только сжал губы и, откинувшись снова на затертую подушку, уставился в потолок.
Странге стоял рядом с ней и молча смотрел на солдата.
— Давай поскорее закончим, — сказала она.
Операционная находилась в общем помещении и была просто отгорожена занавесками. Под потолком одна яркая лампа, две медсестры в белых костюмах, хирург в зеленом. На столе человек, на его лице маска, глаза закрыты, он без сознания, в теле зияющая рана. Краска на стенах облупилась, и ее уже трудно было назвать белой. На окне рваная тряпка; сквозь дыры пробивался белый свет зимнего солнца.
— Хольст? — окликнула Лунд человека в зеленом, когда он отошел от операционного стола и дал указания медсестрам. — Мы…
— Я знаю, кто вы. Подождите снаружи, минут пятнадцать. Потом мы сможем поговорить.
Они дожидались его в полутемной маленькой комнатке со сводчатым потолком. Странге разрешил ей снять каску. Бронежилет остался на месте. Прошло целых тридцать минут, прежде чем Хольст появился. Он сорвал с шеи маску, швырнул ее в урну в углу, стал мыть руки в раковине.
— Мы хотим знать, что вы делали в Копенгагене, — сказала Лунд, разглядывая его.
— Ездил в отпуск. Недели на три. Или на месяц, что-то около того.
Хольст сел. Крупный, неулыбчивый человек с лицом угрюмого подростка, он лишь отдаленно напоминал своего погибшего брата. Война наложила на него отпечаток жесткости, грубости и заметной усталости. И уж во всяком случае, он был больше похож на солдата, чем Себастиан.
— Чем обязан? — спросил он, вынул из ящика стола пачку сигарет и закурил, выдувая дым в сторону окна.
— Где вы были? — спросил Странге.
— Вам-то что за дело?
— У нас есть ордер на ваш арест. Советую вам отвечать на вопросы, в противном случае сегодня вечером вы полетите с нами.
Он явно удивился.
— Мне просто нужно было побыть одному, вот и все.
— Вы не разговаривали со своим отцом? — спросила Лунд.
— Практически нет. Я же сказал. — Он отодвинул к центру стола лежащие там бинты, лекарства, стетоскоп. — Может, хотя бы скажете, кого я, по-вашему, убил? Просто из вежливости.
Она достала из сумки снимки: Анна Драгсхольм, Мюг Поульсен, Давид Грюнер, Лисбет Томсен, Гуннар Торпе.
Хольст взял в руки фотографию Драгсхольм.
— Остальных я вроде узнаю. А это кто?
— Где вы были? — повторила свой вопрос Лунд. — Что делали?
— Я хирург. И занимаюсь тем, что спасаю людей, а не убиваю их. Могли бы позвонить, незачем было лететь в такую даль.
Лунд забрала у него фотографию и положила обратно на стол.
— Эта женщина хотела доказать, что солдаты Рабена невиновны. Два года назад вы пытались спасти своего брата. Мы видели его запись на видеокассете, где он говорил о Рабене. — Она вынула еще один снимок — тот, на котором лица бойцов отряда были перечеркнуты крестами. — Вот это мы нашли в мусоре, который вы выбросили, когда съезжали со съемной квартиры на Исландс-Брюгге.
Он посмотрел на лица и на кресты.
— Вы думаете, что в смерти Себастиана виновен Рабен? Анна Драгсхольм хотела добиться пересмотра приговора.
— Я даже не знаю, кто эта женщина…
Хольст раздавил окурок. В комнату зашел кто-то из персонала, но он лишь молча махнул рукой.
— Нам известно, что вы пытались встретиться с Рабеном, — продолжил Странге. — Он отсылал ваши письма обратно.
— Вот как?
— Начинайте говорить, — сказала Лунд. — Мы проделали большой путь и не собираемся возвращаться с пустыми руками, уж поверьте.
— Вы напрасно теряете время. Я никого не убивал. Почему…
Странге, чертыхнувшись, грохнул кулаком по столу. Эта вспышка была так внезапна, что Лунд вздрогнула.
— Хватит чушь молоть! У вас была их фотография, и вы вычеркивали их одного за другим.
— Просто игра такая, — спокойно ответил Хольст, пожимая плечами. — Чтобы время скоротать.
— Вы были на дежурстве, когда сюда привезли вашего брата, — сказала Лунд, обводя рукой убогое помещение.
Он отвел глаза.
— Смотреть на раненых и убитых тяжело, даже если это чужие люди. Но когда среди них видишь родного брата…
— Да, да! Я понял вашу мысль!
— Затем вы узнали, что в гибели Себастиана винят Рабена и остальных. Они остались живы, а Себастиан в могиле.
Хольст направил на нее длинный бледный палец.
— Мой вам совет: держитесь подальше от героев, — произнес он тихим, полным муки голосом. — Вокруг них гибнут люди.
— То есть смерть вашего брата на совести Рабена?
— Да! — выкрикнул он. — И надеюсь, что этот мерзавец будет гореть в аду. Но…
Они ждали. Хольст долго молчал.
— Ладно, слушайте, — начал он. — Рабен был командиром. Не существует закона, который наказал бы его за то, что он загнал мальчишку вроде Себастиана в то гадючье гнездо. Он был вправе сделать то, что сделал. И что мне оставалось? — Хольст мрачно усмехнулся. — Только устроить всем небольшой сюрприз. Среди тел и фрагментов, которые в тот день привезли из деревни, была лишняя часть. Рука.
Его глаза смотрели вдаль — в прошлое.
— Я подумал, что если об этой руке узнают там, в Копенгагене, то возникнут вопросы, и гибелью наших парней займутся всерьез. Тут ходило много слухов. Как убили целую семью местных.
— Вы думаете, это сделали бойцы Рабена? — спросил Странге.
— Кто же еще? Никто не поверил той сказочке об офицере-невидимке. Я думал… — Он потянулся за сигаретами, снова закурил. — Думал, что армия во всем разберется, проверит все, раскопает правду. Мы ведь не скрываем ничего, что здесь происходит. Во всяком случае, не такое. Но… — Он изогнул губы в кривой усмешке. — Но тут я сильно ошибался. Военный прокурор не стал даже слушать о том, что мирные жители могли быть убиты датскими солдатами. И они остались безнаказанными! Это потом уже Рабена заперли в психушку, за другие дела.
Лунд сверилась с документами.
— Та рука принадлежала террористу-смертнику, — сказала она.
— Я не знаю, кому она принадлежала. Просто рука, и все.
— Вы были расстроены. И составили ложное медицинское заключение.
— Руку привезли из деревни! Кто-то ведь должен был разобраться, что там все-таки произошло!
— У вас проблемы, Хольст, — сказала Лунд.
Он опять усмехнулся:
— Неужели? Как страшно. — Он наклонился к ней. — Себастиан умер здесь, в паре шагов от этой комнаты. У него было пробито легкое, только и всего. Случись это в Копенгагене, он был бы сейчас жив. Для современной медицины такая операция — пустяк. Но здесь… — Он зажмурился. — Здесь я не смог его спасти. Мне пришлось наблюдать, как он умирает. А психопат Рабен, который потащил их в ту деревню, раздобыл себе ловкого адвоката и вышел сухим из воды. Ему чуть медаль не вручили. И вы спрашиваете, не был ли я расстроен?
Гнев вырвался наружу. Хольст вцепился в стол обеими руками, сильными руками хирурга.
— Да! — заорал Фредерик Хольст в лицо полицейским. — Да, я был расстроен!
Лунд ждала, что последует дальше.
Через несколько секунд он справился с эмоциями и заговорил тем же ровным, скучным гоном, что и раньше:
— Но мои чувства ничего не меняют. Себастиана не вернуть. Поэтому все, что я могу, — это пытаться снова и снова спасти его, день за днем, на этом чертовом операционном столе. — Хольст шмыгнул носом, загасил недокуренную сигарету. — Это все, — сказал он и отшвырнул от себя фотоснимок с крестами на лицах бойцов. — Извините, что не оправдал ваших ожиданий.
Больше они ничего не смогли добиться от Фредерика Хольста. Ему надо было возвращаться к работе. Его ждал очередной пациент — талиб, тяжело раненный и орущий на медсестер.
Лунд достала спутниковый телефон, чтобы связаться с Копенгагеном.
— Хольст не может сказать, где он был во время убийств, или не хочет, — сообщила она Бриксу.
— Это неважно. Убийца — он?
Невзирая на тысячи километров, разделяющие их, и помехи спутниковой связи, Лунд отчетливо услышала в его голосе беспокойство.
— Не думаю.
— Господи, Лунд. То есть все усилия коту под хвост?
— Еще не знаю.
Они снова стояли в приемном покое госпиталя. Вокруг солдата без ног, которого она видела ранее, собрались врачи и медсестры.
— Рабен ничего нового не сказал?
— Повторяет одно и то же.
— Здесь постоянно всплывает имя Согарда, — солгала она. — Он оставался в лагере за главного, когда это случилось. Все должно было идти через него.
— Давайте-ка пакуйте свой крем для загара и возвращайтесь. Согарда мы вызывали еще р