Странге качнул головой:
— Они не могли. Это было невозможно, если вокруг засели талибы.
— Но здесь никаких следов! Только несколько гильз. Ни крови, ни упаковок от армейских пайков. Кажется, что… — У нее было ощущение, что вокруг все фальшиво. — Кажется, что здесь вообще никто не жил. — Она отодвинула потрепанную, засаленную занавеску и посмотрела на бесцветный пейзаж за окном. — И никто здесь не погиб.
Водитель начинал беспокоиться.
— Мы можем ехать? — спросил он.
— У нас полно времени, — сказала Лунд. — Я хочу поговорить с полицейским. Вы переведете?
Они вернулись все вместе в самую большую комнату в доме. Полицейский был там — сидел на стуле, а двое его спутников стояли над ним, как охрана. Все они курили. Лицо человека в синей форме выражало скуку и недовольство.
— Кто здесь жил? — спросила Лунд и дождалась, пока присматривающий за ними солдат переведет сначала вопрос, а потом ответ.
— Семья из пяти человек. Ходили слухи, что глава семейства приторговывал наркотиками и поддерживал Талибан деньгами, — услышала она в конце концов.
— Он считает, что семью убили датские солдаты?
Начальник полиции зевнул, поднялся, отряхнул пыль с фуражки, поднял с пола винтовку. Сказал что-то медленно.
— Нет, — перевел водитель. — Он говорит, что здесь не было никаких следов того семейства.
Лунд впилась взглядом в афганца.
— То есть они просто исчезли?
— Так бывает, — сказал водитель и посоветовал от себя: — Не перегните палку с вопросами.
На полу что-то валялось, похожее на большую деревянную лопату с длинной ручкой. Лунд подняла странный предмет.
— Что это?
Полицейский сказал что-то.
— Это для хлеба, — перевел водитель. — Семья держала пекарню.
— Помимо торговли наркотиками для поддержки талибов? — уточнила Лунд.
— И так бывает.
— Где печь?
Последовала долгая тирада на пушту.
— Он говорит, что все было разрушено.
— В таком случае пусть покажет мне место, где была печь.
— Лунд, — прошептал Странге.
— Что?
— Мы здесь непрошеные гости. Нужно возвращаться.
За домом виднелся задний дворик, а в нем — несколько низеньких строений.
— Я еще не закончила, — сказала она.
Бук сидел за своим столом и смотрел, как из кабинета выносят коробку за коробкой. Плоуг стоял рядом и тоскливым голосом выговаривал ему за сцену в церкви Рювангена.
— Томас… — говорил Плоуг. Теперь они обращались друг к другу только по имени. — На что вы вообще рассчитывали, когда шли к Россингу?
— Россинг не дурак, — сказал Бук. — Он знает, что Грю-Эриксен запросто может взяться и за него. Я дал ему шанс. Он им не воспользовался. А еще я позвонил частным адвокатам, чтобы посоветоваться насчет нашей ситуации. Я бы хотел, чтобы ты пообщался с ними…
— У нас есть куда более важные дела! — вскричал Плоуг.
— Например?
— Расследование Лунд в Афганистане.
— А что мы можем сейчас сделать? — ответил Бук, разводя руками. — Она там, а мы здесь…
— Она без разрешения покинула зону, контролируемую датскими войсками.
— Ну так организуйте ей такое разрешение.
— Вы, очевидно, не представляете, как работает система. Действия в Афганистане — операция НАТО. Существуют правила, которым должны следовать все страны. Мы нарушили их. Армейское начальство рвет и мечет. Британцы недовольны…
— Они постоянно чем-нибудь недовольны.
Дверь распахнулась, и появилась Карина в джинсах и красной блузке.
— Пришел министр обороны, — сказала она с удивлением в голосе. — Он хочет поговорить с вами с глазу на глаз. Мне пригласить…
Бук хлопнул в ладони, порывисто вскочил с кресла. Но Россинг опередил его, входя в кабинет без дальнейших церемоний. Они подождали, пока Карина и Плоуг оставят их вдвоем.
— Надеюсь, вы пришли не из-за того, что в Гильменде возникли какие-то бюрократические проволочки! Мне сейчас не до этого, — сказал Бук вместо приветствия.
— Нет, — ответил Россинг, скривив рот в усмешке. — Я уже не пытаюсь предсказать, каков будет ваш следующий шаг.
— Тогда чем могу быть полезен?
Россинг сел у окна. В его внешности что-то переменилось — больше он не выглядел победителем, не так гордо нес голову с орлиным профилем.
— Я всегда был предан Грю-Эриксену, — произнес он.
— С чем вас и поздравляю.
Россинг смотрел на Бука тяжелым взглядом из-под полуопущенных век.
— Иногда это означало, что мне приходилось идти на компромисс с собственными убеждениями. Тут ничего не поделаешь, это политика.
— А я бы сказал, что это просто компромисс.
— Всего неделю в кресле министра, и вы уже читаете мне нотации?
Бук заметил, что это было сказано скорее с горечью, чем с возмущением, и удивился.
— Все это не так просто, — продолжал Россинг. — Когда мы услышали о возможной расправе над мирными жителями… — Он посмотрел в окно. — Столько всего происходило. В то время нам требовалось больше денег, больше солдат. — Казалось, что с каждой минутой на него все сильнее давит некая внутренняя усталость. — Одно решение всегда будет влиять на другое. Это как принцип домино: упадет один элемент — обрушится весь ряд. Мы с премьер-министром договорились отсрочить расследование того, откуда взялась лишняя рука. Я и представить не мог, к чему это приведет.
Россинг повернулся и посмотрел Буку в глаза.
— Если бы я знал… Бедняга Монберг. И все эти убийства…
Бук сел рядом с ним на стул, напряженно ожидая продолжения.
— Наверное, мне следовало прислушаться к тревожным сигналам, — проговорил Россинг. — Я не испытываю гордости…
— О каких сигналах вы говорите?
— Врачи, которые осматривали тела и нашли руку, обратили внимание на некоторые несоответствия. Мы долго колебались, но потом военная разведка доложила, что ни один из убитых не был гражданским лицом.
— Россинг, вы же не человек с улицы, вы министр обороны! Кто, как не вы, мог бы получить достоверные сведения…
Несмотря на всю серьезность разговора, Россинг запрокинул голову и рассмеялся от всего сердца.
— О боже. Какой вы все-таки ребенок. Неужели вы думаете, что мне известно все? Неужели вы думаете, будто мне докладывают о каждой мелочи? Или будто я хочу или могу вникать во все детали? Это же война. Это правительство…
— Что за несоответствия?
Россинг снова отвернулся к окну, словно не хотел, чтобы кто-то видел его лицо в этот трудный момент. Он сунул руку во внутренний карман пальто и достал свернутые трубкой бумаги.
— На руке была татуировка, сделанная хной, — сказал он, передавая бумаги Буку.
На верхнем листе была фотография оторванной руки, на ладони отчетливо виднелась коричневая круглая татуировка.
— Мы проконсультировались с экспертами, — продолжал Россинг. — Они сказали, что такая форма татуировки типична для хазарейцев.[7] Эта народность проживает в основном в Афганистане. Они ненавидят Талибан и боятся его по ряду причин. И вот еще… — Он указал на бледную полоску металла на одном из пальцев кисти. — Это золотое кольцо. Талибы не носят золото. Вывод: это женская кисть и не может принадлежать террористу-смертнику.
В голове Томаса Бука образовалась звенящая пустота. Потом он наконец задал главный вопрос:
— Премьер-министр знал об этом?
Флемминг Россинг закрыл глаза.
— Официально нет.
— Но ему сообщили?
Короткий смех.
— Вы разве сами еще не поняли? Герт знает то, что ему никогда не говорили. Ему оказывают услуги, о которых он никогда не просил. Вот почему он премьер-министр. Человек, облеченный высшей властью. Тот, кому подчиняемся мы все.
Он встал.
— Почему вы решили рассказать мне об этом? — спросил Бук.
— Вы же этого от меня и добивались.
— Да, но почему? Почему теперь?
— Бедный мой Бук, — произнес Россинг, тряхнув головой. — Разве вы не чувствуете, что все кончено? — Он кивнул на бумаги. — Это вам, поступайте с ними, как сочтете нужным.
После ухода Россинга Бук еще минут пять обдумывал услышанное. Затем он попросил грузчиков ненадолго прерваться, позвал Плоуга и Карину и усадил их за стол.
— Что случилось? — насторожился Плоуг.
— Мы изменяем стратегию, — сказал Бук, кладя перед ними полученные от Россинга бумаги.
— Россинг вышел от вас с таким мрачным видом, что ничего хорошего ждать не приходится, — проворчал чиновник. — Вы хотите сказать, что вы с ним объединяетесь против Грю-Эриксена?
— Прочитайте, что он мне принес, — потребовал Бук.
Они оба рассмотрели снимок кисти с татуировкой и прочитали приложенный к нему отчет экспертов.
— Вы думаете, Россингу можно доверять? — спросила Карина. — Он вас столько раз обманывал, подставлял. Вряд ли ему известно, что такое угрызения совести.
— Совесть тут вообще ни при чем, — ответил Бук. — Просто он напуган. И использует меня, чтобы ослабить Грю-Эриксена. Ну ладно, сейчас мне первым делом надо поговорить с Краббе. Узнайте, что там нового у Лунд. Запросите еще раз службу безопасности, полицию…
Плоуг заерзал на сиденье.
— Что? — спросил Бук.
— Эрика Кёнига отстранили от должности. По распоряжению премьер-министра.
— Пока я еще министр юстиции! Только я могу уволить Кёнига!
— А Грю-Эриксен — премьер-министр. Дело сделано, Кёниг вышел из игры. — Плоуг озадаченно наморщил нос. — Я спрашивал у него, в чем причина, но он не сказал. О том, кто его заменит, станет известно только завтра. Ох, не нравится мне все это…
Допрашивать Согарда Брикс поручил Мадсену. Майор был без мундира, в форменной рубашке, берет лежал рядом на столе. Испуганным он больше не выглядел.
— Это смешно, — возмущался Согард. — Я уже сто раз вам сказал: шкафчик мой, но я не пользовался им несколько месяцев. Табличка с именем ничего не значит.
— Ничего не значит?
— Вот именно.
— А телефон? — Мадсен стоял у окна и смотрел на сидящего майора сверху вниз. — В шкафу был обнаружен телефон, с помощью которого убили Грюнера.