Пьер Вери
Убийство Деда Мороза
I. МАРКИЗ ДЕ САНТА-КЛАУС
Аббат Жером Фюкс, кюре Мортефона, маленького городка в департаменте Мёрт-и-Мозель, со вздохом облегчения поставил раку святого Николая на большой сейф в ризнице.
Холода прогнали последних аистов; стаи отощавших ворон с криками кружили возле церковного шпиля. На небольшой площади толпилась кучка веселых взрослых и румяных подростков. Девочки, от которых так и веяло здоровьем, водили хоровод и пели:
Трое малышей
Собирали колосья в поле…
— Смотрите! — закричал какой-то мальчик. — Чудовище снимает свою шкуру!
Костюмированное шествие закончилось. Под общий смех «господин святой Николай» помогал разоблачиться похожему на желтого медведя чудовищу, которое в течение часа водил по городку, а оно — вернее булочник Пудриолле, исполнявший эту роль — скидывало шкуру, ворча:
— Черт побери! Хоть сегодня и шестое декабря, а я изрядно вспотел!
Святой Николай, покровитель Лотарингии, снял расшитое платье, митру, бороду и усы. Нацепив на нос очки, он предстал в своем истинном обличье — ризничего Блэза Каппеля.
Девочки показывали пальцами на здоровенного парня с болтающимся на поясе поверх белого передника целым арсеналом пил, сечек и ножей, и продолжали распевать во все горло:
Не успели они войти,
Как тут же мясник их убил,
Разрезал на мелкие куски,
И как поросят засолил…
Человек с ножами смеялся. Его звали Матиас Хаген и каждый год во время праздничной процессии он изображал мясника из легенды, убийцу троих детей, воскрешенных спустя семь лет святым Николаем. Ему и переодеваться не нужно было, так как он держал мясную лавку на Козлиной улице.
— Эй, пекарь, — крикнул он, — идем в «Гран-Сен-Николя», а? По-моему, мы заслужили по кружке пива! Фотограф, ты с нами?
Блэз Каппель вошел в церковь. Он был так близорук, что даже в очках наткнулся на стул.
Прихожане развлекались. Старики, сидя на низких стульях перед своими домами, с удовольствием посасывали длинные трубки. В пять часов уже смеркалось. Вразнобой доносились молодые голоса:
— Сюзель, мы уйдем без тебя!
— Плевать!
— Золушка, выпейте с нами ликера!
— Не могу, нет времени! Что скажут мои птицы?
В стороне в угрюмом одиночестве прошел изящный мужчина с орлиным профилем и печальным взглядом. Девочки все еще пели:
Минуло семь лет, и святой Николай
Прошел среди тех же полей,
Зашел к мяснику и, войдя,
Поесть попросил поскорей…
Аббат Фюкс, человек среднего роста, с густой темной бородой и мягким выражением лица, запирал в сейф в ризнице раку святого Николая: вдруг внезапно раздавшийся из шкафа с церковным облачением треск заставил его вздрогнуть. Священник прижал руку к сильно забившемуся сердцу — сердце у него было больное. Малейшего пустяка бывало достаточно, чтобы его взволновать. Затем он про себя улыбнулся: «Должно быть, это кот Матушки Мишель».
Минутой позже ризничий, преклонив колена перед алтарем, вошел в ризницу и от удивления выпустил из рук и одежду, и митру, и накладные бороду и усы.
Аббат Фюкс лежал распростершись на полу, запрокинув голову и раскинув руки. Блэз Каппель опустился рядом с ним.
Кюре был в сознании. Дрожащим пальцем он указал на открытый шкаф, а затем на узкую лестницу, начинавшуюся напротив двери, и пробормотал:
— Человек в маске… он прятался в шкафу… убежал по лестнице.
Хотя и тщедушный с виду, Блэз Каппель на самом деле был человеком сильным. Прихватив валявшиеся рядом каминные щипцы, он бросился по ступеням вверх.
— Не поднимайтесь, Каппель! — крикнул священник. — Лучше позовите кого-нибудь на подмогу.
Но ризничий уже исчез. Сверху послышался его голос:
— В окно он не выпрыгивал!
Священник приподнялся, медленно переводя дыхание.
— Осторожнее, Каппель! — крикнул он.
До него донесся звук быстрых шагов, хлопанье резко открываемых шкафов и, наконец, обрывки фраз:
— Здесь никого!.. И здесь!.. Однако каким образом, черт…
Заинтригованный аббат решился подняться наверх.
Прямо над ризницей находилась просторная комната, не имевшая других выходов, кроме лестницы и окна, глядящего с трехметровой высоты в сад перед домом священника. В комнате стояли скамьи, кафедра, клавир, и изредка священник проводил в ней духовные беседы с молодежью. Набожная остролицая женщина учила здесь девушек григорианскому пению и устраивала детские праздники. Ее звали Софи Тюрнер, она приходилась сестрой ювелиру Максу Тюрнеру, но проказники окрестили ее Матушкой Мишель из-за ее бродяги кота, убегавшего каждую неделю, которого она, подобно Матушке Мишель из поговорки, вечно повсюду разыскивала.
Тут же стояли три вместительных шкафа. Блэз Каппель распахнул их и вытряхнул содержимое. На полу вперемешку громоздились костюмы, используемые для представлений. В пестрой куче выделялись красные с белой отделкой плащ и шапка Деда Мороза и зеленоватое одеяние Деда с Розгами, которым родители так любят пугать непослушных детей.
Шкафы были пусты. Никого не оказалась ни под скамьями, ни за клавиром.
Священник и ризничий выглянули в окно. Ни на земле сада, ни на дорожках аллей, ни на пустующих в это время года грядках цветников — от дома и до отстоящей метров на десять невысокой стены, утыканной черепками, — не было никаких отпечатков следов. Человек явно не выпрыгивал в окно. Может, он взобрался по стене на крышу церкви и бежал оттуда? Невозможно: на гладкой стене ни одного выступа, чтобы уцепиться, ни одного окна, откуда могла бы свешиваться веревка.
Аббат Фюкс и Блэз Каппель смотрели друг на друга потрясенные. С площади еще доносились ослабленные расстоянием голоса поющих песнь святого Николая девочек:
«Дай-ка мне той солонины,
Которой уже семь лет», —
Он только сказал, а уж мясника
За дверью простыл и след…
Аббат Фюкс вернулся в ризницу, открыл сейф. Рака святого Николая была из гравированного серебра, прямоугольной формы, и имела двадцать сантиметров в высоту, десять в глубину и пятнадцать в ширину. Особую ценность ей придавали два крупных бриллианта, закрепленные по обеим сторонам золотыми зубцами.
Раку выставляли трижды в году: в Духов день, 6 декабря — в праздник святого Николая, и на рождественскую ночь. С приближением этих дней у преследуемого страхом перед возможным ограблением кюре начиналась бессонница.
— Ну, вот видите, господин кюре! Бриллианты на месте. Не стоит вам так волноваться.
За те десять лет, что Каппель исполнял в Мортефоне обязанности звонаря, церковного сторожа и певчего, а кроме того готовил священнику и вел его хозяйство, у него выработался покровительственный тон, свойственный старым слугам.
— Приготовлю-ка я вам настойку с капелькой спартеина.
— Хорошо, Каппель.
— Потом вы ляжете, а я подам вам яйцо всмятку.
— Хорошо, Каппель, но…
— И никаких «но», господин кюре. Вы меня слушаетесь, а не то я позову доктора Рикоме.
Дома, пока Каппель готовил настойку, аббат Фюкс порылся в секретере и вынул оттуда листок.
— Каппель, я должен сделать одно признание. До сих пор я предпочитал молчать, так как не подобает мне вносить беспокойство в умы. Но прошлым месяцем я получил анонимное письмо, которое меня очень мучает.
Зажав между своими тощими ляжками страдающие одышкой мехи, которыми вот уже несколько минут пытался раздуть огонь, Каппель снял очки, тщательно протер стекла и прочитал:
«Господин кюре!
Вы знаете, что несколько лет назад была похищена реликвия церкви Сен-Николя-дю-Пор, находящейся в сорока километрах от вашего прихода. Хотя я и не могу открыть вам источник моей осведомленности, мне известно, что шайка грабителей готовится обчистить церкви нашего края. Я не называю себя, потому что иначе моя жизнь подвергнется опасности».
— Почерк мне незнаком, — заметил ключарь, — но писал мужчина.
На конверте стоял штемпель почты Нанси.
— Сначала я принял это за глупую шутку, — сказал кюре уже более спокойным тоном. — Но нынешнее нападение говорит об обратном. Больше всего меня тревожит то, каким дьявольским способом скрылся этот человек в маске.
— Может быть, лучше всего сообщить мэру?
— Чтобы он уведомил муниципальный совет? Господи, даже если он это и не сделает, то все равно все выболтает своей жене, а уж она взбаламутит весь город. Нет, Каппель. Только без скандала…
— Ладно, — ответил Каппель. — В таком случае, я побуду на страже.
— Вы смелый человек, Каппель. Но ни вы, ни я не в состоянии уследить за этим.
Настойка была готова.
— Выпейте это горячим, господин кюре, а я пока положу вам в кровать грелку.
Кюре улегся.
— Грабитель потерпел неудачу, не думаю, чтобы он рискнул вернуться, — заметил Каппель.
Он вышел и отправился в ризницу. Здесь Каппель зажег свечу, вооружился дубинкой и поднялся по лестнице, ведущей в комнату наверху. В просторном помещении никого не было, лишь зияли распахнутые шкафы да по полу были раскиданы костюмы. Чадящий огонек огарка бросал красный отсвет на плащ Деда Мороза. Ризничий высунулся из окна, старясь взглядом проникнуть в темноту, заполнившую сад, откуда иногда доносился треск сухой ветки. Затем он перевел взгляд дальше, туда, где муаровой лентой медленно текла Везуза. Там находились Вогезы, а дальше Мольсгейм, Розгейм, Орберне — Эльзас, родина Каппеля.
Громкий удар в тарелки разорвал тишину. И тут же по городу разнеслась странная музыка. Отражаемые стенами узких улиц, доносились медленный и заунывный рокот турецкого барабана, мычание тромбона, крики трубы и пронзительный аккомпанемент флейты.
— Меня бы удивило, если бы он упустил случай, — пробормотал Каппель.