Каппель, стоя у окна в зале над ризницей, искал другую звезду — небесную. Ему не давала покоя фраза из старой рукописи:
Спроси у Звезды Пастухов,
И найдешь Золотую Руку.
Полуночная месса была великолепна. На нее собралось большое число детей из деревень. Многие видели раку впервые. Матери склонялись к ним и шептали:
— Посмотри на камень, который так блестит, Жако. Такого красивого ты нигде не увидишь… Никто здесь не сможет сказать, сколько он стоит, кроме, может быть, господина Тюрнера.
Копф с большим подъемом запел: «Полночь, христиане…»
Читая молитвы, аббат Фюкс старался сосредоточиться на смысле произносимых им текстов. Но снова и снова в голове его звучала фраза ювелира: «Стекла! Пятьдесят франков за оба!»
Священник страдал. Сердце у него болело и неистово колотилось; он боялся приступа. Один раз сердцебиение уже заставило его прервать службу. Удрученный, со смятенными мыслями, бедный аббат поднимался и спускался по ступеням алтаря, вставал то справа, то слева от дарохранительницы, постоянно чувствуя искушение поднять глаза на «стекла», которые «сияли» на уровне его лба.
Певчие весело вынесли требник, церковные сосуды, радостно звонили в колокольчик, и в то же время от предвкушения грядущей вечеринки у них уже текли слюнки.
Окружив мадемуазель Тюрнер, сидевшую за клавиром, примерно двадцать мальчиков и девочек пели ноэли.
— Только бы продержаться до конца! — повторял себе аббат Фюкс.
Перед полуночью он принял настойку со спартеином.
В «Гран-Сен-Николя», запершись в своей комнате, маркиз де Санта-Клаус прикладывал к пылающему лбу ледяные компрессы. Постепенно боль отпускала.
Внезапный громкий звук литавр, совпавший с наступлением часа ночи, заставил его подскочить.
— Слышите! Оркестр! Месса закончилась! — воскликнула госпожа Копф. — Женщины, скорее, готовьтесь…
Действительно, служба завершилась. Прихожане медленно расходились из церкви, где остались лишь несколько набожных женщин и «стражи святого Николая». Они следили взглядом за аббатом Фюксом, который освободился от ризы и церковного облачения и теперь гасил свечи вокруг алтаря.
Жители собрались на площади. Месье Вилар стоял во главе выстроившихся оркестра и хора. По своему обыкновению, он любезно ждал, пока из церкви выйдет последний человек и закроет за собой дверь. В тот же миг, по взмаху руки учителя, оркестр, поддержанный хором, энергично вступил с «гражданским ответом»:
Победа с песней
Нам открывает врата…
Блэзу Каппелю, наводившему порядок в зале для собраний, даже не хватило духа возмутиться, как это бывало обычно. Он думал о том, что без его злосчастного удара ходулей кражи бриллиантов не произошло бы, и ужасно раскаивался.
— Ах! — вздыхал он. — Если бы я смог найти Золотую Руку, господин кюре утешился бы.
С последним ударом тарелок люди стали быстро расходиться с площади по натопленным домам, где треск горящих поленьев смешивался со звуками лопающихся каштанов и зерен кукурузы, и где от накрытых столов поднимались соблазнительные запахи. Всеобщее веселье распространилось по городу. На улицах и улочках было полно смеющихся людей. Подростки запускали петарды. Юноши в бумажных шапках жандармов, держась за руки, преследовали девушек, окружали их и не давали вырваться. Из глубины длинных проходов без предупреждения выскакивали размалеванные ряженые. Открывались обе створки, закрывающие подвал: из-под земли медленно поднималась бочка, ее выкатывали на покрытый снегом тротуар, и дверцы затворялись. Все кругом словно кричало: Кутеж! Выпивка! И столько было света, что глаза слепли.
Катрин Арно побежала в замок надеть свой туалет светской дамы былых времен. В конце концов старая Огюста отыскала пропавшую бальную туфельку. Одевание было долгим, но зато какое преображение! Казалось, что фея прикоснулась волшебной палочкой к одному из скромных одеяний маленькой швеи, превратив его в роскошный туалет. И важный хозяин замка, нежно смотрящий на Катрин, не из волшебной ли сказки он явился?
У Золушки вдруг передернулось лицо. Волшебная сказка? Нет. Причуда… Каприз угрюмого барона. Ничего больше. И завтра… завтра…
Завтра? Что ж, завтра Золушка сядет у окна между клетками со своими канарейками, возьмет наперсток, иглу и ножницы и снова будет шить униформы для деревянных солдат, вот и все. Но сегодня, по крайней мере целый вечер она будет самой красивой и кавалером на балу у нее будет настоящий дворянин…
Когда розовая от смущения и удовольствия, Катрин Арно появилась под руку с бароном де ля Фай в «Гран-Сен-Николя», в просторном зале, полном пирующих, установилась глубокая тишина. Катрин чувствовала, что все смотрят на нее. Ее почти пугал собственный успех. Она выискивала взглядом среди собравшихся дружеские лица. Заметив Хагена и Виркура, сидевших рядом, она улыбнулась им и рассеяла оцепенение, напавшее на всех; шум голосов и жующих челюстей возобновился с удвоенной силой.
На столике, отведенном барону, госпожа Копф поставила вазу с цветами вереска, подснежниками и несколькими очень поздними розами. Она постелила скатерть в большие квадраты, поставила тарелки тонкого фарфора и хрустальные бокалы. Папаша Копф торжественно принес в ведерке со льдом бутылку рейнского вина и наполнил бокалы до половины. Барон весело посмотрел на Золушку поверх поднятого бокала; взволнованная, она в ответ подняла свой.
Бал должен был открыться в половине третьего утра. И, прежде чем оркестр заиграл первый вальс, пирующие попросили спеть папашу Копфа. Эльзасец обладал приятным баритоном. Все знали об этом и каждый год его обязательно просили петь. Он слабо посопротивлялся, но потом согласился с одобрения барона. Его лучшим номером была довоенная патриотическая песня — он запел «Легионера».
Затем, к великой радости собравшихся, он во весь голос исполнил другую, очень удававшуюся ему песню, которую подхватили хором с известных строк:
Часовые, не стреляйте!
Эта птица летит из Франции!
После этого крикуны «распели» песни о еде и выпивке, в которых говорилось о колбасах и тушеной капусте, пенистом пиве и игристом вине. Бутылки мирабелевой водки пошли по кругу.
Потом кто-то среди здравиц попросил спеть Катрин. Сначала, засмущавшись, она отказалась. Но барон прошептал ей на ухо несколько слов, девушка встала и запела свежим, гибким голоском:
Идя по Лотарингии
В моих сабо,
Идя по Лотарингии
В моих сабо,
Я капитана встретила,
В моих сабо,
Дон-дэн
О… О… О!
В моих сабо!
Конец песни потонул в громе аплодисментов. Между тем начался бал. Барон поднялся, и круговорот первого вальса увлек маленькую швею в объятиях хозяина замка…
И прошел еще час, прежде чем в «Гран-Сен-Николя» ворвались два пятнадцатилетних подростка — Жюль Пудриолле с приятелем. В эту ночь они получили «боевое крещение» — много пили и курили, и вышли на улицу под предлогом размять ноги, на самом же деле потому, что головы у них кружились и к горлу подкатывала тошнота. Но сейчас они совершенно протрезвели, на их побелевших лицах застыло испуганное выражение.
Только что закончился танец, пары не расходились, ожидая следующего. И в относительной тишине один из подростков крикнул сдавленным голосом: «Деда Мороза убили!»
V. НЕМЕЦ
Деда Мороза нашли у начала подземного хода в подножии лесистой возвышенности, на которой стоял замок. Он лежал на спине. Его ярко-красная накидка четко выделялась на снегу. Никаких следов крови не было.
— Так я и думал, — проворчал Виркур, — умер от кровоизлияния в мозг. Это было неизбежно! Он слишком часто прикладывался к рюмке.
Он резко повернулся к подросткам:
— Что это за история с убийством? Вы были пьяны, чертовы дети!
— Посмотрите на его шею, — возразил Пудриолле.
Хаген нагнулся.
— А ведь верно! Беднягу задушили!
На шее видны были следы пальцев. Кровоподтеки остались глубокие, пальцы, видимо, сжимали жертву с необычайной силой.
Собралась толпа. Свет лампы окрашивал снег вокруг тела в желтый цвет.
— Нужно сбегать за Рикоме, — приказал господин Нуаргутт. — Корнюсс мертв, это очевидно. И все же…
— Копф уже пошел, господин мэр.
— Хорошо. Лучше всего подождать. Раз совершено преступление, не правда ли?..
«Раз совершено преступление…» Картина действующего механизма правосудия с его неизбежными следствиями: допросами, обысками и так далее, повергла присутствующих в столбняк.
Как раз в это время показался бегущий к ним человек, издали его пока никто не мог узнать; он кричал:
— Следы! Не затопчите следы!
Круг раздвинулся, но слишком поздно. Двадцать человек истоптали снег. В прибежавшем узнали маркиза де Санта-Клаус. Он огорченно махнул рукой.
— Какая жалость! Здесь должны были быть следы, читаемые как заглавные буквы. Теперь ищи ветра в поле! Просто немыслимо. — Он пожал плечами.
— Простите, сударь, — сухо произнес господин Нуаргутт с уверенностью, какую ему придавало тройной положение — мэра, крупного земельного собственника и владельца фабрики игрушек, — простите, сударь. Вы что, судья? Полицейский?
— Нет, конечно! — оторопело ответил маркиз.
— В таком случае, что же вы вмешиваетесь?
— О! Очень хорошо, господин мэр! Если вы так воспринимаете…
Он повернулся на каблуках и отправился в Мортефон. Тюрнер спросил у Виркура:
— В конце концов, кто этот тип на самом деле?
— Ты знаешь об этом столько же, сколько и я. Некий маркиз де Санта-Клаус…
В Мортефоне маркиз первым делом зашел к Каппелю, но ризничего дома не оказалось. Маркиз встретил его у калитки дома священника в обществе Копфа и доктора Рикоме, срочно вызванного к постели аббата Фюкса. Сердце, болевшее весь вечер, не выдержало и теперь билось едва заметно. Состояние священника было настолько тяжелым, что пришлось вызвать по телефону машину скорой помощи из Нанси. Тем не менее доктор старался успокоить отчаявшегося Каппеля. Услышав о преступлении, Рикоме с Копфом быстро удалились.