Пил всерьез, вы понимаете.
Щеки старика сморщились, он лукаво подмигнул.
— Хорошо. Этот друг сказал мне: «Маркиз, ты меня очень обяжешь, если сможешь вернуть пятьсот франков, которые я тебе одолжил ночью». Я подумал, и действительно вспомнил о долге. Я уже прилично набрался, когда одалживал деньги, тем не менее вспомнил сцену во всех деталях: «Это было в таком-то баре, в такое-то время», — сказал я. — «С нами был Такой-то». — «Совершенно верно!» Я протянул бумажку в пятьсот франков. Мой друг рассмеялся. «Ты мне ничего не должен. Я пошутил. Я действительно одалживал тебе пятьсот франков в баре при описанных тобой обстоятельствах, но месяц назад! Ты потом вернул мне эти деньги!» Я отказывался верить ему: «Но я тебя уверяю, что нет! Это было прошлой ночью! Я уверен в этом». Я настаивал: «Такой-то был с нами. Он еще сказал вот то-то в такой-то момент…» «Да, но… это было месяц назад…» «Нет! прошлой ночью!» Моему другу огромных трудов стоило меня переубедить!
— Смешная история! — сказал фотограф. Он смеялся, ничего не поняв.
— Ваше приключение, Корнюсс, — повторение моего!
— Что?
— Позавчера вы наверняка начали рождественский обход, но вы его не закончили. В какой-то точке вашего пути, когда вы были уже сильно навеселе, некто, точно знавший ваш маршрут и вашу роль в ежегодном празднике, напоил вас допьяна, может быть, усыпил, и закончил обход в вашем костюме. Затем он привел вас, пошатывающегося и ничего не соображающего, сюда. Назавтра вы искренне поклялись, что совершили обход от начала до конца. Но вы спутали даты! Вы вспоминали Рождество прошлого года! И с тем большей уверенностью, что вот уже пятнадцать лет в этот праздник ваш маршрут неизменен, ваши жесты и даже слова «расписаны как по нотам». Только этот год принес новшество! Во-первых, то, что произошло в ризнице. Затем, нововведение Вилара: припев из «Карманьолы» и из «Пойдет, пойдет»! Ясно, что вы не могли вспомнить эти факты, ведь раньше они никогда не случались!
Корнюсс, запинаясь, пробормотал:
— Это невозможно! Лучше скажите, что я сошел с ума! Да как же? Я так и вижу, как мы чокаемся с Хагеном. Мы говорили о ценах, о кризисе.
— В прошлом году!
— Черт побери! Я же вам говорю, что это было позавчера! У мэра, постойте, у господина Нуаргутта мы говорили о будущих выборах. Да, но… Подождите-ка, мы не могли говорить о будущих выборах, потому что… потому что они прошли как раз в этом году! Однако он мне говорил о приближающихся выборах, господин Нуаргутт.
— В прошлом году!
— В конце концов, это возможно! Но в таком случае, о чем мы разговаривали с мэром в этом году?.. Я не помню. Дыра какая-то! О чем же мы могли говорить? Дайте подумать… Я вижу нас за столом. Мы чокаемся, как положено… А что делала служанка? А! Вот!.. Я вижу, как она ходит взад-вперед, на углях стоит кастрюлька. Не двигайтесь. Всплывает понемногу. Я вижу кастрюльку… Мэр мне говорит… говорит… А! Как сейчас слышу: «Папаша Корнюсс, я думаю, что радикалы в безвыходном положении!»
— Вот видите, это было в прошлом году!
Корнюсс стукнул кулаком по столу.
— Я вам говорю, что я был у господина Нуаргутта в этом году! Доказательством тому, что после обхода я всегда захожу к мэру раньше, чем к доктору и господину барону. А у них обоих был именно я. Господин Рикоме рассказал мне, что он все же решился купить машину!
— В прошлом году!
— Нет! В этом! Ведь у него еще нет машины! Да и в замке я слышал, как Огюста говорила о бальном башмаке. Она не могла его отыскать. Он был нужен для костюма малышки Арно. Не собираетесь же вы утверждать, что господин барон в прошлом году водил на бал в «Гран-Сен-Николя» малышку Арно? Это было позавчера! — фотограф резко отодвинул стул. — И потом, слушайте! Не нравится мне все это! Я уже, в конце концов, вообще ничего не понимаю! Где я был? Где я не был? Я уже не знаю! В конечном-то счете, не существует двух Корнюссов! Это я Корнюсс, господин маркиз. Дед Мороз — это я!
Он нервничал. Он метался по комнате, как толстая крыса, прикасался к фотографиям, проводил дрожащими пальцами по груди, словно желал удостовериться в реальности собственного существования. Все ускользало. Все перемешалось. Годы накладывались один на другой. Словно в галлюцинации старик фотограф видел пятнадцать полностью схожих Дедов Морозов, красных на фоне белого снега, идущих под дождем календарных листков, помеченных одной датой: 24 декабря, но разными годами: 1919… 1927 1928… 1931… 1932…
Явившись ближе к обеду в замок изучать архивы семейства де ля Фай, маркиз нашел сложенные на столе многочисленные кипы дворянских грамот, счетных книг, сводов обычаев и так далее.
Барон, превосходный хозяин, воздержался от того, чтобы засыпать его комментариями.
— Ройтесь! Не бойтесь перемешать! Здесь вы найдете чернила и бумагу для записей.
Затем он сам устроился у огня и погрузился в чтение недавно изданной «Жизни сюринтенданта Фуке». Хотя книга, казалось, сильно заинтересовала его, она не заставила его забыть о госте. Изредка он поднимал голову и пристально разглядывал черты маркиза, склонившегося над исписанными старинным почерком дворянскими грамотами и старыми планами.
На листе бумаги, данном ему бароном, маркиз сделал лишь одну запись. Это была даже не запись — рисунок! Очень простой рисунок, изображающий звезду с четырьмя лучами.
Когда господин де Санта-Клаус откланялся, приняв на вечер приглашение на ужин, барон не без иронии заметил:
— Вы кое-что забыли, дорогой маркиз!
— Что же, барон?
— То, что вы добыли в моих архивах! Эту звезду! — Он показал на лист с рисунком.
— Готов держать пари, что вы нисколько не верите в легенду о захороненной раке? — спросил маркиз де Санта-Клаус.
— Нисколько! А вы сами?
Глаза маркиза блестели за стеклами пенсне.
— Кто знает, барон?
Он взял лист, сложил и с самым серьезным видом засунул звезду в карман.
После обеда маркиз де Санта-Клаус провел некоторое время, сидя на скамье на центральной площади. Он задумчиво наблюдал забавы подростков, которые с покрасневшими от холода носами, с криками носились друг за дружкой и грели руки в карманах, набитых печеными в золе каштанами.
Мимо прошли господин Нуаргутт и Вилар. Учитель поздоровался с маркизом, но мэр не снял надвинутой на глаза шляпы и принял надменный вид. До маркиза долетел его вздох:
— Если бы только инспекторы из Нанси были здесь.
Послышался сигнал автомобиля. Мэр резко повернулся вокруг собственной оси, как флюгер от порыва ветра.
Наконец-то, полицейские! — воскликнул он.
Но то были не полицейские. Это была задыхающаяся колымага с дребезжащим кузовом, которая обеспечивала связь Сирей — Мортефон и обратно. У мэра вырвался досадливый жест.
— Признайте, это замечательно! Связь восстановлена, эта старая калоша сумела проехать — и по-прежнему никаких вестей от людей из оперативной бригады.
Из колымаги вышел худой и бледный священник, на вид едва достигший двадцати пяти лет. Он должен был замещать аббата Фюкса. С чемоданом в руке шофер проводил его к дому священника.
Маркиз отправился в мэрию. На пороге он столкнулся с Виларом, который вернулся и уже вновь уходил.
Могу я войти в библиотеку?
— Конечно, господин маркиз. Простите, что я не могу вас сопровождать. Дверь открыта…
Но маркиза нисколько не интересовала пыльная комната, где хранились книги. Он намеревался проникнуть туда, где лежал труп неизвестного. Дверь была заперта. Маркиз не колебался: он вскрыл замок с ловкостью и скоростью, способными внушить зависть многим опытным взломщикам. Он прикрыл за собой дверь, не захлопывая ее.
Из-за прикрытых ставен в комнате была полная темнота. Маркиз включил электрический фонарик и принялся с его помощью кропотливо исследовать тело. Внезапно у него вырвался неопределенный возглас, и он склонился ниже. Двадцать секунд спустя он выключил фонарик и на цыпочках вышел из комнаты, непочтительно хлопнув пару раз мертвеца по черепу. Этот фамильярный, дружеский жест должен был выразить нечто вроде «Спасибо, старик!».
Вернувшись к двери, он нахмурился: только что прикрытая, теперь она была приотворена. Между тем эта дверь была не из тех, что открываются сами собой, и сквозняков не было. Следовало ли допустить, что некто, обладающий удивительно тихой походкой, открыл ее, увидел маркиза, склоненного над трупом, и в высшей степени скромно удалился? Маркиз не слышал никакого шума. Озадаченный, он закрыл дверь и пошел в библиотеку, сделав вид, что разыскивает какую-то книгу — на случай, если вернулся Вилар.
Сквозь перегородку до него донеслись звуки голосов.
Господин Нуаргутт звонил дивизионному комиссару Нанси. Разговаривал он решительно, и требовал ни много ни мало, как немедленно выгнать на улицу инспекторов опербригады, выехавших позавчера в Мортефон.
В отличие от мэра, комиссар, судя по всему, пребывал в прекрасном настроении, так как позволил себе сомнительную, по правде говоря, остроту:
— Э! Господин мэр, это не решение! Не думаете же вы, что пешком они доберутся быстрее, чем в автомобиле?
Затем в вестибюле послышался еще один голос.
— Эй! Есть кто-нибудь в этом балагане? Ох, простите, господин мэр!
— Что случилось, папаша Копф? Что вам угодно?
— Виркур сказал, что я найду здесь учителя. Мне надо составить письмо к сборщику налогов, а я не очень хорошо умею писать. Хотел попросить господина Вилара…
Маркиз прошел в дом священника. Каппель дежурил рядом со скончавшимся служителем церкви. Ставни были закрыты, горели две свечи. Смерть заострила черты аббата Фюкса, но лицо выражало удивительные спокойствие и умиротворенность. Священника обрядили в сутану, под голову положили подушку, руки сложили на груди, пальцы его были скрещены на распятии.
— Прибыл заместитель, — прошептал Каппель. — Бог мой, как же он молод! Он сейчас разговаривает в саду с мадемуазель Тюрнер.
— Я только что видел, как он выходил из машины.