— У-у, трус!
Мальчик в ярости подскочил:
— Нет, мой брат не трус! Я ему скажу, и, вы еще увидите…
— Увидим что?
Мальчик пробурчал неразборчивую фразу, в которой пару раз мелькнуло слово «трепка», отвернулся и, подобрав плоский камень, кинул его в Везузу, стараясь сделать так, чтобы он подпрыгнул, — но промахнулся. Но когда, вконец разобиженный, он повернулся, то встретился глазами с Золушкой и дурное настроение мигом улетучилось.
Вода потемнела. На небо легли длинные темные полосы.
— Ну, — сказала Золушка, — если мы не хотим наткнуться на оборотня, пора бежать.
Примерно в это же время в пустом купе второго класса поезда Нанси — Страсбург элегантный господин нервно курил, то и дело поглядывая на часы. Время от времени он бросал рассеянный взгляд на мелькающие за окном пейзажи сельской Лотарингии. Поезд делал остановки на каждой станции, и это раздражало путешественника. Однако когда он услышал, как служащий на перроне одной станции объявил Варанжевиль, на лице его отразилось внезапное удовлетворение. Он опустил окно и с интересом принялся разглядывать великолепный собор Сен-Николя-дю-Пор, возвышавшийся в километре от станции; своей громадой он подавлял маленький городок, теснившийся вокруг него.
Поезд тронулся. Задул ледяной ветер и путешественник поднял окно, моментально запотевшее от жары в купе. Мужчина стал водить пальцем по стеклу, вычерчивая линии, складывавшиеся в примитивный рисунок, который был почти неразборчив при взгляде в упор, но сбоку можно было ясно рассмотреть поднятую руку. Путешественник задумался ненадолго, затем, пожав плечами, стер картинку.
Минуту спустя поезд остановился в Сирей. Человек спрыгнул на перрон; в руках у него был саквояж свиной кожи, весь обклеенный этикетками крупных гостиниц. Он быстро вышел с вокзала и подошел к двум стоящим рядышком старым автомобилям.
— Вы не отвезете меня в Мортефон?
— Я — нет, — ответил один из водителей. — Я езжу в Арракур и Вик-сюр-Сей, если знаете. Это в противоположную сторону. Но мой коллега вас подвезет. Мортефон как раз на его маршруте.
Коллега дремал. Шофер крикнул ему:
— Эй, Марселей! Пассажир до Мортефона…
Путешественник сел. Автомобиль, задрожав всем корпусом, тронулся с места. Спустя полчаса под ужасающий скрип тормозов он остановился перед гостиницей-рестораном-пивной «У Гран-Сен-Николя. Дом Копф» — «лучшей кухней местечка», как доверительно сообщил шофер.
Появление путешественника произвело сенсацию. Туристы редко посещали Мортефон даже летом, а уж зимой и подавно. Группка вездесущих подростков толклась на тротуаре перед окном, стараясь подсмотреть что-нибудь в щелку между занавесками.
— Господин желает комнату?
— Самую удобную. Я рассчитываю провести здесь месяц.
На поданном ему взволнованной госпожой Копф полицейском бланке незнакомец написал свое имя и название города, откуда прибыл, и проследовал за горничной, с почтением несшей саквояж из свиной кожи со множеством наклеек.
Мясник Хаген, завсегдатай заведения, сформулировал интересовавший всех вопрос:
— Это что за птица?
— Тише! Тише! — откликнулась хозяйка.
Она прислушалась и, убедившись, что новый постоялец не сможет услышать, подняла бланк и прочла вслух:
«Маркиз де Санта-Клаус. Приезжий из Лиссабона. Португалец».
— Черт побери! Маркиз! — воскликнул пораженный булочник Пудриолле.
— Что, обалдел, пекаришка? — пошутил хозяин. — Так точно, маркиз. Да еще из каких краев! Лиссабон, если ты знаком с географией, это тебе не ближний свет.
— Интересно, что его занесло в такую дыру?
— Как! Тут-то как раз все ясно. Слава дома Копф обошла весь мир, и маркиз приехал единственно для того, чтобы попробовать нашей стряпни. Сразу видно, что ты не гурман, бедняга. Ну, старушка, давай быстрее мой белый передник и колпак, да поживей. Маркиз!
— Плевать я хотел на маркизов! — пробурчал Матиас Хаген под общий смех.
— Тише! Тише! — снова зашикала хозяйка.
С лестницы послышались шаги. Весьма аристократичный в своем темном костюме, маркиз де Санта-Клаус пересек затихшую комнату.
— В котором часу обед?
— Как будет удобно господину маркизу.
— Скажем, в полвосьмого?
— Все будет готово к половине восьмого, господин маркиз. Могу я спросить у господина маркиза, любит ли господин маркиз эльзасскую кухню? Моя жена и я, мы эльзасцы. Моя жена из Рибовиле, а я из Фальцбурга. Я четыре года работал в Страсбурге, в Мэзон-Руж — большой гостинице на площади Клебер. Господин маркиз, разумеется, знает, о чем я говорю?
— Нет, — ответил маркиз. — Но какая разница. Сделайте все наилучшим образом.
— Я надеюсь, что господин маркиз останется доволен…
Медоточивый Копф расшаркивался перед маркизом, перекладывал салфетку из одной руки в другую, и вся его широкая красная физиономия расплывалась в улыбке.
Маркиз направился к двери, которую Копф поторопился открыть.
— Ну что, мясник, видел? В «Гран-Сен-Николя» знают свет. Мы умеем принять наших клиентов.
Хаген расхохотался:
— «Знают свет!» Чего только не услышишь. Знаешь, меня от тебя тошнит, дай-ка мне еще кружку пива. К тому же это еще не все. Чем ты его кормить-то будешь, твоего гурмана маркиза? Как насчет хорошенького кусочка филе?
Маркиз де Санта-Клаус прогуливался по городу. В лабиринте извилистых улочек с неровными мостовыми между низкими домиками с оштукатуренными стенами все казалось ему очаровательно живописным.
Некоторые из домов, подобно жилищу фотографа Гаспара Корнюсса, опираясь на кладку, ограждавшую проезжую часть, нависали над улицей, словно мосты.
Погреба, вырытые перед каждой дверью и закрытые двумя металлическими или деревянными щитами, длинные проходы, шедшие от порога порой через весь дом к маленькому садику, жалюзи — все мелкие детали привлекали маркиза.
В глубине мастерской, заваленной еловыми чурками, старик работал за верстаком. «Должно быть, мастерит сабо», — подумал маркиз. Он ошибался. Старик вырезал деревянную лошадку.
На Козлиной улице за одним из окон висели разделанные части туши — здесь мясник Матиас Хаген проводил то время, когда не сидел перед кружкой пива у Копфа. В просвет между двумя частями бычьей туши маркиз кинул взгляд внутрь помещения. Он увидел женщину, размешивающую в полной воды лохани сотни синеватых глаз.
«Брр! — подумал он. — Ничего себе занятие! Интересно, под каким соусом собираются они приготовить эти бычьи глаза?»
Но он быстро понял свою ошибку. Жена мясника мыла не бычьи глаза, а стеклянные шарики, которые только что покрасила.
И так было со всем. Человек с лупой, который собирал часовой механизм, не был часовщиком — пружинки и зубчатые колесики предназначались для того, чтобы заставить двигаться зайцев, уток, кукол, разные механические игрушки. Другой, разбиравший пистолеты и ружья, не был оружейным мастером — его оружие стреляло резиновыми стрелами и горохом. Женщина, мывшая шерсть и конский волос, не набивала матрасы — шерсть и конский волос превращались в руно для барашков на колесиках. Другая, с величайшей торжественностью низавшая жемчуг, рубины и топазы, не была ювелиршей — ее драгоценности стоили три франка кило и служили украшением для кукол. Третья, окруженная розовыми младенцами, на которых надевала ползунки, вовсе не являлась матерью многочисленного семейства — младенцы были из целлулоида.
У окна на улице Трех Колодцев, между двумя клетками с канарейками, Катрин Арно шила из яркой ткани униформы для деревянных солдатиков.
Весь городок жил производством игрушек. В полукилометре от Мортефона находилась фабрика, принадлежавшая мэру города господину Нуаргутту. На этой фабрике были только административные кабинеты, мастерская «окончательной обработки» и сборки сложных игрушек, и служба отправки. Почти вся работа делалась по старинке, «на дому». Людям так больше нравилось. Но вид их работы, особенно в сумерках или при свете ламп, порождал такое ощущение нереальности, что маркиз де Санта-Клаус, заметив крысу, бегущую по водосточному желобу и жабу, которая прыгала у церкви, улыбаясь, спросил себя, а были ли они живыми или игрушками, ускользнувшими из рук мастера.
Однако перед церковью португальский аристократ словно призвал себя к менее мечтательному образу мыслей, и окинул здание уже совсем другим взглядом. Его мысли приняли вполне прозаическое направление: «Ага! Вот она, наша цель. Ладно, дела оставим до завтра. Посмотрим, чего стоит стряпня этого старого хрыча, папаши Копфа».
Ужин был великолепен: пюре из белой фасоли, дичь в горшочке, жаркое «Мак-Магон», салат, фрукты и ко всему этому бутылка нежного «Жентиль де Рибовиле» и ароматного «Трамине де Амершвир». И, наконец, малиновая водка.
В начале ужина маркиз расспросил хозяина о местных обычаях и традициях, легендах и преданиях. Конечно, речь зашла и о Золотой Руке короля Рене. Маркиз не скрыл своего особого интереса к пропавшей раке и даже сообщил Копфу, что собирается заняться поисками с помощью очень чувствительного инструмента, называемого детектором. Если поднести его к месту, где близко спрятано золото, этот прибор притягивается к нему и показывает его присутствие. Копф рассказал о тех местах, где, по легенде, несмотря на многолетние неудачные поиски, может быть спрятана рака: аббатство Гондранж, замок де ля Фай и два или три подвала на Рыночной улице. Он повторил строчки из рукописи: Спроси у Звезды Пастухов, И найдешь Золотую Руку. Португалец старательно записал их в книжку.
К середине ужина маркиз вдруг стал нем, как рыба. Дело было не в сожалении, что он наговорил лишнего, просто он почувствовал, что не в состоянии разговаривать, по крайней мере, разговаривать без риска уронить свое достоинство джентльмена. Язык у него заплетался, пары́ «Жентиль де Рибовиле» и «Трамине де Амершвир» ударили в голову, порождая приятные видения, не имевшие отношения к Золотой Руке короля Рене. Маркиз глуповато улыбался и лишь ценой величайших усилий сидел прямо и не закрывал глаза. В какие-то моменты он даже переставал различать сидевших в зале, и, наконец, у него стало двоиться в глазах. Он встал и сумел беспрепятственно дойти до двери.