К счастью, силу удара смягчили поля шляпы.
Маркиз был всего лишь оглушен. Он почувствовал, как чья-то рука ощупывает его одежду, затем скользит в карман, где лежал бумажник. Тепло прерывистого дыхания коснулось его лица. Маркиз с неожиданной ловкостью схватил нападавшего за руку, вскочил на ноги, резкой подножкой сбил противника на землю и, выкрутив запястье, рванул его на себя. Неизвестный взвыл.
Свободной рукой маркиз вытащил из кармана электрический фонарик и нажал кнопку. Второй раз за вечер рот его приоткрылся от удивления сам собой: нападавшим оказался Блез Каппель! Лучом фонарика маркиз пошарил по земле и обнаружил ходули.
— Ну, знаете, это уже просто мания! — вскричал он. — Может, вы дали такой обет? Поклялись убить меня ходулями? В следующий раз смените оружие.
— Вы самозванец, вор и убийца! — ответил ризничий, тщетно пытаясь освободиться и морщась от боли.
— Самозванец?
— Вы не маркиз де Санта Клаус.
— Не маркиз?
— Нет! Я это понял сразу же, как увидел вас сегодня утром. У маркиза на лбу остался шрам от удара, которым я его вчера наградил. Вы большой ловкач, но вы не подумали о шраме.
Маркиз отпустил запястье Каппеля и разразился хохотом.
— Так вот почему вы попросили у меня детектор: вы полагали, что я не знаю даже значения этого слова! И вот почему вы шпионили за мной после полудня! Успокойтесь. Я настолько же маркиз де Санта Клаус, как тот маркиз де Санта Клаус, которого вы знаете. Он мой секретарь. Когда меня попросили заняться здесь наблюдением, я отправил его к вам, решив, что он справится с заданием не хуже меня. Однако, когда произошло убийство, в дело пришлось вмешаться лично мне, Просперу Лепику.
— Но такое поразительное сходство… — изумился Каппель.
— Легко достижимо. Я открою вам секрет. Вообразим себе лицо — как бы «на полпути» между моим и лицом моего секретаря. Каждому из нас куда легче «приблизиться» к нему, чем пробежать всю дистанцию, отделяющую нас друг от друга. Внешность маркиза де Санта Клауса и есть такое усредненное лицо. Понимаете? Усредненное — и в том, чем мы схожи, и в том, чем различаемся. Немного от моего секретаря, немного от меня самого. Самое трудное — глаза и голос. Однако пенсне и португальский акцент были придуманы не для собак! Конечно, этот молодчик должен был предупредить меня о шраме. Не мог же я догадаться! Ну а пока примите поздравления: у вас для близорукого просто орлиный глаз.
Вскоре недоразумение было полностью разрешено; Каппель настоял на своем, отвел к себе маркиза и сделал ему перевязку. Они пропустили по стаканчику, и г-н де Санта Клаус вернулся в гостиницу.
В половине девятого после сытного ужина г-н Нуаргутт встал из-за стола. Когда, закурив сигару, он в полном блаженстве опустился в кресло, к нему постучали. Служанка пошла открывать дверь.
— Господин мэр, это Виркур.
— Виркур? Пусть войдет!
— Инспектора, господин Нуаргутт, — сказал полицейский.
— А! Все-таки пожаловали наконец!
— То есть нет, господин мэр. Не приехали. Я был с учителем в мэрии, когда позвонили. Они сейчас в Баккара.
— В Баккара? — вскричал мэр, подпрыгнув на месте. — В Баккара? Что они там забыли? Баккара вовсе не по дороге в Мортфон. Это потрясающе! Я телеграфирую комиссару департамента и спрошу, куда отправились его детективы — на дознание или на каникулы? Нельзя же так дурачить людей! Баккара!.. Баккара!..
— То есть им пришлось сделать крюк, господин мэр, иначе к нам не добраться.
— Крюк? Ну, знаете! Почему бы им тогда не добраться через Испанию? И ехали бы себе через Испанию — только я не желаю больше об этом слышать! Сколько же времени они собираются дрыхнуть в Баккара?
— Они объяснили, что из-за холода у них барахлит мотор, к тому же плохо с бензином и еще шина лопнула. Кажется, все. Но на рассвете они наверняка у нас будут.
— На рассвете? Прекрасно! А они не сказали, на рассвете какого дня?
Г-н Нуаргутт разразился гомерическим хохотом.
Никаких полицейских на рассвете не обнаружилось.
Зато снова зазвонил телефон. На этот раз не в мэрии и не дома у мэра. Звонок раздался в гостинице «У святого Николая-батюшки».
— Господин маркиз, вас вызывают из Парижа, — доложила маленькая служанка.
— Из Парижа? Проклятье!..
Как был, в пижаме и с великолепной шишкой на лбу, маркиз поспешил к телефону.
Далекий голос спросил:
— Алло!.. Это маркиз де Санта Клаус из Мортфона?
— Он самый. Кто вызывает?
— Маркиз де Санта Клаус из Парижа.
— Проклятье! Что случилось?
— Я вчера забыл сказать… Я не предупредил вас, что после удара ризничего у меня остался след на правом виске.
Маркиз де Санта Клаус из Мортфона потер шишку на лбу и вздохнул:
— Ладно. Это я уже уладил — после того, как огрели меня! Необходимость заставила.
Когда маркиз вышел из кабинета, дверь гостиницы открывал Хаген. Мясник враждебно на него глянул, потом отвернулся и бросил:
— Копф, чашку кофе и рюмку сливянки! — И добавил, словно вкладывая в слова особый смысл — Слыхал новость?.. Выходит, нынешней ночью наш кюре преставился…
Маркиз де Санта Клаус наспех оделся и бросился к дому священника. Там уже находились доктор Рикоме, Каппель, мэр, Тюрнер с сестрой и Виркур. Ризничий был в отчаянии.
— Как это случилось? Ведь еще вечером господин кюре…
— Сердце, — ответил доктор. — Просто удивительно, что аббат протянул так долго.
— Увы! Посмотрите, что я обнаружил!
Каппель подошел к скамеечке для молитвы, а вернее, к потайному шкафчику, из которого накануне, на глазах у маркиза, который вел наблюдение, сидя на своей колокольне, священник украдкой доставал бутылку; ризничий открыл дверцу, и взорам присутствующих предстала целая дюжина спрятанных внутри склянок, на которых была одна и та же наклейка: «Вогезская сливянка».
— Вот, — сказал он, безутешно качая головой. — Это ужасно! Просто ужасно! Кабы я знал, что бедняга попивает…
Пять минут спустя маркиз стоял у дома Корнюсса, тщетно пытаясь достучаться. Фотограф упрямо не открывал.
— Хватит! — кричал он. — Я никого не хочу видеть. Уходите!
Устав стучать, маркиз принялся трясти дверь, стараясь открыть щеколду.
— Не войдешь, бандит, я сейчас на все готов!
Маркиз де Санта Клаус вошел в дом и прикрыл за собой дверь. Корнюсс сжимал в руках треногу от фотокамеры.
— Ну же, папаша Корнюсс, не надо меня бояться!
— Мне уже по горло хватает, что на меня пальцем показывают, как на вора. Я пятьдесят лет прожил в Мортфоне, никому не причинив ни капли зла, а теперь любой может бросить мне в лицо: «Ворюга!..» Помилуйте!
Он в исступлении хватил о крышку стола треногой, разбив ее вдребезги.
— Папаша Корнюсс, я убежден, что вы честный человек. И говорю это вам со всей откровенностью, поскольку хочу прояснить дело вместе с вами.
— И так все ясно, — упорствовал тот. — Ясно, что воры — это Каппель с Тюрнером.
Отчаянным жестом он показал на идиллические почтовые открытки и трогательные фотографии, ковром покрывавшие стены мастерской, словно хотел призвать их в свидетели.
— Чтобы я украл?.. Я?.. Я?..
— Ну, успокойтесь, папаша Корнюсс. И постарайтесь все как следует вспомнить.
— Вы что, из полиции? — злобно спросил фотограф.
— Я не полицейский. Я хочу вам помочь, потому что вы оказались в трудном положении.
Говоря это, он прошел к большому ларю, взял с него бутылку розового вина и наполнил два стакана. Фотограф машинально протянул руку.
— Будьте здоровы, Корнюсс!
— Ваше здоровье, господин маркиз!
Они сели. Фотограф оперся локтями о стол.
— Вы честный человек, — повторил маркиз.
— Да, — с убеждением подтвердил Корнюсс.
— А теперь послушайте. Ризничий Блез Каппель и ювелир Макс Тюрнер тоже честные люди.
— Да, — сказал Корнюсс.
Слово повисло в воздухе. Он спохватился.
— Нет, не так. Каппель и Тюрнер — лгуны и преступники.
— Послушайте, — сказал маркиз, — давайте все-таки поговорим серьезно. Оставьте вашу злопамятность. Повторяю, Каппель и Тюрнер — честные люди, и вы в глубине души так и считаете.
— Допустим.
— Значит, существует вор: ни вы, ни Каппель, ни Тюрнер — именно вор.
— Конечно, надо думать, без вора здесь не обошлось.
Они выпили.
— Итак, Корнюсс, после полудня вы принялись обходить дома…
— Так же, как прежде. Я начал с улицы Трех Колодцев, потом был на Большой площади, поднялся на Банную улицу, на Печную, затем зашел к мэру, в школу, завернул к доктору, даже к господину де Ла Файлю зашел, хотя в его замке и нет детей, оттуда спустился по Рыночной улице, — вот и все. Я никого не пропустил.
— Хорошо. Значит, всех обойдя…
— Обойдя всех, я пошел в ризницу, сыграл свою роль в зале благотворительного общества, был на рождественской службе. Я уже двадцать раз говорил — все, как всегда. Разве что выпил немного больше обычного, что верно, то верно. Набравшись как следует, я уже не встречал со всеми праздник: я отправился домой сразу же после мессы и музыки Вилара — слыхали его оркестр? Да, чудной этот Вилар! Каждый год, чуть кончается рождественская служба, тут же — «Песнь отправления»! Все как по нотам!
Маркиз бросил на фотографа острый взгляд. Его пронзила догадка. Кажется, куда скорее, чем он на то надеялся, маркиз получал разгадку необъяснимого противоречия, которое поссорило Корнюсса с Каппелем и Тюрнером. Все объяснялось на удивление просто.
— Значит, каждый год «Песнь отправления»? И никогда не было ничего другого?
— Никогда! Я же вам говорю — все как по нотам.
— У вас что-то со слухом, Корнюсс. Господин Вилар в этом году изменил программу. В «Песнь отправления» он включил фрагменты из «Карманьолы» и «Дело пойдет». Об этом столько разговоров было!
Корнюсс тряхнул головой.
— Вилар не играл ничего того, о чем вы говорите, уж я-то знаю! Я слышал его музыку до самого конца.
Странности продолжались. В ризнице Корнюсс не видел того, что видели Тюрнер и Каппель. После службы он не слышал на площади тех песен, которые мог услышать каждый. И явно был готов, один против всех, тысячу раз утверждать, что Вилар не играл ни припева из «Карманьолы», ни рефрена из «Дело пойдет». Маркиз уселся поудобнее и раскурил сигару.