«Нет никаких примеров американских граждан, которые были бы убиты там. Никакая американская собственность не была конфискована без установленного порядка или без возмещения. Эти люди настолько «отсталые», что не пытались убить нескольких американских священников или монахинь.
Сегодня любая полуреспектабельная страна в мире способна на такое, но сандинисты даже не думали этого делать» [92].
То, что Соединенные Штаты сделали в отношении никарагуанской революции, более чем ясно.
Было бы чрезвычайно трудно преобразовать никарагуанское общество, даже если бы США оставили его в покое. Сандинисты унаследовали страну ужасающей бедности, отсталую во всех отношениях (по сообщениям, в Никарагуа было всего два лифта), с внешним долгом в 1,6 миллиарда долларов, который они решили выплатить (за исключением долга Израилю и Аргентине за поставки оружия Сомосе) [93].
Но затем последовали американские сокрушительные удары по внешней торговле и кредиту, по промышленности и сельскому хозяйству и война, которая вынудила правительство отвлечь все возрастающую часть государственного бюджета и чрезмерное количество рабочей силы на оборону и безопасность. В 1980 году половина государственного бюджета была выделена на здравоохранение и образование, а военные расходы составляли примерно 18 процентов. К 1987 году военные нужды съедали больше половины бюджета, а на здравоохранение и образование уходило меньше 20 процентов.
Вдобавок к этому исторически знакомый постреволюционный кризис: без капитала и профессионалов среднего класса; тот же известный саботаж со стороны тех, кто остается в стране, [94] легко сделать в стране, где большинство бизнеса и ферм в частных руках. Никарагуанская экономика была брошена на выживание: цепи неэффективности и нехватки всего и вся; простаивающие такси, автобусы и машины из-за отсутствия американских запчастей; невозможность удовлетворить нужды населения, только отчасти смягченные проведением аграрной реформы, реформы здравоохранения, ликвидацией неграмотности и других социальных программ — многие из которых были приняты революцией, а некоторые встретили протест и непонимание.
Люди вовлекаются в социальную революцию или, наоборот, отвергают ее в силу множества причин, идеологических и личных. Ко всем нужно относиться с осторожностью. Наиболее знаменитый перебежчик из стана сандинистов Эден Пастора (Eden Pastora) в перерывах между политическими (полупо-следовательными) заявлениями объявлял, что «они [сандинисты] нападают на меня за мой успех у женщин, из ревности, потому что они все педики, а я могу заняться любовью с их женщинами» [95].
«Некоторые американские чиновники теперь полагают, что контрас смогут скоро вытеснить сандинистов, — писала газета «Бостон глоб» (The Boston Globe) в феврале 1986 года. — Представители администрации сообщили, что они довольны тем, как контрас истощают сандинистов, вынуждая их выделять дефицитные ресурсы на войну и отнимать их от социальных программ» [96].
Сорок лет антикоммунистической идеологической обработки при Сомосе и под американским культурным влиянием также оставили свои следы. Правительственный активист прокомментировал это так:
«Скажите никарагуанскому фабричному рабочему, что мы строим систему, в которой рабочие будут управлять средствами производства, в котором доход будет перераспределен в пользу пролетариата, и он скажет «да, это то, чего мы хотим». Назовите это социализмом, и он скажет вам, что не хочет ничего такого. Скажите крестьянину — в ком проблема политического образования самая острая, — что вся революция заключается в разрушении власти больших латифундистов, что аграрная реформа и кампания грамотности включат крестьянство в политические решения… и он будет в восторге, он признает, что это — правильно и просто. Но упомяните слово коммунизм — и он убежит от вас на милю» [97].
Перед лицом разногласий сандинисты часто оказывались неспособными различать искреннюю и конструктивную критику от попыток дестабилизации. Некоторые противники подвергались нападкам и были заключены в тюрьму, гражданские свободы были ущемлены, хотя это никогда не происходило драконовскими методами. И верность революции все более и более становилась приоритетом сверху донизу. Это достаточно интересное явление происходило и в Вашингтоне в это же время: ультраидеологизированная администрация Рейгана требовала от бюрократии подтверждения своей верности.
Последующие открытия, однако, установили, что сандинисты не были параноиками. В сентябре 1988 года спикер американской палаты представителей Джим Райт (Jim Wright) ссылался на «убедительные свидетельские показания людей из ЦРУ», которые выявили, что Управление нанимало людей в Никарагуа, чтобы организовать и вести антиправительственные митинги и протесты в надежде спровоцировать применение суровых мер или другую чрезмерную реакцию правительства, которые помимо того, что выставили бы сандинистов в плохом свете, «были бы направлены на срыв переговоров о мире», и администрация Рейгана это публично поддерживала [98].
Закрытие видной оппозиционной газеты «Ла Пренса» либертарианцы гражданского общества также расценили как грубое ущемление гражданских свобод. Но эта политика подняла важный исторический вопрос: позволило ли американское правительство во время Второй мировой войны свободу пронемецкой или прояпонской прессы в Соединенных Штатах? Позволило бы противнику какое-нибудь правительство в состоянии войны, особенно войны на выживание, когда война ведется на его собственной территории, свободно издавать или вещать у себя дома или позволило бы неограниченное инакомыслие? Во время гражданской войны в Америке Линкольн приостановил предписание о представлении арестованного в суд и сажал вражеских сочувствующих в военные тюрьмы без суда и следствия.
«Ла Пренса» действительно представляла врага. Неоднократно в 1980-х одним из главных редакторов газеты был Педро Хоакин Чаморро-младший (Pedro Joaquin Chamorro, Jr.). В то же время он был членом управления группы, находящейся под защитой контрас — Никарагуанского сопротивления в Вашингтоне (The Nicaraguan Resistance of Washington). Чаморро ездил по Соединенным Штатам, выступал и собирал поддержку для контрас.
Газета состояла на финансировании врага: ЦРУ тайно содержало ее с 1979 года, а Национальный фонд поддержки демократии (НФД) с 1984 года в открытую перечислял миллионы долларов; к делу также присоединились различные «частные» американские группы [100]. НФД получал деньги от Конгресса США. Фонд был создан в 1983 году вслед за всеми скандальными разоблачениями ЦРУ в 1970-х. Смысл его существования заключается в том, что он должен делать более публично то, что ЦРУ делало тайно в течение многих десятилетий: управлять политическим процессом в какой-либо стране, финансируя политические партии, профсоюзы, книгоиздательства, газеты и т. д. — в надежде устранить клеймо тайных операций, ассоциируемых с ЦРУ [101]. Аллен Вайнштейн (Allen Weinstein), который участвовал в составлении учредительных документов и был основателем Центра в поддержку демократии (Centerfor Democracy), одного из финансовых посредников НФД, напрямую сказал в 1991 году: «Многое из того, что мы делаем сегодня, тайно делалось ЦРУ на протяжении 25 лет» [102]. НФД, как и ЦРУ раньше, говорит, что он это делает для поддержки демократии. Правительства, против которых идет это финансирование, называют это дестабилизацией.
В любом случае, тайное финансирование не ушло в прошлое. И ЦРУ, и разнообразные каналы в духе Оливера Норта переправили крупные денежные суммы антисандинистским политикам и другим элементам внутренней оппозиции, а также католической церкви [103].
В тот период, когда Конгресс запретил предоставление военной помощи контрас, Норт через свои сети закупал большие партии оружия для контрас через Манзерааль-Кассара (Manzeral-Kassar) — человека, чье криминальное досье в США начиналось со слова «ТЕРРОРИСТ!» на обложке. Кассар был известен как партнер тех, на ком лежит ответственность за рождественскую резню 1985 года в аэропортах Рима и Вены, угон круизного корабля «Акилле Лaypo» (Achille Lauro) и другие трагически известные нападения [104].
Другим апостолом благопристойности, завербованным для дела, было правительство Южной Африки, которое направило 200 тысяч фунтов боеприпасов лидеру контрас Эдену Пасторе [105].
К тому времени, когда война в Никарагуа начала медленно стихать и подходить к предварительному завершению в течение 1988–1989 годов, навязчивая идея администрации Рейгана по отношению к сандинистам вдохновила как официальные, так и неофициальные группы овладевать тактикой поддержания постоянного потока финансирования, вооружений и другой помощи контрас. Для этого практиковалось: налаживание связей с другими ближневосточными и латиноамериканскими террористами, регулярная контрабанда наркотиков различными невообразимыми путями, отмывание денег, растрата американского правительственного финансирования, лжесвидетельства, воспрепятствование осуществлению правосудия, нападения на офисы американских диссидентов, тайная пропаганда против внутренних политических противников, нарушение закона о государственном нейтралитете, уничтожение правительственных документов, планы приостановить действие конституции в случае широкого распространения внутреннего инакомыслия против государственной политики — и много чего другого, что было выявлено в феноменальной операции Иран-контрас. И все для того, чтобы поддержать группу насильников, мучителей и убийц, известных как контрас [106].
Это было высшим уровнем, достигнутым антикоммунизмом после 70 лет обкатки. Имперские амбиции лидеров Америки можно успешно сравнить с британскими времен 1925 года.
Но это работало.
25 февраля 1990 года сандинисты потерпели поражение на выборах в федеральные органы от коалиции политических партий под названием Национальный оппозиционный союз (НОС). Президент Джордж Буш назвал это «победой демократии». Сенатор Роберт Доул (Robert Dole) объявил, что «конечный результат — это подтверждение правильности политики Рейгана» [107]. Эллиот Абрамс (Elliott Abrams), бывший представитель Госдепартамента и один из ведущих участников Иран-контрас, заявил: «Когда история будет написана, контрас станут народными героями» [108].