[88]. Суметь интегрировать в общий жизненный контекст тяжелые травмы – задача не из легких, настоящий вызов терапевту и личности клиентки/клиента. Как это бывает, я проиллюстрирую примерами терапевтической работы с жертвами инцеста. Сначала я приведу примеры защитных копинг-стратегий, а затем представлю совсем иной способ совладающего поведения: поиск смысла.
Мы начнем с уже упомянутой выше защитной диссоциации, то есть с отщепления эмоций и отдельных частей тела от сознания.
Этот механизм иногда срабатывает бессознательно, чтобы защитить человека в ситуациях физических и психических страданий от болезненных чувств. В книге «Дом моего отца» Сильвия Фразер описывает, как невинная попытка ее друга взять ее за руку уже активирует эту защиту. «Данила взял меня за руку. Я позволила ему это, но в то же время перестала ощущать хоть что-нибудь, вполне автоматически, не зная, что я тут делаю. В его руке осталась лишь восковая рука, очень реалистичная, почти как у мадам Тюссо»[89].
Во время насилия ребенок ошеломлен такими чувствами, как страх, боль, паника, замешательство; физическая гиперстимуляция может вызывать невыносимое чувство боли и в то же время странное и тревожное ощущение удовольствия. Ребенок или подросток должен как-то выстоять в этом подавляющем опыте, не утонув в нем, и отчаянно начинает искать способ выйти из этой опасной ситуации. Возможно, он бы сбежал, как любой человек в состоянии паники, но преступник-взрослый больше и сильнее, и нет никакой возможности спастись бегством.
Таким образом, жертва должна пытаться другим способом сохранить свою целостность, защитить себя от затопления угрожающими эмоциями. Если нельзя сбежать физически, надо постараться «сбежать» психологически и тем самым сделать ситуацию «нереальной», а собственное тело чужим, уже не ощущать его своим, чтобы умерить физическую и эмоциональную боль. Такой процесс называется диссоциацией.
«Когда я была в постели, он вернулся в комнату, а я просто подумала со скукой: „О Боже, вот он снова здесь“, – или что-то в этом роде и продолжила, скажем, читать книгу, и он был занят своим делом со мной, но так или иначе это было, скорее… ничего не произошло, этого просто не было. Все мои чувства, всё исчезло, я просто лежала тут и читала, пока он снова не пришел, а потом все закончилось, ко мне вернулось спокойствие, и я смогла спать»[90].
Самоотчеты переживших инцест полны такого рода описаний их опыта, при котором внутри возникает и с помощью своего рода «рефлекса мнимой смерти» распространяется впечатление, что «это» происходит не с ними, что они не вполне существуют. Некоторые женщины рассказывают, как они фиксировались на узоре обоев, рассматривали каждую деталь структуры и оттенки цвета, удерживаясь на этом узоре, как если бы их жизнь зависела от этого. Будучи взрослыми, они уже не помнят сам акт сексуальной эксплуатации, все это замещает узор на обоях. Для терапевтов очень важно правильно понимать эти фрагменты памяти и интерпретировать эти сигналы как покрывающие воспоминания – они заслоняют собой что-то еще. Такие фиксации на зрительном восприятии или на акустических раздражителях являются попытками справиться с ситуацией, оттащить себя в сторону от происходящего, искоренить его и сделать себя неуязвимой.
«Единственным спасением… было то, что когда для нее приходило время пробудиться, ей надо было вооружиться, сделаться бесчувственной ко всему тому, что, как она знала, наступит, и отделиться от своего тела в постели как от снятой с себя одежды»[91].
Это описание напоминает мне то, что в своем эссе Грубрих-Симитис называет «армированием» Я, адаптационной способностью личности держать оборону.
Из стихов немецкого классицизма и романтизма нам известен еще один защитный механизм. В те времена женщины падали в обморок, когда были эмоционально переполнены и не могли этого вынести. Потеря сознания является одним из возможных ответов на поток стимулов, угрожающих Эго. Однако обмороки вышли из моды, если выразиться грубовато. С часто повторяющимися атаками на психическую и физическую целостность ребенка сейчас пытаются совладать другие защиты, которые постепенно становятся хроническими моделями поведения и в дальнейшем омрачают жизнь.
Бесчувственность отдельных частей тела и особенно тех телесных зон, которые подвергались насилию, может проявляться вплоть до уровня чисто физиологических процессов. Одна из моих клиенток в течение длительных периодов ощущала всю нижнюю часть корпуса как «замороженную» и не могла удерживаться от мочеиспускания во время интенсивной работы над темой своей травмы. У нее были эти симптомы уже тогда, когда в раннем детстве она подверглась сексуальному насилию со стороны отца. Они возобновились, когда девушкой она стала жертвой изнасилования. Она описывает симптомы следующим образом:
«Это как паралич в нижней части тела, и я позволяю воде просто течь. Я не могу ее удержать. В последнее время, когда я стала над этим работать, это часто бывает. Чувство, что моя кровать сейчас загорится или что кто-то навалится на меня, а я не смогу шевельнуться. Будто кто-то отнял мои силы, отключил мое сопротивление. Я чувствую себя как робот, которым никто не управляет, но его сделали неспособным противостоять».
Это роботоподобное, безэмоциональное функционирование Меерло назвал «роботизацией», а Нидерланд – «автоматизацией Я», и я уже упоминала о нем при описании синдрома выжившего.
Многие женщины сообщают, что они просто «выложили на лед» свои чувства, потому что они были слишком опасны и поэтому невыносимыми. Они завершают свою учебу без эмоциональной вовлеченности. Это подобно объяснению Фразер: «…потому что только моя голова идет в колледж. Моя отрубленная голова»[92].
Другая женщина описывает свою защиту как странное смешение парализованности и усталости.
«Я лежу на кровати, как будто пустила корни. Все мои конечности тяжелые. Я тащила себя весь день и очень устала. Это как если бы мое тело замерло. А потом на меня накатывает волна сонливости. Я не могу больше ничего предпринять. Я как камень».
Ощущение себя жесткой в постели, как доска, и механическое функционирование, подобное автоматическому, характерны для состояния, которое психоаналитик Шенгольд в своем тексте об убийстве души называет «бытие заживо мертвым, жизнь „как бы“».
Насколько спасительным было такое внутреннее и внешнее «окаменение» в ситуации насилия, настолько этот механизм препятствует дальнейшей жизни. В полной мере это верно для всей сексуальной сферы. Часто защитный механизм расщепления срабатывает при любой сексуальной стимуляции. Пострадавшие описывают, что в момент сексуальной близости они отделяются от тела и смотрят «со стороны» на сексуальные действия. Другие отвлекаются на мысли о необходимой работе по дому, почти навязчиво составляют какие-нибудь перечни, чтобы отвлечь свое внимание от полового акта.
Если диссоциация достигает тотального раскола между телом и психикой, человек подвергается риску при определенных обстоятельствах испытывать расщепление личности. Чем чаще происходят травмирующие потрясения, тем больше будет возникать фрагментов личности, которые иногда почти начинают жить собственной жизнью и приводят тем самым личность в глубокое замешательство. Распад личности, то есть чувство, что человек уже не знает, кто он, и больше себе не принадлежит, как правило, сопровождается сильной тревогой и отчетливо ощутимо физически.
«Я разваливаюсь. Как зеркальное отражение, которое пронзила пуля, я разваливаюсь на мельчайшие кусочки, и нет ни одного больше ногтя»[93].
Одна из моих клиенток описала чувство, что ее дух готов покинуть тело, чтобы воспринимать его только как вещь, поэтому все, что произошло, случилось не с ней, а с кем-то другим, в другом месте, в другое время. В терапии она отчаянно пыталась воссоединить себя.
Другая клиентка чувствовала, что утратила все связи с миром, с людьми, а также со мной как с терапевтом. Она выразила эту свою беду в образе. Она нарисовала автопортрет и образ терапевта. Рисунки были связаны один с другим нитями, которые она потом разорвала. Я снова связала их вместе, чтобы с помощью этого символического взаимодействия с ее фрагментированным Я восстановить наш контакт.
Там, где ощущения в груди и в области гениталий являются «замороженными» и омертвевшими, кажется, что невозможно испытать удовольствие даже с любимым партнером, даже если есть желание почувствовать его снова. Я еще вернусь к этой теме позже в главе, посвященной терапии. Тело следует возвращать себе постепенно, шаг за шагом. Нужно «разучиться» следовать тем реакциям, которые были освоены для защиты, и получить новый опыт, чтобы вернуть себе чувствительность.
Отмечу еще один аспект диссоциации, которая относится к болевой защите вплоть до воссоздания боли, в том числе физической. Некоторые жертвы инцеста научились при экстремальной боли как бы гипнотизировать себя и делаться полностью бесчувственными. Самое ужасное переживается, как под наркозом. Я слышала в своей практике сообщения, как этот механизм использовался позже в жизни, чтобы потерять чувствительность у стоматолога или при других болезненных событиях.
Еще один вариант защиты от боли при насилии состоит в том, чтобы причинять себе другую боль, отвлекающую от области гениталий. Некоторые женщины описывают, что прикусывали себе губу или язык до крови, чтобы переместить болевое восприятие. Другая клиентка пыталась внутренне создать такие условия, чтобы она чувствовала боль не как боль, а как удовольствие. Всякий раз, когда отец бил ее, чтобы удовлетворить себя таким образом, и злорадствовал по поводу ее страха, она толковала происходящее как его любовь и заботу, отрицала все свои слезы и пыталась представить приятным, как знак любви, жар в области ран. Спустя годы эта женщина была «мазохистски» фиксирована и могла испытывать любовь только при избиении.