оведении эксплуатирующих отцов и терапевтов.
Стив считает себя очень чувствительным, понимающим терапевтом, а его пациентка Тереза ценит его, потому что он такой теплый и нежный в отличие от ее холодной и дистанцированной матери. Тереза чувствовала себя очень одиноко в этом мире, особенно потому что ее отец умер, когда ей было три года. Ее прежние любовные истории всегда быстро заканчивались. Она возлагала все свои надежды на терапию со Стивом, чтобы научиться справляться с жизнью. Она была очень счастлива, что нашла в терапевте человека, который был в состоянии так полно удовлетворить ее бесконечную потребность в тепле и принятии. В ходе терапии она почувствовала желание сидеть у него на коленях и быть защищенной его сильными руками. Выразить это желание во время сессии было непросто, и она была очень удивлена, что Стив реагировал так позитивно и утвердительно. Хотя она чувствовала, что исполнение ее глубочайшего желания было так близко, в нее закрался странный страх. Она колебалась, но Стив заверил ее в своей привычной, спокойной манере и объяснил ей, что «корректирующие эмоциональные переживания» являются существенной частью терапии. Он мог бы быть для нее человеком, который поддержал бы ее стремление к развитию, представляя собой ролевую модель заботливой родительской части, которой у нее никогда не было. Он также рассказал, что один блестящий терапевт когда-то описал терапевтическую ситуацию как «поддерживающее окружение, холдинг», как место пребывания, которое «содержит». Наконец, он сослался на данные научных исследований, что касания – значимая часть человеческой коммуникации. Тереза позволяет себя убедить и чувствует себя на его коленях маленьким ребенком, в тепле и безопасности. Стив гладит ее по голове и спине, она расслаблена и чувствует себя хорошо. Когда он начинает гладить ее ноги, она приходит в замешательство и подавлена странными чувствами, которые она не может различить. Страх и ужас делают ее совершенно апатичной, она больше не может сказать ни слова, больше не может двигаться. Все ее тело полностью онемело, но она до сих пор слышит его голос, говорящий с ней в знакомой нежной манере. Он выражает свое желание быть еще ближе к ней, хочет держать ее без одежды: ничто не должно мешать их близости.
Наконец, она покидает кабинет, точно не зная, что произошло, из-за этого чувствует себя запутавшейся и депрессивной и до следующей сессии почти не может справляться с повседневными делами. Он, как всегда, любящий и спокойный, говорит ей, что она должна доверять ему, потому что потребуется время, пока он не заменит все болезненные переживания с родителями новым опытом, полным любви. Хотя ей претит его просьба раздеться догола, она позволяет всему произойти, потому что это единственный способ, которым он держит ее, а без этого чувства, что ее держат, она чувствует себя ничтожной, нежизнеспособной, как бы пустой.
Я привела этот пример так подробно, чтобы дать понять, как именно может выглядеть сексуальное насилие в терапии на самом деле. Здесь естественная потребность в безопасности, глубинное детское стремление к близости и комфорту, которое не имеет ничего общего с сексуальностью, эксплуатируются терапевтом в его собственных, весьма сексуальных целях.
Женщина описывает такой опыт: «Я видел себя в зеркале очень маленьким ребенком и спросила у зеркала, почему я нигде не чувствую себя дома. Я была зависимой от терапевта, любящей его женщиной-ребенком, ищущей дом, которого у меня никогда не было. Я получила иллюзорный приют, полный замешательства, вины, страха и страдания».
Ситуация сравнима с тем, как ребенок в семье чувствует себя непонятым матерью и может искать близости лишь с отцом. Любящий отец, который так приятно похлопает по спине и готов обнять в постели перед сном, от поцелуя которого моментально исчезают слезы, если малыш споткнулся, становится другим отцом. Теперь он требует странных вещей, о которых никто не должен знать, и все еще рассказывает прекрасные истории, но кое-чего хочет за это. Таким образом, и ребенок, и клиентка узнают, что все имеет свою цену, и что цена близости и безопасности должна быть оплачена телом.
Не всегда за фасадом любви и понимания скрывается сексуальное насилие. Аналогично угрозам, исходящим от отцов, когда дело доходит до владения дочерями, а также в ситуациях сексуального насилия над детьми, по данным судебной медицины, в терапии может дойти до принуждения, если клиентка не желает подчиняться. В начале книги я описала точку зрения на инцест как на изнасилование. Мастерс и Джонсон в 1976 г. потребовали, чтобы терапевты, которые злоупотребили своей властью в аналитической ситуации и сексуально эксплуатировали клиентов, обвинялись в изнасиловании. На деструктивный аспект сексуальности как выражение власти и потребности разрушать указывал Гуггенбюль в своей книге «Опасность власти для помогающего профессионала». Деструктивная сексуальность навязчиво побуждает к тому, чтобы ее проживать. От разрушения часто страдают оба – аналитик, который использует свою клиентку и, таким образом, разрушается в человеческом и профессиональном плане, и женщина, которая стала жертвой теневой сексуальности, исходящей от нее самой и от терапевта. Теневая сторона аналитика всегда констеллирует тень клиентки. Для обоих верно, что они поддались саморазрушительным тенденциям.
Женщины, которые приходят ко мне в терапию, просветили меня в отношении еще одного паттерна, который мне известен по терапии инцеста. Я говорю об очень распространенной установке терапевтов, которые заканчивают терапию формально, только чтобы вскоре начать сексуальные встречи с клиенткой. Они возражают, что теперь началось что-то совсем другое, однако используют информацию, полученную в терапии, чтобы представить себя любовником, который исцеляет любые раны, особенно сексуальные. Часто именно терапевт настаивает на завершении терапии и заявляет, что основная аналитическая работа теперь сделана и путь для других отношений свободен, эти отношения вскоре сводятся только к сексу.
Такое поведение очень напоминает отцов, которые поощряют своих дочерей как можно раньше встать на ноги, уйти из семьи и искать жилье. На самом деле это означает не автономию дочери, а воплощает представление, что инцест более легитимен, если дочь уже не живет в семье. Некоторым отцам помещение дочерей в школы-интернаты и у родственников кажется подходящим вариантом, чтобы спокойно продолжать владеть ими. Однако дочь не перестает быть дочерью, если живет в другом месте, а асимметрия в отношениях между психотерапевтом и клиенткой не прекращается, если даже они встречаются за пределами терапевтических рамок.
При обсуждении всеамериканского исследования по теме сексуальных контактов между психиатрами и пациентками Гартрелл и Герман[172] цитируют различных авторов, которые четко придерживаются мнения в своих частично еще не опубликованных, докладах, что сексуальная близость должна быть исключена, начиная с первой встречи, в течение терапии и даже после ее завершения. Речь идет о своего рода этическом договоре, который налагает на терапевта постоянную обязанность. Даже если после завершения терапии возникли дружеские отношения, интересы бывших пациентов всегда должны оставаться на первом месте, потому что терапевт должен быть готов к тому, что позже может возникнуть чрезвычайная ситуация и он снова должен стать доступен в качестве терапевта. Неравенство и неравное распределение власти и зависимости никогда не прекращаются, даже после завершения терапии.
Конечно, это цепляние за асимметричность может принимать невротический характер и служить избеганию действительной близости. Также мне кажется сомнительным, что терапевт должен продолжать быть доступным. В конце концов, есть и другие терапевты, которые могут сопровождать клиента на следующем этапе его пути. Отпускание является чем-то очень важным и для клиентки, и для терапевта, что соприкасается с тематикой смерти. «Partir, c’est toujours un peu mourir»[173].
Авторы цитированной работы считают, что прекратить перенос непросто, в отличие от терапии. Это также верно по отношению к переносу и контрпереносу, которые создает аналитик. Требование, что любовь и заключение брака допустимо рассматривать как исключение из правила и обоснование сексуального контакта, они считают «наивным романтизмом» или недостаточным пониманием природы терапевтических отношений. Бессознательные процессы, в том числе переносы, считаются вечными, поэтому нет никаких сроков, после которых были бы разрешены сексуальные отношения.
Конечно, это рассуждение действует в рамках психоаналитической теории. Сегодня также существуют и другие точки зрения на то, что происходит между двумя людьми в аналитической ситуации, чтобы больше не использовать концепцию переноса. В диалогическо-коммуникативной перспективе те аналитики, которые прячутся за переносом, как за щитом, выглядят ортодоксами и по-человечески недостаточно развитыми. Никто не остается незатронутым влиянием переноса и контрпереноса, когда встречаются две души. Чтобы с этими силами обращались ответственно, необходима глубоко укорененная человечность, которая требует уважения к другому человеку. Я не стану здесь продолжать дискуссию о том, что такое терапия или какой она должна быть, а вместо этого хочу уделить внимание вопросу, почему жертвы инцеста особенно склонны к тому, чтобы снова оказаться сексуально эксплуатируемыми в терапии.
Женщинам, которые подверглись сексуальному насилию в детстве, известно глубинное желание еще раз попытаться найти отца, который не злоупотребит их доверием. Поиск такого иного отца, в ком женщина, наконец-то, отразится, как в зеркале, и будет принята, почувствует себя любимой, часто принимает характер одиссеи. Сила тоски по долгожданному исцелению и желание укорениться в отношениях, которые находятся по ту сторону предательства и способствуют уверенности в себе и признанию, делают этих женщин особенно внушаемыми и уязвимыми. Эти потребности настолько велики, а внутренняя необходимость обрести утраченного отца в аналитике и встретиться с подлинной материнской заботой столь настоятельна, что реалистичная оценка терапевта часто невозможна. Отцовский комплекс привлекает огромную энергию и может почти компульсивно влиять на духовную жизнь женщины. Юнг показал, что судьбоносная сила отцовского комплекса происходит из архетипа. Таким образом, образ индивидуального отца так сильно очаровывает, что даже после переживания демонического отцовского аспекта пробуждается стремление к божественному аспекту отца. Гуру и аналитики становятся носителями этой архетипической тоски. Велика опасность, что они впадут в инфляцию и сольются с проецируемым на них божественным образом.