Рич Боннин, близкий друг и бывший сожитель Дэвида, объясняет: «Дэвиду нравилось, чтобы люди на него полагались. Так вот и случилось, что Грег попал от него в сильную зависимость. Ну а затем, когда он лишился Дэвида, зависимость переросла в маниакальный психоз».
Это преследование продолжалось два с лишним года, в том числе и некоторое время после знакомства Дэвида с Эндрю, и стоило Мэдсону несказанных душевных мук и многократных судебных разбирательств. Нельсон неоднократно подвергался административным арестам, в перерывах между которыми Дэвид даже дверь боялся открывать, вынужден был то и дело менять номер телефона и ремонтировать автомобиль, которому регулярно били стекла, мяли и царапали кузов. Дэвид не выносил насилия. Парень он был некрупный, на силу положиться не мог, да и не особо он был крепок физически.
Дэвид годами без устали подыскивал себе работу по душе. В личной жизни у Дэвида тоже творилась полная сумятица. Дабы не огорчать родителей, он на протяжении всей учебы в колледже боролся со своей гомосексуальностью, пытался встречаться со множеством девушек, даже влюбился в одну, но постоянно копался в себе, пытаясь разобраться наконец, кто он по своей природе — гетеросексуал, бисексуал или гей. «Он очень страшился правды о себе в этом плане, — говорит Венди. — Когда мы отправлялись в колледж, то вроде бы он держался нормально, типа сохранял статус-кво. Считал, что без конформизма там не преуспеть».
«Дэвид одевался как ботаник. Учился самым прилежным образом и хорошо успевал. Но было в нем одно непримиримое внутреннее противоречие, с которым он ничего поделать не мог — и это его очень беспокоило, — продолжает Венди. — Дэвид очень хотел бы иметь семью. Но время шло, и он всё больше понимал, что не в состоянии и дальше противиться тяге к мужчинам».
И тогда Дэвид пошел к отцу, чтобы во всем ему признаться. Отцу трудно было это принять в силу его прочных религиозных убеждений.
«Не могу сказать, что мне это было безразлично, потому что я не могу согласиться с таким образом жизни. Однако это никак не сказалось на моем мнении о сыне или отношении к нему, — говорит Говард Мэдсон, верящий, что Иисус Христос принял крестные муки и воскрес из мертвых ради спасения грешных, а не успешных. — Я не собираюсь предстать перед Богом безупречным — ни у меня, ни у вас этого не выйдет. Все мы умрем грешниками. Какая же в таком случае разница, в чем ты повинен — во лжи, обмане, воровстве, мужеложестве или убийстве? Главное, если ты веришь, что там есть всепрощение, что оно даровано нам крестными муками и милостью Божией, то у тебя такие же шансы на спасение, как и у любого другого. Так что мое отношение к нему не изменилось в том плане, что он такой же грешник, как и все. Что изменилось, так это то, что относиться я к нему с тех пор стал как к чужеродному для меня человеку из-за того, что он гомосексуал. Но никаких проблем между нами с Дэвидом это не создало. И отцовские чувства по отношению к нему у меня остались прежними».
Брат Ральф и его жена Синди, услышав от Дэвида откровенное признание в том, что он гей, напротив, испытали облегчение. Они-то боялись, что он собирается «по секрету» сообщить им, что у него СПИД. «Ты там поосторожнее, среди них полно долбанутых», — только и сказал брату Ральф.
При этом на многих уровнях неудобства, испытываемые Дэвидом, только осложнялись его талантливостью и, как следствие, широтой открывавшихся перед ним вариантов выбора. В колледже он выбрал в качестве профильного предмета политологию и настраивал себя на то, чтобы стать юристом. Сдав выпускные экзамены по юриспруденции весьма посредственно, он переехал в Миннеаполис и устроился в юридическую фирму, но душой его продолжало тянуть к архитектуре. В 1990 году он получил-таки один из всего сорока грантов на обучение на архитектурном факультете Миннесотского университета в Миннеаполисе — и приступил к учебе с рьяностью вызывающего всеобщие насмешки чокнутого оптимиста.
— Он от природы умел обхаживать, умасливать, очаровывать и убалтывать всех, добиваясь своего в чем угодно. Помимо таланта Дэвид обладал даром убеждения и был прирожденным продавцом. На торговых площадках ему равных не было, и плюс к тому он был креативен и очень любил деньги, — говорит Венди и поясняет, что Дэвид, по ее мнению, ошибся с выбором профессии, поскольку ему самое место было в рекламном бизнесе. — Архитектура же не самое доходное дело. А Дэвид был очень мотивирован именно на заработок.
Однако же к моменту своего знакомства с Эндрю Дэвид благополучно изыскал возможности хорошо зарабатывать в качестве профессионального архитектора: читал факультативный курс городского планирования в Гарварде; работал на проектно-строительную компанию Джона Райана в Миннеаполисе, где отвечал за «архитектурное проектирование рознично-финансовых центров» крупных банков, что обеспечивало ему фиксированный оклад в размере семидесяти тысяч долларов в год плюс бесплатные поездки по всей стране.
«На Дэвида было одно удовольствие смотреть и находиться с ним рядом — настолько это был всемерно одаренный человек, да еще и на грани головокружительного прыжка с обрыва прямо в пучины карьеры одного из ведущих мировых архитекторов-дизайнеров своего времени», — рассказывает Джон Райан.
Но тут, на свою беду, Дэвид встретился и сошелся с Эндрю Кьюнененом.
Поначалу роман между ними складывался дистанционно — через эпизодические звонки Эндрю по межгороду и открытки от него. По завершении их первого совместного уик-энда Эндрю вынужден был вернуться в Сан-Диего к Норману, который раз за разом отпускал его в Сан-Франциско, отметим, лишь под предлогом встречи с «дочкой» от неудавшегося брака. Между тем сам Эндрю ни номера для звонков, ни фактического почтового адреса Дэвиду не оставил — только номер а/я, который проверял крайне нерегулярно. Объяснял это Эндрю тем, что семья у него настолько богатая, что вынуждена скрываться и постоянно менять телефонные номера, дабы не пасть жертвой похитителей с целью выкупа. В одной из множества открыток Эндрю особо предупреждал Дэвида, чтобы тот отправлял ему обратную корреспонденцию на почту «до востребования» строго заказными письмами в запечатанных сургучом конвертах и без указания адреса отправителя: «Прости за такую конспирацию, но поверь, это жизненно важно!» — писал он.
Дэвиду казалось странным, что Эндрю не оставил ему контактного телефона, однако задумываться о причинах ему было особо некогда, поскольку он много ездил по делам, качался по вечерам в тренажерном зале и попросту не имел свободного времени. В отличие от Эндрю, который к этому времени уже начал избегать правильного общества и сторониться женщин, у Дэвида было множество друзей традиционной ориентации и — непременно — сильные женщины, которым всегда можно было доверить личные секреты и положиться на то, что они за ним присмотрят.
Дэвид же по возвращении из Сан-Франциско в Миннеаполис поведал Ричу Боннину: «Познакомился там с парнем, который меня реально заинтриговал», — и описал Эндрю как человека «не самого притягательного, но производящего неизгладимое впечатление». Дэвиду он представился под своей настоящей фамилией — как Эндрю Кьюненен, а не Де-Сильва. Тем не менее Дэвид рассказал Ричу, что внешне Эндрю похож на испанца, хотя и говорит, что родители у него владельцы плантаций и издательской империи на Филиппинах. «Он производит впечатление человека высокообразованного, много поездившего по миру и твердо нацеленного сделать карьеру, — рассказывал Дэвид Ричу. — Он уехал из-под семейной опеки, чтобы выйти из тени родителей и оставить в мире след собственными силами».
Эндрю же выглядел окрыленным знакомством с Дэвидом, а Дугу Стаблфилду прямым текстом рассказывал, что влюблен, и расписывал Дэвида во всем блеске. «Каких только нежных и ласковых эпитетов он в его адрес не находил, — вспоминает Дуг. — Дэвид был первым, в кого он был по-настоящему влюблен — не знаю, правда, романтически или на полном серьезе».
Хотя Эндрю с Дэвидом виделись каждые две-три недели и Эндрю кормил-поил и всячески обхаживал Дэвида, вскоре Эндрю снова зачастил в гей-баню в Сан-Диего, где народ собирался по преимуществу ради наркотиков, — и всё это ещё живя у Нормана Блэчфорда. Он также планировал привлечь Дэвида к участию в садомазохистском сексе, дабы предаться наконец наяву фантазиям, взросшим в нем за последние годы под влиянием регулярно просматриваемого жесткого порно.
Сан-Франциско для этого был самым подходящим городом. У района Кастро давно сложилась репутация арены такой «кожаной жести», которая остальную Америку привела бы в ужас, а в Кастро считалась нормой. Есть в Сан-Франциско и секс-клубы для геев с мрачными полноразмерными фетишистскими инсталляциями. Посетители имеют возможность совокупляться в английском кэбе-такси, в патрульно-полицейской машине, в телефонной будке, в тюремной камере, в зубоврачебном кресле. За всем этим не возбраняется наблюдать другим посетителям; а если кому-то хочется приватности, добро пожаловать внутрь одной из выгородок, сооруженных из штабелей автомобильных шин. Частные «ассоциации» устраивают вечеринки строго по приглашениям в не раскрываемых посторонним местах, дабы надежно оградить себя от «новичков и вуайеристов».
Секс-шоп Mr. S Leather Co. and Fetters USA, где Эндрю отоваривался, бывая в Сан-Франциско, занимает четыре этажа и публикует каталог почти на триста страниц всяких приспособлений для секса, начиная с тщательно продуманных клетей для подвешивания и оборудования для пыток электрическим током, заканчивая хлыстами, кляпами, масками, наручниками, колпаками, «смирительными рубашками и иными клиническими средствами ограничения подвижности последних моделей», и комплектом из девятнадцати разноцветных носовых платков, каждый из которых несет разное сексуально-семантическое значение в зависимости от того, с правой или левой стороны его носят. Например: красный платок слева указывает на активного «кулачника», справа — на пассивного; серый — на любителя секса со связыванием: слева — в положении сверху, справа — снизу; охотничий зеленый слева означает «я папик», справа — «ищу папика».