На обратном пути из Франции Норман и Эндрю задержались в июле 1996 года на несколько дней в Ист-Хэмптоне на Лонг-Айленде в гостях у богатой однополой пары. Там они посещали вечеринки и обедали в модном ресторане Nick and Toni’s. Эндрю, как водится, очаровывал пожилых спутников, но, по словам одного из хозяев, «говорил бестактности о деньгах» и рассказывал истории, от которых они только недоуменно поднимали брови. Сказал, что был женат на богатой еврейке — дочери главы Моссада, израильской разведки. «Он был молод и привлекателен, весел, держался по-компанейски — что тут, казалось бы, не так?» — задается вопросом хозяин и отвечает, что «прискорбными» нашел в Эндрю две вещи: «Очень уж ему хотелось привлечь к себе внимание. Только вот не шла ему вся эта бутафория… А кроме того, он же был такой молодой — и уже абсолютный бездельник без малейших карьерных амбиций хоть в какой-нибудь области. Очень много болтал о том, что интересуется пожилыми людьми по причине их финансовой состоятельности. Вот что называется язык без костей: прямо при Нормане открытым текстом так и говорил».
Норман, в отличие от Эндрю, на ценники внимание обращать привык. Будучи в Европе, Эндрю присмотрел себе новый Mercedes SL 600 с откидным верхом за 125 895 долларов и даже успел похвастаться Дэвиду в открытке: «Скоро, возможно, разживусь наконец собственным Mercedes SL 600! — с энтузиазмом писал он. — Чувствую себя достойным этой машины, как никто другой!» Вскоре по возвращении на родину, однако, эта его мечта пошла прахом: Норман отказал Эндрю в покупке. Тогда Эндрю хлопнул дверью — собрал вещи и съехал от Нормана, оставив записку: «Двинулся дальше». Под этим лаконичным прощанием он тем не менее написал номер сотового телефона для связи — и тут же принялся ждать звонка. Переговоров, однако, не последовало, и Эндрю вынужденно поселился на съемной квартире-студии с оплатой раз в неделю на Вашингтон-стрит в Хиллкресте — подальше от Ла-Хойи, но лишь по меркам города.
Дальше — больше: Эндрю месяцами обещал Дэвиду, что они вместе отправятся на День независимости смотреть праздничные фейерверки с яхты в акватории Бостонской бухты. Но в июне сам же и отправил Дэвиду открытку из Кап-Ферра, из которой следовало, что злой рок и непоименованные козни могут воспрепятствовать их встрече: «Ситуация в Марселе сложилась до крайности щекотливая, и я рискую застрять здесь до июля». А позже написал: «Не получается вернуться к 4 июля». Неявка Эндрю, вопреки клятвенным обещанием, ко Дню независимости раскрыла наконец глаза на него и Дэвиду — и он столь же решительно, как и Норман, вычеркнул его из своей жизни.
Оба удара были нокаутирующими. Новый «мерседес» он потребовал всего лишь потому, что привык к такому уровню жизни, жаловался он друзьям, и Норману следовало бы проявить к этому уважение. Ведь, в конце-то концов, именно из-за сожительства с Норманом он лишился наследства. Семья отказала ему в праве на его долю, говорил он, потому что, «взяв на себя заботу о Нормане», испытывавшем к нему старческую слабость, он, по сути, вычеркнул себя из жизни собственных родителей. Многие его друзья из тех, что помоложе, в эту историю искренне верили. «Он чувствовал, что из-за отношений с Норманом опустился на несколько ступеней вниз по социальной лестнице, — говорит Том Идс, бывший сожитель Эндрю. — Он чувствовал себя достойным летать только первым классом. Он чувствовал, что многое теряет. Он отказался от наследства, чтобы посвятить всего себя Норману».
Роббинс Томпсон полагал, что их отношения протянутся года три-четыре, не меньше, когда Эндрю только заехал к Норману на постоянное жительство. Но Эндрю захотелось еще и власти — не меньше, чем денег. Его уязвляло, что Норман, хваставшийся состоянием в 110 млн долларов, отказывает себе в путешествиях не только первым, но даже и простым бизнес-классом. Понятно, что перелеты обычным эконом-классом были ударом ниже пояса по самолюбию такого нарцисса, как Эндрю, и этот позор не смывался ни ночевками в пятизвездочных отелях, ни обедами в трехзвездочных ресторанах. Именно приступами досады и объяснялись вдруг выдвигаемые Эндрю списки требований: «мерседес»; перелет первым классом; повышение выплат на карманные расходы; включение в число наследников в завещании Нормана. На увеличение карманных расходов Норман соглашался с готовностью, а вот остальные вопросы предпочитал заминать. «Эндрю реально думал, что Норман без него загнется, а потому и бросится его уговаривать вернуться, — рассказывает Том Идс, ставший свидетелем конца их отношений, — но дело не выгорело: продолжения не последовало».
Затем Эндрю написал Норману письмо с заявлением, что оставляет на его совести решение о причитающейся ему денежной и моральной компенсации за потраченный год безупречной службы. Норман выслал Эндрю чек на 15 000 долларов и укатил в Европу на ранее запланированную встречу с друзьями, которым еще так недавно был представлен и сам Эндрю… Тут у Эндрю, похоже, возникла проблема с обналичиванием чека: всё, что свыше 10 000, требовало подтверждения источника дохода, и даже знакомый банковский клерк нарушать налоговое законодательство отказался.
Именно теперь, раз и навсегда оказавшись отрезанным от Нормана, Эндрю никак не мог себе позволить упустить с крючка еще и Дэвида. Последнюю отчаянную попытку вернуть себе благорасположение Дэвида Эндрю предпринял в Сан-Франциско в канун Дня труда[49], но и она провалилась. Дэвид потребовал от Эндрю честности, а тот был просто не способен прекратить маскарад. Он давно превратил себя в дутую личность и разрушил в себе всякую способность к настоящим, искренним отношениям. Убери фасад — и что от Эндрю останется?
Эндрю в сокрушении сбежал на юг на праздничный уик-энд. Увидев Эндрю впервые после многолетнего перерыва на вечеринке в честь Дня труда, старая приятельница по Епископской школе Стэйси Лопес подбежала к нему и обняла. Поначалу на расспросы о том, как у него дела, Эндрю не отвечал, но Стэйси проявила настойчивость.
— Ты где-нибудь работаешь? — допытывалась она.
— Нет, — ответил он. — Мне денег и так хватает.
— А, значит, нашел-таки себе папика, так?
— У меня свои дела.
— Но с кем-то же ты встречаешься?
И тут Эндрю лгать не стал — и сказал старой подруге Стэйси истинную правду: «Я опустошен. У меня были отношения, которые причинили мне страшную боль». И еще он очень переживал из-за того, что располнел и утратил всякую внешнюю привлекательность: «Ты только взгляни на меня. Это же ужас. Чудовищная мерзость».
Стэйси вспоминает: «Он был собой совершенно недоволен». В это время до Эндрю стало со всей беспощадностью доходить, что он разом потерял их обоих: и Нормана, и Дэвида. Итак, Эндрю начал рассыпаться на куски.
Моветон
В конце октября, не сумев найти работу в Сан-Диего, Джефф наконец-таки завершил трехмесячные поиски, благополучно трудоустроившись в Миннеаполисе районным менеджером по обслуживанию коммерческих клиентов Ferrellgas, компании, торгующей бытовыми газовыми баллонами и охотно принимающей на работу отставных военных. Некоторые друзья отговаривали его от переезда. В частности, Майкл Уильямс вспоминает: «Джефф надумал бросить всё так неожиданно и собрался в такую даль, что меня это встревожило, и я пытался его отговорить». Но Джеффа очень тяготило, что он задолжал денег родителям, и он обещал друзьям, отработав долг, вернуться через полгода.
Несмотря на то что Джефф к тому времени охладел к Эндрю, в сентябре он позволил ему слетать с ним на собеседование в Хьюстон. Джефф не любил путешествовать в одиночку. И вот теперь Джеффу предстоял переезд из теплых солнечных краев, которые он так любил, в куда более суровый климат. Известие о том, что Джефф будет жить и работать в Миннеаполисе, дало Эндрю повод снова позвонить Дэвиду. Трубку сняла его сестра Дайен Беннинг. «Даже не вздумай ему больше звонить», — велела она. Дайен и раньше предупреждала Дэвида, чтобы тот не связывался с Эндрю. Но Эндрю настаивал под тем предлогом, что ему нужно договориться с Дэвидом, чтобы тот помог осмотреться и освоиться на новом месте Джеффу. Но тут обнаружилась проблема: за пару недель до того, как Джефф получил работу в Миннеаполисе, Дэвид влюбился. Его избранником стал Робби Дэвис — высокорослый ЧАП (черный американский принц), по собственному определению. Сын владельцев процветающей коммерческой компании по уборке помещений, Робби, по-уличному крутой и ушлый, стал первым из нескольких темнокожих любовников Дэвида. «Они были воспитаны в совершенно разной среде, и его это очень интриговало, — рассказывает Венди Питерсен. — Он чувствовал, что этот парень в свое время многого натерпелся, особенно от белых. Чувствовалось, что он по себе знает, каково это, когда тебе всаживают нож в спину, вытирают об тебя ноги или используют втемную».
Эндрю знал о появлении Робби в жизни Дэвида, но продолжал уверять, что работает над собой, чтобы измениться и выправиться. Изменения в нем реально происходили, но, увы, только к худшему, но тут ему хватило смекалки поднажать на склонность Дэвида помогать сирым и убогим. «Таким уж человеком был Дэвид по своему характеру — всегда готов был подобрать копье из рук раненого товарища и ринуться в бой за него даже в ущерб собственным интересам», — говорит Рич Боннин.
По возвращении домой в Сан-Диего Эндрю пришлось продать свою Infiniti, выручив последние карманные деньги. При этом у него продолжали набегать проценты по просроченным платежам по кредитным картам, а сам Эндрю на фоне всей этой беспросветности принялся потреблять «кристалл» вперемешку с кокаином в таких количествах, что перепады его настроения стали заметны даже самым беззаботным из его друзей. «Он делался то буйно-шумным, то мрачно-молчаливым. То декламировал что-то, то просил оставить его в покое. И все эти перемены случались с ним моментально». «Он выглядел каким-то потерянным и одновременно издерганным, — говорит Майкл Мур. — Как торчок, короче». Но в то же время Эндрю продолжал ухитряться «созывать народ на обеды стоимостью в сотни долларов, а затем отлучаться оттуда за дорогими журналами по автомобилям и архитектуре и углубляться в их чтение при всех, — продолжает Мур. — Ему вообще был присущ моветон, особенно за общим столом. Мог принести прямо на обед какие-нибудь пыточные игрушки из секс-шопа…»