Расположенная по адресу Оушен-драйв, 1116 вилла Версаче Casa Casuarina (названная так в честь единственного дерева на участке) не только оберегала набережную океана от уподобления Бурбон-стрит[81], но и высилась там монументальным свидетельством того, что фантазии геев могут отливаться в самую вычурную форму. В 1992 году Версаче купил старый и запущенный Амстердамский дворец, некогда представлявший собой роскошную виллу в средиземноморском стиле. Построенное в 1930 году по заказу Олдена Фримана, внука казначея Standard Oil, здание было призвано соперничать по роскошеству с дворцом сына Христофора Колумба Диего в Санто-Доминго. Версаче заплатил за эту недвижимость, включая собственную обсерваторию под медным куполом, 2,9 млн долларов, а затем, не обращая внимания на протесты местных охранителей памятников старины, прикупил за 3,7 млн долларов примыкающую к его новому дворцу ветхую, но историческую гостиницу Revere, сровнял ее с землей и устроил себе на ее месте патио с бассейном. Велика все-таки оказалась сила громкого имени нового богатого соседа, раз Версаче удалось переманить на свою сторону одного из лидеров местного общества охраны памятников истории, который и помог получить от городских властей добро на снос. После этого Версаче вложил свыше миллиона долларов в реставрацию плюс невесть сколько в царственную отделку и меблировку — и граду и миру явилась сказочная вилла Casa Casuarina, общей площадью под 2000 квадратных метров, с шестнадцатью спальнями и такими эпически-языческими излишествами, что какими только эпитетами не пытались описать ее критики: и «кичливая явь земного рая», и «порождение голубого галлюцинаторного бреда, развившегося вследствие тропической лихорадки», и «дворец дожа, замаскированный под гей-барокко».
Из прежнего декора Версаче сохранил найденные во дворе бюсты Колумба, Покахонтас[82], Конфуция и Муссолини; все свободные стены дворца Джанни покрыл византийскими мозаиками, мавританскими изразцами, тканями Версаче, головами Горгоны Медузы (как же без собственного логотипа), картинами Пикассо и Дюфи[83]; последними штрихами стали расписные потолки и несколько граффити. Суммарное впечатление — будто султан Брунея и Людовик XIV, составив голубую пару, осели в Сицилии.
В безустанной погоне за славой и деньгами Джанни Версаче сделал возмутительную по кичливости роскошь не просто своим жизненным стилем, но и мощным маркетинговым инструментом, да и вся его жизнь давно стала неотделима от коммерции. Семья, дворцы, произведения искусства, светские вечеринки, знаменитые друзья — Элтон Джон и Стинг в первом ряду приглашенных на его искрометные модные показы, где вышагивающие под их музыку по «языку» супермодели гарантированно привлекали прессу, — всё это служило комбикормом для взращивания бренда. Версаче, по сути, эксплуатировал свой многогранный талант не только модного дизайнера, но и ушлого импресарио, беспардонно манипулируя СМИ и привлекая всеобщее внимание к своим шоу, где мода синтетически сливалась с чувственностью рок-н-ролла, что делало ее ближе к массам по восприятию, но одновременно и огрубляло. «А теперь о Версаче: он снимает мой стиль», как говаривал покойный «гангста» Тупак Шакур[84].
Версаче без тени стеснения признавал, что для него как модельера источниками вдохновения служат античность и садомазохизм, а из женских образов — уличные женщины. «Не знаю, многие ли из тех, кто поверил в эту историю, бывал в южной Италии и видел тамошних шлюх, — говорит в интервью британский историк моды Колин Макдауэлл, — но они ничем не примечательнее и не восхитительнее своих сестер по этому прискорбному ремеслу из любых других мест». Вопреки своей nostalgie de la boue[85], Джанни Версаче преклонялся перед богатством и славой, искусством и социальным статусом не меньше, чем Эндрю Кьюненен. Его лейбл, запущенный в 1978 году, претерпел колоссальную метаморфозу и превратился в глобальную империю, торговавшую не только дорогой и пестрой одеждой для желающих почувствовать себя модно и нарядно одетыми свежеиспеченных нуворишей[86], но и сотнями всевозможных потребительских товаров, начиная с джинсов и заканчивая детскими отдушками.
В скором времени кичливый замес из светских забав и растущих продаж вывел Дом Версаче на автоматический режим раскрутки: нескончаемый круглосуточный поток новостей и модных видеороликов с узким кругом знакомых персонажей. Среди них младшая сестра Версаче Донателла, стальная женщина и креативный директор компании, единомышленник и муза с гривой платиновых волос, ежевечерняя гостья дискотек; ее муж-американец Пол Бек, отвечающий за рекламу бренда Versace и, по слухам (официально опровергнутым семьей Версаче в Vanity Fair), бывший любовник Джанни, сидящий по большей части дома с детьми Аллегрой и Даниэлем; Санто Версаче, гендиректор компании, бывший бухгалтер, державшийся в тени до 1997 года, когда в апелляционном суде сумел добиться отмены приговора к тюремному сроку за взятку чиновникам налоговых органов; симпатичный давний спутник жизни Версаче по имени Антонио Д’Амико; родители модельера, являвшиеся в его скромном детстве, если верить приукрашенным интервью, мелкими торговцами кухонной утварью в родном Реджо-ди-Калабрия, городе на самом мыске сапога Апеннинского полуострова. Стремительный карьерный взлет в Милане, в возрасте двадцати пяти лет, отправил Джанни Версаче в нескончаемое мировое турне с показами мод под рок-музыку, покупками антиквариата, редкостных бесценных произведений этрусского искусства и заоблачных резиденций, а также с множеством взаимовыгодных отношений с ключевыми фигурами современности. «К моменту смерти, — писала о Версаче колумнистка New York Times Холли Брубах, — он был известен уже намного больше в качестве владельца компании, чем в качестве модельера».
Дженис Дикинсон, бывшая супермодель и подруга Сильвестра Сталлоне, описывала в показанном по британскому телевидению документальном фильме, как Версаче обхаживал знаменитого актера: «Когда я жила у Сталлоне, Версаче высылал ему китайский фарфор ящиками, весь дом завалил дорогими подушками и текстилем для мебели, а все сундуки и шкафы были забиты подаренной им одеждой. То есть на многие и многие тысячи долларов одежды для Сильвестра — вот как он Слая обхаживал». Вскоре Сталлоне уже позировал в паре с Клаудией Шиффер на обложке немецкого глянцевого журнала по случаю запуска Версаче линии товаров для дома. Оба там были обнаженными, если не считать тарелок Versace, прикрывавших интимные места. «В качестве ответной любезности, — продолжает Дикинсон, — Слай согласился позировать ню вместе с Клаудией Шиффер для рекламного фото. Так что, надо полагать, я теперь знаю разовую расценку Слая на прилюдное раздевание — полные шкафы шмотья и полные кладовые фарфора. То есть обхаживал он его по-крупному».
Не остался незамеченным в модной индустрии и предпринятый Версаче в Европе, где это вполне сошло ему с рук, ловкий ход: благодаря щедрой оплате услуг ведущих фотографов и обозревателей гламурных журналов они с сестрой и их продукцией засверкали по обложкам и редакционным статьям, перекочевав туда с рекламных вкладок. Логика рассуждений Версаче была проста: если его постоянно видят на глянцевых страницах — то на светской тусовке с Элтоном Джоном или Стингом, то примеривающим на Элизабет Херли очередное черное платье, которыми она знаменита, то колдующим над восстановительным ремонтом имиджа Кортни Лав, не знающей уже, как и чем скрыть целлюлит, — то и воздыхающая о славе молодая поросль гламурной молодежи будет не глядя съедать всё, на чем проставлено имя Версаче.
«Среднестатистический Джо с улицы даже не знал о Джанни Версаче как о кутюрье, — говорит Луис Каналес. — Сила Версаче была в умении прокручивать деньги через саморекламу: на постоянное гарантированное появление на первых полосах и в редакционных статьях он тратил огромные суммы, но и преумножал их в итоге раз за разом за счет того, что с ним рядом всегда были Элтон Джон или Стинг. Причем, раскручиваясь за их счет, Версаче и к самим стареющим звездам приковывал внимание прессы, которого они без него не привлекли бы. В свою очередь [они] помогают открывать новые рынки сбыта для его одежды. В Латинской Америке и на Дальнем Востоке полно только что нажитых шальных денег. В Арабских Эмиратах его шмотье, само собой, обожают. Как и в любой корпорации в мире моды, львиную долю прибылей он зарабатывает на парфюмерии и бытовых аксессуарах. Версаче нуждался в паблисити, чтобы людям было не жаль денег на солнечные очки с его лейблом». Не склонный упускать ни единой возможности, Версаче выпустил шелковые рубашки по 1200 долларов за штуку и футболки по 200 долларов за штуку с авторскими картинками «Майами». Тяга к приобретательству у него, похоже, была столь же ненасытной, как и тяга к саморекламе. Деньгами он разбрасывался, как турецкий паша, и иногда, похоже, даже зарывался. На момент убийства итальянские власти расследовали обстоятельства приобретения Версаче ряда предметов в его бесценную коллекцию этрусского искусства и античных статуй; в случае подтверждения их принадлежности к археологическому и/или культурному наследию Италии, заявляли представители властей, они подлежат изъятию в музейную собственность.
Недолгий, но сногсшибательный успех Версаче был обусловлен во многом его стремлением опрокинуть устоявшиеся понятия о высоком статусе и хорошем вкусе. «Он [Версаче], по сути, возвел вульгарность в ранг закона, — писала модный критик Холли Брубах. — Все эти попугайские цвета и барочные принты, все эти псевдоантичные мотивы — всё это дурно пахло „новыми деньгами“, а ему нравилось в них купаться, гордо реять на их мутной волне, швырять их пачками в лицо каждому, кто выскажет хотя бы тень недоумения или недостатка уважения. До Версаче нувориши уповали на то, что со временем освоятся и уподобятся старым денежным мешкам; он это тенденцию переломил и обернул вспять».