. Эндрю, очевидно, прекрасно сознавал, что его личность как убийцы правоохранители установили. Именно поэтому, «разъезжая по стране, ему обязательно нужно было повсюду оставлять нечто вроде автографов, — заключает Хагмайер. — Возможно, именно это и объясняет его характерный почерк — кражу автомобилей жертв с последующим оставлением их на видном месте, чтобы их непременно нашли, а затем показывали в национальных СМИ. Это укрепляет его в сознании собственной силы, всемогущества и власти над другими людьми — не только жертвами, но и правоохранителями, и журналистами. Тут уже начинается подобие шахматной партии. Мы в органах вынуждены делать ответные ходы на убийства и другие его ходы, но шахматной доской при этом служит медийное поле. Именно там отражается очередной его ход, узнав о котором из СМИ, мы вынуждены делать ответный ход, а наша реакция, опять же через СМИ, часто диктует следующий ход уже ему».
Психологи-криминалисты хотели обеспечить нагнетание психического давления на Эндрю, под которым он не решился бы покинуть Майами. В то же время им нужно было понять, что именно его толкало на убийства. Они снова и снова разбирали картины его преступлений, пытаясь вычислить, что он может предпринять дальше. «Кьюненен не раз использовал десятимиллиметровый ствол, причем один и тот же, — говорит Хагмайер, — и это важно, что он его не сбрасывал, потому что по-настоящему искушенные убийцы избавляются от орудий преступления незамедлительно. А вот многие серийные убийцы огнестрельным оружием вовсе не пользуются. Первое убийство многие серийщики совершают путем рукоприкладства, поскольку первая жертва обычно либо показательна и символична либо является объектом смертельной личной ненависти и желания ее изничтожить, а такое желание приятнее реализовать собственными руками, чем с помощью огнестрельного оружия».
Про убийство Версаче Хагмайер говорит: «Стрельба на публику. Высочайший риск для преступника; массу людей привлек — и хотел, чтобы все непременно знали, что это сделал именно он». Вне зависимости от того, «символизировал лично» Версаче что-либо для Эндрю или нет, он являл собою «олицетворение богатого и безмерно успешного, высшей пробы гомосексуала, каким самому Эндрю Кьюненену было в жизни не сделаться, и он это понимал, — говорит Хагмайер. — Единственный путь к славе для него оставался — проследовать по стопам Джона Хинкли[111]. Об убийстве Ли Миглина много писали, а вот убийство Риза освещалось гораздо меньше, по крайней мере для удовлетворения его тщеславия. Но там его, по большому счету, пикап интересовал, а не слава, из-за него он этого Риза и грохнул, насколько я понимаю.
Не факт, что после [Риза] он еще и других людей не убивал, откуда нам знать? — продолжает Хагмайер. — Но вот Версаче, сдается мне, он нарочно убил именно таким способом, чтобы всем и каждому было ясно, что это сделал именно он, и чтобы все об этом знали и говорили. Сам он всё больше деградирует, чувствует себя всё хуже, но аппетиты его эго от этого не ослабевают, ну и тогда, типа, „помирать, так с музыкой, почему бы нет?!“ Теперь вот встает вопрос: что он замыслит после Версаче, если не попадется? А замыслит он очередное убийство, вот только неясно, по какой из двух возможных причин: будет ли это убийство по необходимости, скажем, снова ради автомобиля? Или же он сочтет Версаче пройденным этапом и замахнется на кого-нибудь ступенькой выше?»
В системе ценностей Эндрю «ступенькой выше» Версаче мог стать кто-нибудь наподобие Элтона Джона. Другая возможность, с которой приходилось считаться ФБР, состояла в громком убийстве какого-нибудь высокопоставленного политика нетрадиционной ориентации — вариации на тему дела Харви Милка[112]. Он мог выбрать кого-нибудь такого, чье убийство «станет громким инфоповодом. Кто олицетворяет даже и не обязательно богатство, но всенепременно власть».
Поскольку выехать из Майами-Бич на материк можно только по одной из дамб, которые, как и аэропорт, были под постоянным наблюдением, правоохранители полагали, что никуда Эндрю из Флориды не денется. Но минуло уже девять дней с убийства Версаче, а доподлинно видели Кьюненена в последний раз через считанные минуты после убийства, когда он ускользнул в проулок за гаражом. В новостях же в ту среду сообщили, что владелец магазина в Нью-Гэмпшире клянется, что видел его за рулем белого «мерседеса», ехавшего на север, к канадской границе. Хагмайеру тогда же позвонил из Майами старый друг по Бюро и сообщил, что по его каналам поступили сигналы, указывающие на то, что Эндрю улизнул в Центральную Америку. Но Хагмайер был уверен, что Эндрю никуда не денется: «Я сказал, что, если он сразу не исчез из Майами, значит, он планирует умереть в Майами».
Смертельный аттракцион под занавес
Фернандо Каррейра, иммигрант из Португалии, прожил во Флориде двадцать лет. До этого он жил в Нью-Йорке, где держал аттракционы и сигарную лавку на Манхэттене и очень гордился тем, что являлся основателем Ассоциации торговцев Нижнего Ист-Сайда, основной задачей которой являлось оказание содействия местной полиции в борьбе с преступностью в этом неспокойном в те годы районе. За это он даже удостоился жетона спецагента полиции Нью-Йорка. На момент охоты на Кьюненена Каррейре был 71 год, его жене — 49 лет, а их единственному сыну — пятнадцать. Зарабатывал на жизнь Фернандо теперь тем, что присматривал за чужим имуществом в отсутствие хозяев, и одним из объектов под его надзором как раз и был светло-голубой двухэтажный плавучий дом, стоявший на приколе в протоке Индиан-Крик по адресу Коллинз-авеню, 5250, неподалеку от приметных отелей Eden Roc и Fontainebleau.
Перед входом на этот украшенный белым резным орнаментом и разноцветными фонариками небольшой жилой дебаркадер был устроен трехъярусный фонтан из белой лепнины, а крыльцо было защищено от солнца белой маркизой. Принадлежала плавучая недвижимость колоритному, с забранной в хвост гривой черных с проседью волос немцу по имени Торстен Райнек, появлявшемуся в Майами лишь наездами, а постоянно жившему в Лас-Вегасе, где он содержал гей-баню «Аполлон». Постоянные обитатели Normandy Plaza давно заприметили этот плавучий дом: перед ним то и дело парковались дорогие машины — «экскалибуры», «роллс-ройсы», «бентли» — и всё разные. У дома на дебаркадере была богатая история. В незапамятные времена, рассказывают, он был построен специально для съемок какого-то давно забытого телесериала, а после этого многократно переходил из рук в руки, но частенько, по словам Джека Кэмпбелла, местного коллеги Райнека по банному бизнесу, служил «домом свиданий» для богатых геев, не желавших приводить снятых в парке «Фламинго» мальчиков к себе на виллы, расположенные по другую сторону Индиан-Крик.
В субботу 19 июля Каррейре, по его словам, позвонил из Лас-Вегаса Райнек и поинтересовался, как там его плавучий дом. Каррейра сообщил, что заглядывал на днях, всё в порядке. В следующий раз Каррейра с супругой подъехали к плавучему дому в среду 23 июля около 15:45. На этот раз верхний из двух замков на входной двери оказался сломан, но с ним у Каррейры и раньше случались проблемы. Но, когда он вставил ключ в нижний замок, вдруг выяснилось, что дверь и вовсе отперта. Он её распахнул и сразу подозвал жену: «Смотри, тут кто-то побывал. А может, и сейчас здесь». Когда они зашли внутрь, подозрения только усилились, поскольку весь свет оказался включен, а окна зашторены изнутри, хотя раньше не были. Каррейра осторожно проследовал в гостиную, выходящую окнами на воду, и там его ждал сюрприз: из снятых диванных подушек на полу была устроена лежанка с одеялом, а опрокинутое кресло было придвинуто к двери, похоже, чтобы им можно было быстро забаррикадироваться. Фернандо Каррейра подошел к самому дивану. «Посмотрел с левой стороны от него, — рассказывает он, — а там пара мужских ботинок. Увидев их, сразу сказал жене: „Тут кто-то ночует. И он прямо сейчас здесь, в доме“».
У Каррейры всегда был при себе пистолет в поясной кобуре. Он извлек его, взял наизготовку, собрался было продолжить осмотр — и тут раздался громкий выстрел со второго этажа, где находилась главная спальня. «Бабахнуло оглушительно, и я поспешил ретироваться оттуда», — вспоминает он. Фернандо решил, что неизвестный стрелял в него и, по счастью, промахнулся. Они с женой в ужасе выбежали на набережную и затаились в кустах. Каррейра был уверен, что стрелявший со второго этажа его видел и запомнил.
Он пытался было набрать 911 с сотового телефона, но из-за нервной дрожи пальцы не слушались. Он только и смог в избранных нажать номер сына и попросить его вызвать полицию, объяснив куда и почему. Полиция прибыла на место через четыре минуты после вызова. Командир дежурного наряда сообщил в диспетчерскую штаб-квартиры:
— Прибыли на место, заняли позицию в укрытии за бетонным ограждением набережной.
— Какого цвета дом?
— Тот, что светло-голубой.
Через считанные минуты диспетчер вызвал по рации в подкрепление катер береговой патрульной службы: «Ориентируйтесь на голубой плавучий дом. <…> Если объект еще там, то он внутри и вооружен».
Офицер полиции отвел Каррейру с женой в другой плавучий дом, пришвартованный неподалеку, и предложил: «…посидеть наверху, не показывая носа. Он же вооружен и очень опасен». «И лишь услышав это стандартное „вооружен и очень опасен“, — рассказывает Каррейра, — я вдруг отчетливо понял, что это, похоже, тот самый неуловимый Кьюненен и есть»[113].
На этот раз полиция действовала по принципу исключения всяческих рисков и многократной перестраховки. По всем полицейским волнам с треском разнеслось: «Немедленно перекрыть движение на всем протяжении Коллинз-авеню»[114].
Первое сообщение об инциденте в полиции квалифицировали как «незаконное проникновение со взломом и захват жилищной собственности преступником, оказывающим вооруженное сопротивление». Ал Боза, пресс-секретарь полиции Майами-Бич, вспоминает, что вздохнул с облегчением: «Слава Богу, хоть какая-то передышка будет. Журналисты на время устремятся в другое место. Нашелся же идиот, чтобы вломиться в чужой дом лишь ради того, чтобы отдохнуть на халяву на роскошном курорте». Поскольку из поступившего звонка