Но если бы Генрих IV довольствовался проведением в жизнь Нантского эдикта, пусть даже расширительным! Ведь король выходил за рамки эдикта и осыпал протестантов милостями. В Париже он позволял им нарушать эдикт и продавать свои книги. Протестантам нельзя было иметь святилища ближе пяти лье от Парижа, а они открыли свои храмы в Гриньи, потом в Аблоне. С 1601 г. «так называемые реформаты» требовали дозволения построить храм еще ближе ради своих детей, которых надо крестить, и своих больных стариков. Королевский совет отказал: «В эдикте нельзя ничего менять». Однако в 1606 г. Рони добился у короля разрешения воздвигнуть храм в Шарантоне. В первое же воскресенье, когда они туда вернулись, толпа черни в три-четыре тысячи человек встретила их гиканьем и закидала камнями. Это повторялось пять или шесть воскресений подряд. Для наказания смутьянов королю пришлось воздвигнуть виселицу[221].
Король окружал себя протестантами. В 1603 г. рядом с ним в Париже были Шарль де Ла Тремуй — герцог де Туар, пэр Франции, Тюренн — герцог Буйонский, герцог де Роган. Протестантские вельможи были губернаторами провинций, маршалами Франции! Протестантов можно было найти среди сановников королевского дома: к ним принадлежали Габриэль де Полиньяк, ординарный камер-юнкер короля, член его Государственного и Частного советов, генеральный депутат протестантов с 1601 г.; дю Кандаль, Жак Пало, Поль Пето — все секретари короля. В непосредственном окружении короля было множество протестантов: его первый медик д’Эйебу, ординарные медики Поль Леметр и Франсуа Пана, медик Теодор Тюрке де Майенн, которого он хотел было сделать первым медиком, Антуан де Ломе-ни — секретарь королевского кабинета, Бенжамен Обери дю Морье — ординарный прево королевских покоев, Пьер де Беренган — первый камердинер короля, Мантеле — ординарный камер-юнкер короля.
Финансы, нерв государства, находились буквально в руках протестантов. Ставший в 1600 г. главой финансового ведомства, хотя официально так и не утвержденный в должности суперинтенданта финансов, отъявленный протестант Рони с 1605 г. — фактический глава Королевского совета, самый доверенный советчик Генриха IV, который сделал его герцогом де Сюлли[222]. Рядом с Сюлли находились Жиль де Мопу, сеньор д’Аблеж, интендант финансов; Илер Лост, генеральный контролер финансов; Клод Арно, генеральный казначей Франции; Бизо, генеральный контролер табели; Тома Тюркан, начальник Монетного двора; Массико де Бомон, ординарный комиссар артиллерии; Жан Эрар, первый инженер короля, создатель системы укреплений. Одно из самых важных финансовых направлений, отдаваемых на откуп, полетта, или налог за вступление в должность во Франции, было в 1605 г. доверено двум протестантам, Бениню Сольние и Жану Пало[223].
Вскоре после возвращения в Париж Генрих IV «поручил ведение строений Лувра» Жаку II Андруэ Дюсерсо, ставшему «архитектором короля». Именно он разработал проект соединения Лувра с Тюильри, построил крыло, связывающее павильон Флоры с постройками Екатерины Медичи, завершил в 1609 г. вторую часть Большой галереи. В галерее Лувра, которая стала школой изящных искусств, технической школой и центром производства предметов роскоши, Генрих IV поселил протестантских художников и техников: Жака Аллома, математика и инженера, Жакоба Бюнеля, художника и камердинера короля, Абраама де Ла Гарда, часовщика, Гийома Дюпена, скульптора и генерального монетного контролера, скульптора Бартелеми Приера, медальера Филиппа Данври, а после его смерти в 1604 г. — медальера Гильома Дюпре и Никола Брио, генерального монетного резчика.
Именно на протестанта, Оливье де Серра, и на его книгу «Театр земледелия», вышедшую в 1599 г., Генрих IV рассчитывал, чтобы возродить «полевое хозяйство». Опять же протестанту, Бартелеми де Лаффема, генеральному контролеру торговли, 15 ноября 1602 г. он вверил заботу о превращении Франции в великую промышленную державу, экспортирующую дорогие ремесленные изделия, в соответствии с доктриной меркантилизма. Именно протестантским промышленникам — Гобеленам и Канэ из Сен-Марсельского предместья — покровительствовал король; именно работ-ников-протестантов из Фландрии и Лангедока он приглашал, чтобы развивать ковроделие на станках с вертикально натянутой основой, равно как красильное дело, торговлю вайдой[224].
За этими именами и этими людьми «добрые католики» не видели еще более значительного количества католиков, которых король допускал к своей персоне и которым он доверял должности. Что же это за властитель, окружающий себя безбожниками и предающий государство в их руки?
А что говорить о терпимости, считавшейся чрезмерной, пугающей, которую король, вопреки Нантскому эдикту, проявлял к политической и военной организации «гак называемых реформатов»! Разве не позволял он им проводить провинциальные ассамблеи, которые должны были избирать депутатов на Генеральные ассамблеи? И проводить Генеральные ассамблеи, которые в принципе должны были собираться раз в три года, а фактически собиравшиеся чаще, где были представлены дворянство, пасторы и буржуазия, но где тон задавали протестантские магнаты? Разве не закрывал он глаза на существование Советов, задачами которых были обеспечение преемственности Ассамблей и контроль за выполнением их решений? Провинциальных советов из пяти-семи человек от трех сословий, куда входили по меньшей мере один пастор и один комендант крепости, советов, которые выслушивали мнения протестантских церквей и городов, поддерживали связь между ними, принимали меры по сохранению крепостей, набору людей, их экипировке; постоянного Генерального совета, куда каждая провинция направляла одного депутата и который включал не менее четырех дворян, двух пасторов, четырех представителей третьего сословия? Наконец, разве в 1601 г. король не разрешил Генеральной ассамблее выдвинуть шесть кандидатов, из которых он выбрал двоих депутатов, назначенных на три года, чтобы они обеспечивали постоянное представительство протестантской общины при особе короля?[225]
Разве протестанты к концу царствования Генриха IV не располагали 84 крепостями, среди которых были Шательро, Ниор, Сен-Жан-д’Анжели, Руайан, Сансерр, Гренобль, Гап, Лектур, Мон-де-Марсан, и 18 городами, которые охраняли они сами силами милиции, такими как Понтиви, Ла-Рошель, Юзес, Ним, Монтобан, Фуа? Разве в их число не входило около 274 тыс. семей, в том числе 2468 дворянских, итого в целом около 1 миллиона 250 тысяч душ, приходящихся на общее количество подданных, составлявшее, несомненно, от 15 до 16 миллионов? Разве они не рассеялись по всему королевству? Разве, будучи немногочисленными в долинах Уазы и Марны, в долине Луары и в Нормандии, в Париже, где их было не более 20–30 тыс. на 400 тысяч населения, они не жили большими массами в Онисе, в Сентонже, в долинах Гаронны и Дордони, в Севеннах, в Верхнем Лангедоке, в Беарне, в долине Роны и в Дофине? Разве они не преобладали в окрестностях Ла-Рошели, Монтобана, Монпелье, Нима, Безье, в Севеннах? Разве не добились они обращений в свою веру, конечно, немногочисленных и более чем компенсированных обращениями в католичество, но шокирующих для тех, кто считал обращение в католичество нормой, а всякие прочие — аномалией, которая объяснялась только испорченностью и устрашала: обращения Жиля де Мопу, интенданта финансов, в 1600 г.; обращение медика Монжино в 1601 г., вследствие диспута пастора Дюмулена с одним иезуитом; даже обращения монахов — кордельеров, реколлектов, картезианцев в 1607 г.[226]
Разве протестанты, вливаясь по каплям в тело Французского королевства, не образовали частицы некоего протестантского государства со своим правительством, своей армией, своей юстицией, своей администрацией, своей церковью, которые руководили народом, отличным от католического, имеющим иные чувства, интересы, другие манеры, едва ли не иную культуру? Разве там, где они обладали властью — либо протестантом был сеньор с правом высокого суда, либо кальвинисты составляли большинство, — они не становились гонителями? Разве не видели сеньоров-протестантов, насильно обращавших свои приходы? Разве не трудно было в Ниме ремесленникам-католикам получить работу и жилье? Разве в Мийо протестантские нотариусы не отказывались оформлять документы католиков? Разве пример герцога Буйонского не доказывал, что от протестантских вельмож следует ждать только мятежей? И разве люди, достойные полного доверия, проповедники, не изобличили с амвона в пост 1610 г. заговор протестантов с целью перебить католиков, разве они не советовали принять превентивные меры — изгнать протестантов или убить их, чтобы предотвратить их козни?[227]
Так что же делал король? Почему он не защищал своих верных подданных-католиков от нетерпимости, агрессивности, ненависти еретиков? Но если этот король позволял другим нарушать Нантский эдикт, утвержденный эдикт, который нарушал и сам, то не был ли он тираном? А если так, то, конечно, принцы, должностные лица, сеньоры должны были противостоять его бесчинствам. Но если под угрозой была сама жизнь подданных, разве они не имели права защищать свою жизнь, уничтожая тирана? Впрочем, к чему оправдания? Разве не было ясно, что король — еретик, что его обращение было притворным, а значит, отпущение ему грехов недействительно, что он не более чем узурпатор и что самый смелый или самый преданный Франции человек должен подняться и убить тирана?
Это было безумие.
Поведение Генриха IV в отношении церкви вызывало такие же подозрения в закоренелой ереси и недействительности отпущения ему грехов.
Папа Сикст V в булле от 29 сентября 1585 г., в которой он объявлял Генриха Бурбона, короля Наварры, и Генриха Бурбона, принца Конде, еретиками и вероотступниками, утверждал: «Власть, каковую святому Петру и его преемникам даровало бесконечное могущество предвечного Бога, превышает власть всех земных королей и князей… выносит решения и приговоры, не подлежащ