Великий король, коего ты зришь, исполнен благодати,
Дарованной Марсом и Палладой. За сими благородными предками
Он следует шаг за шагом стезями добродетели,
Каковые уже сулят ему место на небесах,
хотя подобные стихи способны скорее внушить к нему отвращение. Но Генрих IV и сам — бог. Вот «Олимп французов», где изображены во всей красе король, королева и принцы крови. Генрих, сидящий на льве, позади которого орел сжимает молнии, — явный Юпитер. В другом месте Жорж Дюпре сделал из Генриха IV бога Марса, из Марии Медичи — Палладу, а орел Юпитера у него держит корону (1605). Вот, наконец, к концу царствования, профиль короля в диске Солнца с лучами, с девизом: «Jam totum emplevit orbem» — «Теперь он заполнил мир»[319].
Но со временем становилось все больше изображений, представляющих короля в виде посланника Бога, вдохновляемого Им, служащего Его замыслам, короля, которому сопутствует Бог и который находится под влиянием Святого Духа, — после убийства такие портреты стали преобладать. Вот 1600 г.: Генрих IV — восстановитель отечества, религии и свободы. На реверсе его герб — меч, выходящий из облаков, где скрывается Бог, и девиз: «Deus dédit et dabit uti» — «Бог дал ему это и даст этому применение». Вот гравюра Л. Готье 1609 года: Генрих в полном королевском облачении, преклонив колени перед Священным писанием, лежащим на скамеечке для молитвы, положив на землю скипетр и корону, со смиренным усердием воспринимает сияние Святого Духа. 1610 год: Генриха IV, победоносного полководца, венчают ангелы. На другом изображении он следует за увенчанным светилом, звездой Рождества, и начертан девиз: «Monstrant regibus astra viam» — «Путь королям указывают светила», что значило: Генрих всю жизнь не преследовал иной цели, кроме как заслужить вечное блаженство, «будучи всегда столь же справедливым, сколь и любящим свой народ, а Бог взял его из мира лишь затем, чтобы раньше увенчать его добродетели на небесах». Ту же направленность имели изображения на траурных торжествах, организованных иезуитами коллегии Ла-Флеш в 1611 г.: воспаривший орел под лучами солнца, к которому он направляется, под девизом «Altiora peto» — «Стремлюсь к высшему»: орел — это король, солнце — Бог, лучи — божественная благодать. А еще был пеликан, вскрывающий себе бок и окруженный жаждущими птенцами, «Pro lege et grege» — «Ради Закона (божьего) и народа»: образ короля, жертвующего собой ради подданных и истинной религии[320].
Эти две темы, король-мученик и король-благодетель, наряду с другими после убийства разрабатываются все чаще и чаще. В 1610 г. Клод Бийяр выпустил трагедию в античном духе «Трагедия о Генрихе Великом», где хоры — принцев, маршалов, чиновников парламента, придворных, парижан — выражают общую безутешность. Причина бедствия — Сатана, ополчившийся на Генриха IV, крестоносца, который как раз собирался выступить против турок и, победив их, подчинить офранцуженный край христианскому закону:
Великий полководец, столь великий король —
Лишь на него одного возлагают надежду
Увидеть, как в Леванте процветет вера,
Увидеть, как одно и другое полушария
Под одним Богом, под одним Законом,
При нем заговорят только по-французски.
Не будь Равальяка, весь мир признал бы власть Генриха IV, возникла бы великая монархия или, по крайней мере, великая федерация, французская и христианская. Культ Суверена и культ Отечества, которые он воплощал, слились воедино.
Панегирик иезуитов коллегии Ла-Флеш от 4 июня 1611 г. представлял Генриха вторым Людовиком Святым и приписывал ему добродетели Константинов, Феодосиев, Давидов, Соломонов. Король бесспорно пребывал в раю: «Cor regis in manu Domini» — «Сердце короля в руке Господней».
Мало-помалу образ короля-благодетсля, короля, кормившего голодных парижан, когда он был вынужден их осаждать, короля, желавшего своему народу благоденствия, «доброго короля Генриха», царствование которого было возвратом золотого века, укреплялся и становился общераспространенным. Легрен в 1614 г. писал в «Исторической декаде»[321]: «Перевозки всего необходимого для жизни людей и торговля этими товарами достигли наибольшего процветания; селянин ел свой хлеб в спокойствии и без опасения запрягал своих волов в плуг; агнец свободно пасся на лугу, повсюду возводились новые здания и украшались старые, люди в садах удовольствий, каковые каждый насаждал столь искусно и заботливо, думали лишь о веселье и развлечениях… Земля и воды переполняли Францию всеми благами и удобствами, а небо — своими благословениями и благими влияниями»[322]. Это царствование было сплошь идиллией, против которой накануне убийства роптали все. И совсем иными были чувства парижан, когда 23 августа 1614 г. на Новом мосту была воздвигнута в бронзе конная статуя Генриха IV, когда «добрый король Генрих» вновь явился, чтобы занять место среди своего народа!
Бедный Равальяк! Он хотел не только устранить тирана, губителя душ, но и опорочить навсегда память о еретике, вероотступнике, клятвопреступнике. Он потерпел полную неудачу.
Глава IIIУкрепление абсолютизма и Генеральные штаты 1614–1615 гг
Несомненно, волнение, вызванное ударом ножа Равальяка, во многом способствовало росту силы и влияния идей чиновников-галликанцев, которые стремились к абсолютизму, к утверждению суверенной власти короля и были противниками папских притязаний. Видимо, после убийства Генриха IV все больше французов считало необходимым так возвысить короля, чтобы впредь ни у кого не возникло мысли о покушении ни на его особу, ни на его власть. Это был уже второй король Франции, убитый за двадцать один год, и во второй раз безопасность всего населения оказалась под угрозой. Требовалось самым решительным образом осудить и дискредитировать любые теории, одобряющие свержение и убийство королей, окончательно утвердить неприкосновенность их особ, их абсолютную независимость в светской сфере, их полную суверенность.
Поэтому продолжавшаяся идейная борьба между галликанцами и «папистами» приобрела ожесточенный характер. Галликанцы болезненно воспринимали успехи иезуитов. В 1608 г. последние получили разрешение принимать пансионеров в Клермонский коллеж, затем, согласно королевским грамотам от 12 октября 1609 г., — право давать там уроки богословия. Университет и парламент задыхались от ярости. К тому же 14 ноября 1609 г. Святая палата осудила «Всеобщую историю» президента парламента Жака де Ту, речь адвоката Марка-Антуана Арно против иезуитов и воспроизведенный Арно приговор Парижского парламента Жану Шателю, объявлявший еретическим положение: «королей иногда позволено убивать». Святая палата осудила также вмешательство парламента в вопросы веры, то есть в дела церкви. Критика со стороны Святой палаты сильно подействовала на французских легистов. Парламент объявил это осуждение недействительным. Генрих IV запретил ему исполнять свое постановление. Парламент был уязвлен. Легисты «говорили, что сие порицание (со стороны Рима) — панегирик убийцам короля и заслуживает того, чтобы его изодрать в клочья…»[323].
Короля убили. Это убийство было воспринято как следствие римских теорий, как подтверждение их вредоносности, равно как и вредоносности главных распространителей этих теорий — иезуитов. В обществе произошел взрыв негодования против этих прислужников папы. Парламент воспользовался этим, чтобы вернуть в силу то, что он считал постановлением факультета богословия от 1413 г. против тираноубийства, и чтобы приговорить к сожжению книгу иезуита Марианы, который, впрочем, заходил дальше того, что проповедовало по поводу тираноубийства большинство иезуитов сообразно богословской «вульгате» того времени. «Добрые французы», «истинные французы» обменивались памфлетами с «добрыми католиками» — иезуитами и их друзьями. Отец Котон попытался разъяснить позицию иезуитов в «декларативном письме»[324]. Возникли «антикотоны» — под этим названием или под другими, а также опровержения «антикотонов».
Но в скором времени вышла книга кардинала-иезуита Роберто Беллармино «Трактат о верховной власти папы в мирских делах». Беллармино продолжал полемику с теориями Иакова I Английского и развивал свои старые идеи о «potestas indirecta»[325] верховного понтифика. По мнению Беллармино, государство есть некая общность, моральный организм. Оно состоит из множества людей, объединившихся ради общей пользы, и из управляющего органа, закон которого действует как социальная норма и который устанавливает порядок. Именно порядок и превращает множество в общество и в государство. Таким образом, руководящий орган и людское множество неразделимы и необходимы друг другу. Государство — не следствие греха, а одно из творений Господа в составе здоровой природы, созданной до совершения греха. Это — орган, необходимый для существования мира. Будучи естественной сущностью, живущей по закону природы, государство — дело мирян, сотворенных по образу и подобию Бога и наделенных разумом. Следовательно, папа не имеет прямой власти над государством и над его светским главой, ибо церковь — сущность сверхъестественная, и папа обладает сверхъестественной властью. И напротив, глава государства — в ту эпоху в основном король — не вправе касаться сферы духовного. Церковная власть — целиком духовная и небесная; политическая — целиком человеческая и земная. Каждая из них должна быть в своей сфере абсолютно независима от другой.
Следовательно, император, короли, Венецианская республика, суверенные герцоги и графы — суверены в политическом отношении. В светской сфере н