еюсь, это ничего, что я пришла на похороны, как-никак, а я принадлежу к тем, кто знал его лучше всех, после тебя, разумеется, правда, что я об этом знаю, только до чего же мне будет его не хватать, и как же я плакала, когда услыхала об этом по радио, это был прямо невероятный шок, я поехала на велосипеде посмотреть на то место, где это произошло, но оно было все еще огорожено, а после, когда я снова туда приехала, там не осталось уже никаких следов, ни единой капли его крови — жуть. Вот он был — и вот его не стало. А когда я увидела в церкви гроб… это мог быть он — и не он, может, там вообще было пусто, ну а что сказал о нем пастор, кроме как назвал его имя? Это все равно что ничего, пшик, мне это не понравилось, он вполне мог о нем что-нибудь сказать, черт возьми, да он мог сказать, что Халланд был самым красивым мужчиной во всем городе, ведь так оно и было, а еще рассказать про птиц, про то, что Халланд столько всего знал, или про книги, про то, что Халланд уйму всего прочел, да мало ли что еще. Так нет же, это, черт возьми, ниже его пасторского достоинства! Не то чтобы я часто ходила в церковь, только он всегда так, и это подтвердят многие. А еще я иногда играла для него немножко на пианино, совсем немножко, я не так уж и плохо играю, скажу я тебе, и он действительно заплатил за настройку, но кроме этого он мне ничего не давал, ты не думай. Я не рассчитывала увидеть тебя в «Лесном павильоне», но мне это очень даже понятно, я ведь тоже горюю, а вот же пошла туда, твое счастье, что я тебя нашла, и как это ты так далеко забрела, ты же могла пролежать там всю ночь и умереть, если бы по дороге домой я не высветила тебя фонариком. Я видела, как ты танцевала, но не решилась заговорить с тобой, ну а потом я нашла тебя, и это было… как будто ты — подарок от Халланда, или как будто это было как тогда, когда он упал, все это было… как в сказке, ты лежала в лесу, в темноте, интересно, как бы это истолковал Халланд? А? — Смех, журчащий. — Ты уж не сердись на меня, но я скажу сейчас, как та самая королева: «Обе мы лишились хорошего мужа»,[32] только не пойми превратно.
— Извини, меня сейчас выблюет. — И я вышла вон.
Очутившись за дверью, я нагнулась, а когда подступило, позаботилась, чтобы меня вырвало на ступеньки, я все равно не собиралась возвращаться в дом к этой женщине. Я стояла, опираясь рукой о железные перила, на лбу у меня выступил холодный пот, я испытывала, как всегда, отвращение и облегчение, меня всю трясло, но больше ничего не выходило, а это хуже всего, позывы на рвоту, при том что ничего не выходит, наконец желудок успокоился, я вытерла тыльной стороной ладони лоб и сплюнула в траву. Зайдя за угол, я увидела возле скамейки свой велосипед. Ее звали Стина, в голове у меня гудело, как я очутилась ночью у нее на диване? я что, прикатила сюда на велосипеде? Я села на скамейку, на солнце, свет моей голове не понравился, но меня знобило, ее смех доносился аж сюда, неужели она смеялась, даже когда была одна или разговаривала по телефону? «Ни в коем случае про это никому не рассказывай», — время от времени наставлял Халланд. От этого было впору заплакать. Мне едва ли не слышался и его смех, презрительный. Я — его подарок этой слабоумной, смешливой бабе? Я отказывалась верить, что ему было хорошо в ее обществе, это же сумасшествие. Я ведь тоже горюю!
24
«Когда у вас семеро малюток, — сказала мать, — то они беспрестанно падают, не один, так другой».
Доехав до площади, я спрыгнула с велосипеда и повела его рядом. Наверное, мне следовало бы сказать «слезла»: какое там прыгать, я чувствовала себя пустой — и налитой металлом. Чувствовала вкус металла. Головную боль, которая была на подходе. Нечто наподобие страха — но перед чем? Это все оттого, что я пила шнапс, я это уже проходила. В нос ударил запах аммиака. На моем крыльце кто-то сидел. Какая-то женщина, причем незнакомая. Она сидела и читала, это могла быть я. Я уже приготовилась окинуть ее скептическим взглядом, каким окидывала туристов, полагавших, что им позволено заглядывать с площади в окна или же фотографировать через открытую дверь, — и обомлела. Она подняла глаза. Не улыбнулась — улыбнулась я.
— И как часто ты убираешься?
Это было первое, о чем она спросила, после того, как я впустила ее в дом. Бесподобно! Она умела убираться, во всяком случае видела, что необходима уборка.
— Я стараюсь заниматься этим как можно меньше, — ответила я. — Грязь я замечаю, но оставляю все как есть. А той девушке, которая ко мне приходила, я отказала.
— То, что у тебя умер муж, еще не значит, что дом должен зарасти грязью, — заметила она. Бесподобная и рассудительная. — Это и твой дом тоже?
— Строго говоря, нет, но будет моим.
— Каким образом? — спросила она заинтересованно.
До чего банально!
— Не важно, — сказала я, — но как мило с твоей стороны, что ты заботишься о моем будущем.
Не присаживаясь, она внимательно огляделась по сторонам, подвергла тщательнейшему осмотру стены, пианино, книжные полки, картины, перед одной из них остановилась и недоуменно спросила:
— У тебя висит портрет Фредерика Шестого?
Меня восхитило, что она знает, как выглядел Фредерик Шестой, но я себя не выдала.
— Это картина Халланда.
Неверный ответ — она двинулась дальше. Дверь в мой кабинет была распахнута.
— Это здесь ты работаешь? А где бы жила я?
— Твоя комната наверху. Ты можешь там переночевать, если хочешь.
Она подошла к моему письменному столу и посмотрела в окно.
— Зыбкое зеркало,[34] — произнесла она.
— Что?
— «Фьорд». Нам эту новеллу задавали читать. И в школе, и в гимназии.
— Как изобретательно.
— Ты назвала фьорд зыбким зеркалом.
— Правда?
— Один из учителей сказал, что это клише, меня это разозлило.
Ее это разозлило!
— Но это же клише.
— Да.
— Звучит чужеродно, наверно, я у кого-то украла. Даже не припомню, чтоб я такое написала.
— Н-да. — Она выпрямилась и развернулась ко мне. — Ну и бардак, совсем как когда я была маленькой. Я однажды ходила тебя слушать, ты читала как раз эту новеллу.
В ушах у меня зашумело.
— Ты приходила меня слушать.
Она пожала плечами.
— И не подошла.
— Ты же меня не заметила.
— Но ведь когда столько народу.
— Да нет, нас было немного.
— Мне очень жаль. Что я тебя не узнала.
Она пожала плечами.
— Я всегда была уверена, что узнаю тебя среди миллиона людей.
— Почему?
Она стояла прямо передо мной. Она выглядела взрослой — и такой юной, такой юной, какой она себя вовсе не ощущала, я знала это. В молодости считаешь себя намного умнее, зрелее и взрослее, чем есть на самом деле. Но как ей это скажешь? Более прекрасного существа, чем она, я, по-моему, еще не встречала. А это ей сказать можно? При всем том держалась она не очень приветливо, но, пожалуй, я ни на что и не рассчитывала.
Тут она заглянула под письменный стол, потянула за что-то и выпрямилась, держа в руке телефонный шнур.
— Ты что, выдернула шнур?
Я не решилась сказать «глупый вопрос». Пока она ползала по полу и втыкала его в розетку, я устроилась на диване.
— Что-то голова кружится. Я почти не спала, — пояснила я.
— Тебя ночью не было дома? — Она встала в дверях. Чуть ли не с возмущенным видом.
— Фактически да.
— Уже далеко за полдень, где же ты была?
Я рассмеялась. Мой собственный смех до того мне понравился, что я посмеялась еще немножко. На лице у нее было написано брезгливое отвращение. Быть может, от меня пахло.
Она присела на краешек кресла.
— Отец развелся. Она не разрешает ему видеться с близнецами.
Я постаралась не обнаружить своего замешательства.
— Когда это случилось?
— Полгода назад.
— Он об этом ничего не сказал.
Эбби, деточка, закрой рот и придай лицу осмысленное выражение.
— Ты с ним говорила?
— Да, он явился сюда собственной персоной.
— Сюда? Зачем?
— Вот именно, зачем? В это мы углубляться не стали. Ну а ты здесь зачем? Халланд умер, исходя из чего я заключаю, что именно поэтому вы сюда и примчались.
— Но отец же тебя ненавидит.
— Неужели? Все еще? Я этого что-то не заметила.
Она уставилась на Фредерика Шестого:
— А про Халланда вообще нельзя упоминать.
— Ты, наверное, тоже? Меня ненавидишь?
— Не-ет. Было дело, ну а сейчас я просто-напросто отвыкла тебя видеть.
Я осмелилась и спросила:
— Ты по мне когда-нибудь скучала?
— Конечно.
— Ты сказала, что у меня не еда, а говно.
Она сморщила нос:
— Я этого никогда не говорила.
— Не важно.
— Что ты пытаешься сказать? Что ты из-за этого развелась? Ты вышла замуж за Халланда, чтоб от меня избавиться?
— Нет-нет, ты с ума сошла? Ничего я не пытаюсь, это у меня вырвалось. Один из печальных фактов… я имею в виду, если я и пытаюсь тебе что-то сказать, то, наверное, как это непросто — быть матерью.
— И поэтому можно элементарно увильнуть?
— Ничего подобного! Перестань! С тех пор как я переехала, дня не проходило, чтобы я о тебе не думала. Это ты…
— Нет, это ты, мама. — Она поднялась, поеживаясь.
Она назвала меня мамой. Это меня растрогало.
— Да, — сказала я, — это все я. Ты голодная?
Она улыбнулась. Улыбнулась!
— Отец тебя действительно ненавидит. Когда он пришел сюда, разве он был не отвратителен?
— Ничуть. Только…
— Только — что?
— Скучный?
Она громко рассмеялась. О, моя дочь у меня в гостиной, стоит смеется. Почему Трольсу нельзя видеться с его близнецами? Это что-то новое.
— Готовить я лучше не стала, но если в доме что-то найдется, то я бы не прочь поесть.