[169]) — обеспечивать себе существование ежемесячным хорошо, до мелочей, продуманным убийством. Обитатели дортуара[170] пришли, таким образом, к единодушному выводу, однако решили дождаться более веских подтверждений, которые убедили бы других. Едва только власти объявили о том, что молоток помечен инициалами «Дж. П.», всем в доме сразу же сделалось яснее ясного, кому принадлежит этот молоток: на протяжении нескольких лет до того в лондонских доках работал судовым плотником честный норвежец Джон Петерсен: получив возможность навестить родину, он покинул гостиницу, оставив свой ящик с инструментами на чердаке. Чердак спешно обыскали. Нашли ящик Петерсена, в котором недоставало молотка; при дальнейшем обследовании было сделано еще одно ошеломляющее открытие. Медик, производивший осмотр трупов в доме Уильямсона, предположил, что глоткорез орудовал не бритвой, но каким-то иным приспособлением, иначе заточенным. Вспомнили, что недавно Уильямс заимствовал у соседа большой французский нож необычной формы — и точно: из груды хлама и старого тряпья вскоре извлекли жилет, который, по заверениям окружающих, носил Уильямс. В кармане жилета обнаружили приклеившийся к подкладке французский нож, покрытый засохшей кровью. Вдобавок, всем в доме врезался в память обычный наряд Уильямса — коричневая накидка на шелковой подкладке и скрипевшие на каждом шагу туфли. Более убедительных доказательств, по-видимому, и не требовалось. Уильямса без промедления взяли под арест и учинили ему беглый допрос. Это произошло в пятницу. Утром в субботу (то есть две недели спустя после убийства Марров) Уильямс был вновь привлечен к дознанию. Улики неопровержимо свидетельствовали о его виновности; Уильямс следил за ходом дела, но говорил очень мало. В заключение суд над ним был назначен на ближайшую по времени сессию. Незачем упоминать, что по дороге в тюрьму преступника осаждали неисчислимые разъяренные толпы. При обычных обстоятельствах его почти наверняка растерзали бы на месте, но в данном случае охрана была значительно усилена — и Уильямса благополучно доставили в камеру. В соответствии с тогдашними правилами заключенные в эту тюрьму уголовники в пять часов вечера запирались на ночь без свечей. Их оставляли без присмотра в полной темноте на четырнадцать часов — до семи утра. Таким образом, времени для того, чтобы свести с жизнью счеты, у Уильямса было более чем достаточно. Средств под рукой было немного, но они все же нашлись: с помощью подтяжек Уильямс повесился на железной перекладине, к которой прицепляли лампу. Когда именно это случилось, неясно: некоторые полагали, что в полночь. Если это так, то убийца покончил с собой в тот самый час, когда, двумя неделями раньше, он обрушил на мирное семейство Марров ужас и гибель; теперь же ему пришлось испить до дна ту же самую смертную чашу, поднесенную к губам теми же окаянными руками.
Убийство, совершенное Мак-Кинзами, — о нем упоминалось отдельно — заслуживает краткой повторной обрисовки ввиду чудовищной живописности некоторых своих подробностей. Трагедия разыгралась в сельской таверне, недалеко от Манчестера; выгодное ее местоположение много способствовало двойному соблазну. Говоря отвлеченно, всякая таверна нуждается в близком соседстве местных жителей — это первоначальный стимул для открытия подобного рода заведений. Этот дом, однако, стоял на отлете — и не приходилось опасаться, что кто-то поспешит на помощь, заслышав отчаянные крики; с другой стороны, прилегающие окрестности были густо населены; одним из следствий многолюдности явилось основание благотворительного клуба, члены которого собирались в таверне еженедельно — и вверяли денежные накопления опеке хозяина. Часто сумма оказывалась довольно значительной; прежде чем перейти в руки банкира, она составляла пятьдесят, а то и семьдесят фунтов. Ради такого богатства и в самом деле стоило рискнуть — тем более что и риска-то, в сущности, не было. Волей случая об этой заманчивой возможности прослышали не то оба братья Мак-Кинз, не то один из них: к несчастью, в то время, когда их постигла катастрофическая неудача, они торговали вразнос — и пользовались репутацией людей добропорядочных, но финансовый крах поглотил весь их совместный капитал до последнего шиллинга. Внезапное разорение заставило их озлобиться: крупное общественное бедствие отняло у них их малую собственность — и они стали винить в грабеже общество в целом. Покушаясь, таким образом, на благоденствие общества, они считали себя вправе осуществить, путем насилия, естественный, по их мнению, акт справедливого возмездия. Деньги, на которые они нацелились, принадлежали именно обществу: сумма составлялась из множества частных вкладов. Братья забывали, однако, что для оправдания смертоубийства, которое они рассматривали как неизбежный подготовительный шаг к ограблению, у них вряд ли нашелся бы аналогичный воображаемый прецедент. Готовясь одолеть семейство, которое при благоприятном для них ходе дела оказывалось почти совершенно беспомощным, злоумышленники полагались исключительно на собственную физическую силу. Братья — цветущие молодые люди, от двадцати восьми до тридцати двух лет от роду, — ростом не могли похвастаться, но отличались гибкостью и пропорциональностью сложения: оба были крепкие, широкоплечие, замечательно ловкие и точные в движениях; после казни их тела негласно демонстрировались хирургами в манчестерском лазарете как образцы физического совершенства. Семейство, на которое они предполагали напасть, состояло из четырех лиц; ими были: 1) владелец таверны — мускулистый фермер, однако его братья намеревались вывести из строя посредством нового среди грабителей приема; это называлось у них «одурманить», то есть тайком подмешать в стакан жертвы настойку опия; 2) жена хозяина; 3) молодая служанка; 4) мальчик двенадцати — четырнадцати лет. Опасность заключалась в том, что кто-то из четырех человек, находящихся в разных местах дома с двумя отдельными выходами, вполне мог ускользнуть — и, пробравшись знакомыми тропками к стоящим поодаль домам, поднять там тревогу. Под конец братья положили вести себя в зависимости от обстановки, но, решив, что ради успеха им нужно прикинуться чужими друг другу, сочли нужным согласовать предварительный план действий: ведь в соответствии с их замыслом было бы невозможно пускаться в переговоры на глазах у членов семейства, не вызвав у тех сильнейших подозрений. План предусматривал по крайней мере одно убийство; таков был уговор; но во всем остальном из дальнейшего поведения братьев видно, что они не желали пролить крови больше, чем было необходимо для достижения главной цели. В назначенный день братья явились в таверну поодиночке — и в разное время. Один пришел в четыре часа пополудни, другой задержался до половины восьмого. Братья сдержанно приветствовали друг друга как незнакомые; обмениваясь изредка краткими репликами, они казались не слишком расположенными к общению. С хозяином, впрочем, по возвращении того около восьми вечера из Манчестера, один из братьев вступил в оживленную беседу и пригласил его на бокал пунша; выбрав минуту, когда хозяин отлучился из комнаты, он влил в напиток целую ложку настойки опия. Вскоре часы пробили десять; старший из Мак-Кинзов, притворившись усталым, попросил отвести его в спальню: оба брата, сразу же по прибытии, условились с хозяином о ночлеге. Бедная служанка подошла со свечой, чтобы проводить гостя вверх по лестнице. В этот критический момент семья распределялась следующим образом: хозяин, оглушенный выпитой лошадиной дозой наркотика, удалился в смежную каморку, стремясь растянуться там на софе: к счастью для него, братья посчитали, что он совершенно не способен к сопротивлению. Хозяйка хлопотала возле обессилевшего мужа. Итак, младший Мак-Кинз остался в зале один. Он неслышно встал у подножия лестницы, по которой только что поднялся его брат, с целью перехватить служанку в случае ее бегства.
Между тем девушка ввела старшего брата в спальню и указала ему на две кровати: половина одной была уже занята мальчиком, а вторая постель пустовала: по словам служанки, гости могли располагаться здесь на ночь как им заблагорассудится. Сказав это, она передала Мак-Кинзу свечу, которую тот сразу же поставил на стол — и, загородив девушке выход из комнаты, обнял ее за шею и притянул к себе, словно желал поцеловать. Девушка, по-видимому, этого ожидала и попыталась увернуться. Представьте же себе ее ужас, когда она увидела в предательски стиснувшей ей шею руке бритву, которая через миг вонзилась ей в горло. Едва успев вскрикнуть, девушка бессильно рухнула на пол. Свидетелем этого жуткого зрелища был мальчик: он не спал, но нашел в себе достаточно самообладания, чтобы покрепче зажмурить глаза. Убийца тут же бросился к постели и испытующе впился в лицо лежащего: не получив полной уверенности, он прижал ладонь к сердцу мальчика в попытке определить по частоте ударов, ровно ли оно бьется. Испытание было мучительно тяжким: вне сомнения, долго притворяться бы не пришлось, однако внимание убийцы отвлекла ошеломляющая картина. Безмолвно и сурово, словно призрак, восстала с пола в предсмертном бреду зарезанная девушка: она выпрямилась во весь рост, потом уверенно сделала шаг — и другой по направлению к двери. Убийца рванулся ее задержать — и в этот самый момент мальчик, почувствовав, что ему выпал единственный шанс на спасение, соскочил с кровати. Лестницу сторожили злодеи: один стоял наверху, другой внизу; кто поверил бы, что у мальчика есть хотя бы проблеск надежды? И все же он ловко преодолел все препятствия. Охваченный паникой, он ухватился за балюстраду, перелетел через все ступени, не коснувшись ни одной, и опустился у основания лестницы. Тем самым ему удалось благополучно миновать одного врага, но от другого деваться было некуда: все пропало бы, если бы не вмешался случай. Слабый вскрик служанки встревожил хозяйку: она поспешила из своей комнатки на помощь девушке, но младший Мак-Кинз преградил ей путь наверх — и между ними завязалась борьба. Воспользовавшись этой схваткой не на жизнь, а на смерть, мальчик вихрем пронесся мимо. К счастью, он повернул на кухню, где имелся черный ход; там он легко откинул щеколду и, выскочив за порог, метнулся в открытое поле. Но теперь уже старший брат мог кинуться за ним в погоню: несчастная девушка умерла. По всей вероятности, ее потухающему сознанию мерещилось собрание клуба, происходившее раз в неделю. Ей вообразилось, будто члены клуба заседают, как обычно, в одной из комнат; туда она, шатаясь, устремилась за помощью, перешагнула порог и упала бездыханной. Убийца, догнавший ее, увидел, что руки у него развязаны — и он успеет еще настичь убежавшего мальчика. От этого зависел успех всего предприятия. Старший Мак-Кинз промчался мимо брата, боровшегося с хозяйкой, и пулей вылетел из дома в поле. Однако — быть может, только на долю минуты — он опоздал. Мальчик мигом сообразил, что ему ни за что на свете не скрыться от проворного и сильного взрослого — и потому прыгнул очертя голову в ближайшую канаву, где и затаился. Если бы убийца отважился тщательно ее обследовать, он без труда распознал бы мальчика по его белой рубашке. Но, не сумев поймать добычу на лету, преступник впал в растерянность. И с каждой секундой отчаяние его все возрастало. Случись мальчику добраться до соседних жилищ — и фермеры прибегут сюда гурьбой; тогда обоим братьям, плохо знавшим окружающую местность, придется несладко. Старшему Мак-Кинзу, следовательно, не оставалось ничего другого, как позвать брата и вместе с ним обратиться в бегство. Пострадавшая хозяйка, несмотря на тяжелые увечья, осталась жива и впоследствии оправилась от потрясения. Хозяин таверны был обязан своим спасением усыпительному напитку. Потерпевшие поражение уби