ающая на углу на медленной скорости, лучшего места выбрать было нельзя. Острый угол поворота не позволял водителю увидеть, что впереди, до того момента, как машина выйдет на прямую. А в сумерки, когда передние фары, в сущности, мало улучшают видимость, водитель вполне мог переехать тело, поняв, что случилось, только когда уже было поздно что-либо делать. Шейн вернулся к машине и медленно поехал вперед. У небольшого оштукатуренного домика, прячущегося за аккуратной изгородью из кедров в глубине улицы, он остановился. Выйдя из машины, он прошел по гравийной дорожке к входной двери и позвонил. Живая изгородь из деревьев, тянущаяся по обе стороны от домика, хорошо скрывала его от любопытных глаз.
Дверь открыла женщина, с любопытством оглядевшая его. На вид ей было лет сорок, у нее была красивая фигура, что для мексиканок этого возраста редкость. Красивое смуглое лицо с чуть выступающими скулами и гладкой кожей высокого лба оттеняли черные волосы, зачесанные назад. Она с полным спокойствием смотрела на Шейна и молча ждала, когда он скажет, по какому он делу.
Шейн снял шляпу и заговорил:
— Добрый день. Меня прислал Джефферсон Таун.
Женщина высоко подняла брови, так что они превратились в одну прямую линию, и с недоумением сказала:
— Не понимаю.
— Джеф Таун, — не сдавался Шейн. — Разве он не звонил вам насчет меня?
Она с нескрываемым удивлением покачала головой:
— У меня нет телефона, сеньор.
— Я хотел сказать, что он должен был заехать и предупредить вас или прислать записку. Во всяком случае, он хотел, чтобы я поговорил с вами. — Шейн извлек из своего арсенала самую обворожительную улыбку.
У нее были темно-карие, чуть подернутые поволокой глаза. Она стояла и смотрела на него с обезоруживающим спокойствием, и по ее виду невозможно было понять, о чем она думает, и думает ли она вообще. Одета она была скромно и в то же время с особым изяществом, свойственным женщинам ее народа. Шейн подумал, что, может быть, Кармела ошибается насчет ее связи с Джефферсоном Тауном, но все же сделал шаг вперед со словами:
— Позвольте мне войти, чтобы мы могли поговорить.
Она отступила и дала ему войти в дом.
Шейн вошел в маленькую прихожую без ковра, а оттуда она провела его в уютно обставленную комнату, слабо освещенную из-за полуопущенных венецианских жалюзей на окнах. Это было скорее бунгало с оштукатуренными стенами, и внутри было очень прохладно. У подножия поместительных кресел лежали индейской работы коврики, а на буфете и большом столе стояли замечательные образцы индейской керамики. Шейн стоял посредине комнаты и с любопытством оглядывался. Женщина присела в кресло-качалку и пригласила его сесть рядом. Ее безмятежность удивительно гармонировала со спокойствием и уютом обстановки.
— Ваше имя Моралес? — спросил Шейн.
— Да, сеньор.
— Миссис Моралес?
Она наклонила голову в знак согласия.
— А где ваш муж, миссис Моралес?
— Он уже десять лет как умер. — Она смотрела на него спокойно. — Почему вы задаете такие вопросы?
— Чтобы удостовериться, что вы та женщина, к которой меня послал мистер Таун. Вы не признались, что знаете Тауна.
Она чуть заметно повела плечами, но смуглое лицо оставалось непроницаемо.
Шейн уселся перед ней и сказал как можно убедительней:
— Я хороший друг мистера Тауна, а у него неприятности. Вы могли бы помочь ему, если бы поговорили со мной.
— Не думаю, что у него неприятности, — все так же спокойно возразила она.
— Вы читаете газеты, миссис Моралес?
— Нет, сеньор.
— И не слушаете радио?
— Нет, сеньор.
— И не разговариваете с соседями?
Она покачала головой с гладко зачесанными назад черными волосами:
— Я только хожу на рынок до полудня. Все остальное время дома.
В ее голосе прозвучало столько достоинства и смирения, что Шейну открылась вся ее жизнь, обреченная на уединение ради благополучия Джефферсона Тауна.
— В таком случае вам неизвестно, что два дня назад мистер Таун убил человека здесь, на вашей улице? — с изумлением спросил Шейн.
Она снова покачала головой:
— Я ничего этого не знаю, сеньор.
— Это был несчастный случай, — пояснил Шейн, — но его политические противники пытаются извлечь из этого выгоду. Надеюсь, вы знаете, что он баллотируется в мэры.
— Да, сеньор.
На одно мгновение на лице ее отразилась боль, но тут же погасла.
— Он переехал тело человека, поворачивая на вашу улицу с Лотона, — продолжал Шейн. — Мы считаем, что этого человека подложили туда его враги с расчетом, что он на него наедет. Я пытаюсь помочь ему. Для этого мне надо выяснить, кому могло быть известно, что он собирается навестить вас во вторник вечером. Вы понимаете?
— Я понимаю, сеньор.
— Он всегда приезжал в этот день?
— Иногда я знаю, когда он приедет, иногда не знаю.
— А как насчет прошлого вторника? — упорствовал Шейн. — Вы его ждали в этот вечер, так ведь?
— Не помню, сеньор.
— Быть того не может, — не поверил Шейн. — Если вы ждали его и он не приехал, вы бы помнили.
— Может, сеньор и прав. — Лицо ее было абсолютно бесстрастно.
— У него серьезные неприятности, — не сдавался Шейн. — Если вы не поможете мне, он может проиграть на выборах.
Губы ее чуть заметно дрогнули.
— Это было бы обидно. — Она произнесла это бесцветным голосом и поднялась, давая понять, что разговор закончен.
И тут до Шейна дошло. Она боялась, что Таун будет избран. Ведь стань он мэром, и его визиты к ней прекратятся. Она любит его, с удивлением подумал Шейн. Боже мой, так оно и есть! Она любит его и боится потерять. Он с неохотой поднялся. Обидно было бросать дело на полпути, но тут ничего не поделаешь. Спрашивать дальше бесполезно. Он пошел не спеша к выходу и вдруг заметил на буфете рамку с фотографией невероятно красивой девочки. Пухленькое округлое личико было совсем детским, но чувственные губы и огонь, тлеющий в черных глазах, указывали на недетскую зрелость. Никаких сомнений не было, что это та девушка, которую Шейн видел в полицейском управлении. Шейн подошел к буфету и как можно вежливее спросил:
— Очень красивая девушка. Это, наверное, снято давным-давно, но все равно сходство поразительное.
— Это моя Маркита. Она хорошая девочка, сеньор. — Она сказала это с особой гордостью. — Маркита учится в школе в Хуаресе и не часто бывает здесь.
— Ваша дочь, — пробормотал Шейн. — Но она выглядит старше…
— Ей было всего тринадцать, сеньор, когда она снималась. У меня есть еще более поздняя. — Она подошла к большому столу и, перебрав груду фотографий, выбрала одну и с нескрываемой материнской гордостью протянула ему.
Маркита сидела на каменной ограде, положив ногу на ногу, юбка почти прикрывала ее колени. Она улыбалась в камеру, и две скромные черные косы обрамляли ее лицо.
Шейн внимательно рассматривал снимок, сравнивая его с первым большим на буфете.
— Такой девочкой можно гордиться, — сказал он и положил фотографию поверх других. — Когда вы видели ее последний раз?
— Она приезжает по субботам. Обычно она бывает по субботам, — пояснила миссис Моралес.
Шейн направился к двери, но вдруг остановился и спросил:
— Нельзя ли попросить у вас стаканчик воды?
— Конечно, сеньор.
Она направилась в кухню, а Шейн подошел к столу, взял сверху последний снимок Маркиты Моралес и стал ждать миссис Моралес. Та вскоре вернулась с полным стаканом воды. Шейн выпил, поблагодарил ее и вышел. Через минуту он уже отъехал от дома миссис Моралес.
Глава 9
Когда Шейн подошел к гостиничной стойке за ключом, портье сказал ему:
— Там к вам пришли, мистер Шейн. Вон человек сидит на круглом диване.
Шейн повернул голову и посмотрел в том направлении, куда указал портье. Это был пожилой человек с глубоко запавшими глазами и кустистыми бровями. У него были впалые щеки, вялый подбородок и длинная тощая шея. На нем был лоснящийся от долгой носки костюм, и он был явно не в своей тарелке среди подавляющей роскоши вестибюля «Пасо-дель-Норте». Поношенная черная шляпа сидела на самом затылке, он шумно посасывал коротенькую трубку.
Внимательно изучив пришедшего, Шейн решил, что видит его впервые. Подойдя к нему, он спросил его:
— Вы хотели видеть меня? Я Шейн.
— Детектив, про которого я читал в газете? — поспешно вскочил человек.
Шейн кивнул.
— Ну, стало быть, вы мне и нужны. Вас-то я и хотел видеть. — Говоря это, он несколько раз кивнул.
— В чем дело? — Шейн хотел было присесть на круглый диван.
— Это дело частное, — дрогнувшим голосом произнес человек, озираясь по сторонам. — Не можем ли мы куда-нибудь пойти, где нам не помешают?
Шейн покачал ключ от номера и предложил:
— У меня в номере найдется выпить.
— Вот и отлично. Я говорю, отлично. — Старик хихикнул и протянул корявую, всю в голубых венах руку человека, тяжелым трудом добывающего свой хлеб. — Джошуа Райли, — представился он.
Шейн пожал руку и повел его к лифту. Они вошли в номер, и Шейн указал Райли на кресло, а сам пошел в ванную сполоснуть стаканы, из которых они пили с Кармелой. Вернувшись, он открыл бутылку хлебной водки, которую заказал после ухода Ланса Бейлиса, налил в стаканы и протянул один Джошуа Райли.
— Это очень любезно с вашей стороны, — проговорил старик. — Да, сэр, только настоящий джентльмен предложит выпить, не узнав даже, какое до него дело.
Шейн сел и далеко вытянул ноги.
— Так какое у вас до меня дело, мистер Райли?
— Я, если вам угодно, не у дел, пенсионер, — со смешком произнес старик. — Так, кажется, это называется. Живу сам по себе в лачужке у реки к северу от Горного института. Там вполне сносно. — Он поднес стакан к губам, и кадык у него заходил, пока он не допил до дна. Он крякнул и облизнул губы. — Я привык жить сам по себе еще с младых лет, когда был старателем.
— Так вы отошли от дел, добыв свою долю?
— Я не совсем правильно выразился, мистер Шейн. Нет, сэр. Доли своей я так и не добыл, если вы под этим понимаете богатство. Я скорее неудачник.