— Я никогда не покину Рим в годину его несчастья, — сказал он с патетической ноткой в голосе. — Я вернулся спасти наш город!
— Отлично! — одобрительно воскликнул Целий. — Тирон, запиши фразу. Это надо будет использовать.
Я было принял слова Целия за насмешку, и насмешку довольно грубую; но Милон, подавшись к Целию, спросил его:
— А может, лучше будет «я ни на день не покидал Рима»?
— Нет, нет; так как ты сказал раньше — в самый раз. Тирон, ты записал?
Тирон поднял голову от дощечки и кивнул.
Тут только я сообразил, что тут нечто большее, чем намерение узнать от меня городские слухи.
— Вы что, составляете речь?
— Ещё нет, — отвечал Цицерон. — Пока что мы работам над основами. Гордиан, в твоих силах оказать нам неоценимую помощь.
— Я совсем не уверен, что хочу вам помогать.
— А я думаю, что хочешь. — Знаменитый оратор бросил на меня взгляд, несомненно, хорошо знакомый Целию и всем остальным, кто когда-либо был его учеником или протеже. Взгляд этот ясно говорил: смотри же, не подведи меня. — Взгляни на нас. Мы все четверо сидим в моём кабинете, не имея возможности шагу ступить из дому иначе, чем под охраной целой армии гладиаторов. У нас есть храброе, решительное сердце — Милон. Красноречивый язык — Целий. Умелая рука, чтобы записывать — Тирон. И смею сказать, холодная голова — я сам. Но ни глаз, ни ушей. А без них невозможно знать настроение на улицах. Кто-то должен смотреть и слушать. В такое время малейший просчёт может оказаться…
Цицерон не произнёс слова «роковым» — это означало бы накликать беду; но все поняли. Мы все очень хорошо знали, что бывает, когда на человека обращается гнев толпы.
— Всё, что мне от тебя нужно, Гордиан — это в некоторых случаях знать твоё мнение. Вот, к примеру, выборы консулов. Похоже, они в конце концов состоятся. Сильно люди настроены против Милона?
Я уставился на него, не веря собственным ушам.
— Ну же, Гордиан. Вопрос достаточно простой. Каковы шансы Милона — лучше, чем прежде, или хуже?
— Ты всерьёз спрашиваешь?
Милон нервно постучал пустой чашкой по подлокотнику.
— Он хочет сказать, что дело безнадёжное.
— Ты это имел в виду, Гордиан? — серьёзно спросил Цицерон.
Я кашлянул.
— Кто-то убил Клодия. И судя по всему, убивал долго и жестоко — я видел тело.
— Видел тело? Где? — резко спросил Милон.
Я колебался, не зная, стоит ли рассказывать ему, что побывал в доме Клодия; но тут на выручку мне неожиданно пришёл Цицерон.
— Да точно так же, как и я — с крыши своего дома. Говорю же тебе, Милон: они носили его по всему Палатину.
— Верно. С крыши. — В конце концов, это не было ложью в полном смысле этого слова. — Его все видели. А кто не видел, тот слышал.
— И что говорят?
— О чём именно?
— О том, как погиб Клодий. Кто мог его убить.
Что ж, если Цицерон хочет прикинуться дурачком, то почему бы мне и не подыграть ему.
— Все уверены, что Клодия убил Милон. Или же люди Милона.
— Где?
— На Аппиевой дороге, недалеко от Бовилл.
— И как именно?
Я прикинул.
— Судя по ранам, на него набросились с кинжалами. — Я вспомнил колотую рану на правом плече. — Возможно, сначала бросили копьё. А под конец задушили.
— Похоже, тебе было виднее, чем мне, — заметил Цицерон.
— Я просто привык замечать малейшие детали.
— А что-нибудь о том, как всё произошло, ты слышал?
— Нет, ничего.
Целий энергично кивнул.
— Ручаюсь, большинство не слышало. Да и кто мог рассказать?
Милон двинул челюстью взад-вперёд, побарабанил пальцами по подлокотнику.
— И всё же слухи прорастают, как сорняки в трещине. Если в нашей истории будет хоть малейшая щель, они мигом найдут, чем её заполнить.
— А каковы слухи, Гордиан? — продолжал Цицерон. — Стычка, засада, случайное столкновение?
— Да слухов-то хватает, и самых разных. Засада, битва, убийца-одиночка, предатель в свите самого Клодия…
Целий поднял бровь.
— Думаю, тут есть возможности. — Он откинулся на спинку кресла и протянул свою чашу рабу, который поторопился наполнить её. — Пока люди не знают, чему верить, у нас есть возможность подать свою версию. Но времени терять нельзя. Сплетни имеют обыкновение затвердевать в умах, как цементный раствор. После этого их можно лишь выдалбливать. Надо успеть залить им в уши свою версию, пока другие версии не затвердели.
— Пожар на Форуме тоже нам на руку, — заметил Цицерон. — Он наверняка охладил кое-какие горячие головы. Немало тех, кто поначалу были настроены против Милона, должны теперь прислушаться к голосу разума. Только безумцы способны держать сторону этих пироманьяков. — Он устало вздохнул. — Не понимаю, почему смерть Клодия вызвала такую бурю. Ладно бы ещё горстка его подпевал — но целая толпа?! Любому мало-мальски разумному человеку должно быть ясно, что Рим только выиграл от смерти этого мерзавца. Если мы открыто скажем: «Да это Милон убил Клодия», — не значит ли это, по существу, объявить Милона героем, спасителем Рима? — И Цицерон вопросительно посмотрел на меня.
Я осторожно ответил:
— За всех не скажу; но думаю, в Риме найдётся немало людей, которые просто устали от всего этого хаоса и будут рады восстановлению порядка.
— Именно. И разве не Клодий был причиной хаоса? Разве не он стоял за беспорядками, разве не он вечно мутил и подстрекал народ? Избавившись от Клодия, мы наполовину избавились от хаоса. Тирон, запиши: избавившись от Клодия…
— Нет, так не годится, — покачал головой Целий. — Ты заходишь слишком далеко. Это уже звучит так, будто ты оправдываешь убийство. Даже тем, кто рад, что Клодий отправился на тот свет, обстоятельства его смерти кажутся подозрительными. Ты не можешь представить Милона защитником закона и порядка, если при этом гордо заявляешь, что он нарушил закон, совершив убийство.
Цицерон поднял палец.
— Всё изменится, если люди узнают, что Милон попал в засаду, и ему ничего не оставалось, кроме как защищаться.
— А это была засада на Милона? — спросил я, переводя взгляд с одного на другого.
Тирон, торопливо царапающий палочкой по дощечке, не поднял головы. Остальные смотрели на меня задумчиво. Лицо Цицерона посветлело.
— Как ты думаешь. Гордиан, мог Клодий устроить на Аппиевой дороге засаду, чтобы убить Милона?
Я пожал плечами.
— Весь Рим знает, что они ненавидели друг друга.
Целий смотрел на меня скептически.
— Но разве не будет столь же вероятным предположить, что это Милон подстроил ловушку Клодию? Что скажешь, Гордиан?
Я почувствовал себя свидетелем под перекрёстным допросом.
— Либо тот, либо другой. Не могли же они оба устроить засаду друг на друга.
— А если ни тот и ни другой? — задумчиво произнёс Цицерон. — Что, если вообще не было никакой засады? И встретились они на Аппиевой дороге совершенно случайно. Разве это так уж невероятно?
— Почему же невероятно — это вполне возможно. Но люди каждый день встречаются на дорогах — без того, чтобы кого-то из них при этом убили.
— Что верно, то верно, — рассмеялся Целий.
— Но бывают действительно непредвиденные случайности. — Цицерон соединил подушечки пальцев. — Не всегда же человек успевает уследить за своими рабами; в особенности если рабы эти — гладиаторы, тренированные на то, чтобы защищать его, реагируя при малейшем признаке опасности. Тирон, отметь, что Милону следует освободить кое-кого из своих рабов, которых иначе могут вынудить давать показания под пыткой. Вольноотпущенник не раб; его пытать нельзя. В худшем случае…
— Если дойдёт до суда, ты хочешь сказать? — спросил я.
Милон крякнул. Цицерон снова пошевелил пальцами.
— Я убеждён, что Милон ещё может стать консулом. Он вполне достоин этого за свою службу республике. Но следует подготовиться и к худшему развитию событий.
— Ты имеешь в виду, к суду за убийство. Чем могут повредить Милону показания его рабов?
Цицерон немного поразмыслил.
— Ты прав, Гордиан. Если Милон станет тянуть с их освобождением слишком долго, это будет плохо выглядеть. Чем раньше, тем лучше.
— И представить их освобождение как награду за верную службу. — Вставил Целий. — Они же спасли ему жизнь.
— А они его спасали? — спросил я.
Целий глянул на меня, как на недоумка.
— Это то, что мы собираемся сказать.
Я начал терять терпение.
— Вы всё время говорите о том, что могло бы быть. О том, чему поверят и чему нет; насколько правдоподобно будет выглядеть та или иная версия. Вы могли бы с таким же успехом сочинять комедию для театра.
— Лучше сочинять комедию, чем трагедию, — парировал Целий.
— Мы адвокаты, Гордиан, — мягко сказал Цицерон. — Это наша работа. Как бы это объяснить… Мы с тобой по-разному смотрим на вещи. Ты считаешь, что правда ценна сама по себе. Но это иллюзия, Гордиан! Поиск правды — занятие для греческих философов, у которых в этом мире нет других дел. Мы римляне, Гордиан, мы миром правим. Без нас наступит хаос.
Он задумчиво посмотрел на меня и, видя, что я всё ещё не убеждён, продолжал.
— Ближайшие дни и месяцы будут решающими для всего, что есть в этом городе честного и достойного. Ты сам видел, что творилось вчера; видел разгул слепой страсти к разрушению и осквернению. Можешь ты представить себя в этой толпе? Сомневаюсь. Понимаешь, во что превратится Рим, если подобные люди прорвутся к власти? В кошмар наяву. Суди сам, на чьей ты стороне.
Я оглядел всех по очереди — Цицерона, решительного и непреклонного; Тирона, склонившегося над вощеной табличкой; Целия, сосредоточенного и всё же готового в любой момент улыбнуться; и Милона, который выпятил челюсть, как упрямый мальчишка, которому не терпится пустить в ход кулаки.
— А что в действительности произошло на Аппиевой дороге? — спросил я.
Они лишь молча смотрели на меня. Затем Цицерон мягко перевёл разговор на другую тему, а через некоторое время учтиво, деликатно, неумолимо дал мне понять, что мой визит подошёл к концу.